Таня вручила мне почту — обильную, как никогда. Она обязана была вскрывать и регистрировать те письма, на которых не значилось 'лично', она всё прочла, и её милые руки дрожали.
Письма были корректные. 'Извещаем об адресе ближайшего гробовщика'; дружески-шутливые: 'Безносая мама стосковалась по тебе, сынок'; деловые: 'Смерть предателю'.
— Вам пакет ещё принесли. И велели отдать по секрету.
Пакет был в прозрачном пластиковом футляре с надписью: 'Уважаемому журналисту Р. Симпсону — покорнейшая просьба вручить лично'.
— Жёлтый такой человечек? — спросил я. — Маленький, в тёмных очках?
— Нет, Бобби, их трое было. Два молодых парня и огромный негр, старый-престарый, он и дал мне это.
— Таня, — крикнул я, — ласточка, я идиот!
— Ты замечательный, — прочувствованно произнёс раскосый херувим. — Дай мне руку. Потрогай мозоли. От чего, знаешь? Нет, чудачок, от клавишей эти — на пальцах А эти, эти, эти — от ручки стиральной машины… от мясорубки… от лопаты, Бобби, не смейся, я умею и землю копать, а вы всё — 'птичка', 'ласточка'…
— Меня хоронить рано, — сказал я.
— Не смей шутить, сейчас же возьми и не смей! Я всё умею — шить, стирать, варить суп из крапивы… стричь… пилить дрова… Я девушка самостоятельная, я умею даже стрелять, у меня есть револьвер. Ты не представляешь, как я хочу тебе помочь.
— Помоги. Ты читала такую книгу — 'Дон Кихот Ламанчский'?
— Даже не слышала.
— Достань мне её. Где хочешь. Укради. Если надо, пусти в ход свой револьвер, я разрешаю.
— Смеёшься? — грустно предположила она.
— Мне не до смеха, — ответил я, потому что мне было, как никогда, не до смеха. В пакете лежало несколько машинописных страниц, и к ним был приколот крохотный листок бумаги, одна каллиграфическая строчка: 'Очень прошу ждать, где прежде, от 22.00 до 22.15 и извинить, если не приду. Йошикава'.
21
Четверть часа у меня сжималось сердце, и когда Йошикава вошёл своей деликатной походкой, точно и звуком шагов не желая никого обеспокоить, я ощутил, как он мне стал дорог за эти дни.
'Тихая сельва' по обыкновению гудела и бренчала под стоны горластых кожаных ребят:
Грозная сельва! Чёрные кроны!
Яростный рёв саблезубого льва!
Шеф приказал экономить патроны,
Значит, до завтра ты будешь жива!
…Интересно, доживём мы с ним до завтра?
— Почтительнейше прошу извинить моё опоздание. — Адвокат поклонился и чинно сел, поставив на коленки в поддёрнутых брючках бывалый портфель.
— К чертям ваши церемонии, я прочёл 'Записку' — этот страшненький и то знает, кто вы, а я не знаю!
— Прошу извинить также моё неправильное воспитание. Нам предстоит важный разговор при наличии краткого времени, но прежде я прошу вас затруднить себя чтением ещё вот этого.
Он достал из портфеля и раскрыл какую-то книжку.
— Прошу вот отсюда.
'17 октября вечером 29 'колумбов' собрались на последнее совещание…'
— Вот те на! — сказал я. — Откуда же двадцать девять?
— Прошу читать.
'Утром им предстояло напасть на космодром 'Эйч си'. Но тут Дэвид Йошикава выступил с неожиданным заявлением. Он сказал, что он и шестеро его друзей пришли к выводу о неправильности задуманного: 'Земные проблемы надо решать на Земле. Уход в иные галактики будет лишь бегством от них, но они могут возникнуть вновь на любой другой планете. Переустройство общества достигается внутри общества, и история Земли даёт нам примеры и способы'. Так произошёл раскол'.
— Далее вы можете не читать, но перелистните страницу, — сказал адвокат.
Я увидел фотографию. Просто и прямо смотря в аппарат, улыбаясь в надежде и неведении, стояла группа очень молодых мужчин и женщин. Красавец негр возвышался над ними, обнимая за плечи носатого, с властным лицом, и маленького скуластого.
— В центре — магистр Тейлор, вы его узнали? Слева от него — инженер Иоаннидис. Справа — мой покойный отец. Вот братья Баттоны, старший был талантливым художником…
Нежность звучала в голосе адвоката.
Потом он взял у меня книжку и спрятал в портфель
— Что это было? — спросил я, стараясь побороть некоторое головокружение.
— Обыкновенный учебник истории. Для восьмого класса земных школ. У вас ещё будет время его проштудировать, и вы узнаете, как были разрешены на Земле многие из тех проблем, над которыми бились 'колумбы'.
…'Тихая сельва' шумела вовсю, ртуть на шкале веселья пёрла вверх. Вкруг каменного очага в центре зала раскачивался плечо в плечо горластый хоровод. Там плясали акционеры 'Жако' и 'Унты' в жёлто- зелёных, бело-голубых и сине-канареечных клубных костюмах; плясал, подмигивая мне, двухметровый мясистый младенец из 'Высшей костоправки' со своей милочкой Джейн, живой картотекой; дородные дамы — патронессы 'Союза матерей в защиту детей природы' в боа, надёрганных из хвостов защищаемой ими птички вау; розовый проблемист Кэдмен, сизоносый аналитик Жиро и врач-стоматолог Грумбах — его пальцы в перстнях теребили, как струны, подтяжки цветов футбольной команды 'Бранцоза'. Они резвились грубо и неотёсанно, воображая себя детьми сельвы, которую они не нюхали, и головы мёртвых детей сельвы — чёрного коня и красной пумы скалились на них со стен.
— Пир во время чумы, — усмехнулся Йошикава.
— Живо, — сказал я, — живо, я почти догадался, но всё-таки признавайтесь. Мил человек, мне надоело, что тут вокруг все выдают себя не за то, что они есть на самом деле.
— Я то, что я есть на самом деле. У меня действительно юридическое образование. И, кроме того, философское. Разрешите рекомендоваться — доктор социологии Йошикава. На планете Руссо я представляю… извините, не совсем официально… планету Земля.
— Связь есть? — быстро спросил я. — Вызывайте своих. Тут такое творится, а мы рассиживаемся.
— Не входит в мои полномочия. Там, откуда я родом, известно давно, что революцию не экспортируют. Мы, люди, верим в вас, людей.
— Слушайте, — закричал я, — да в кого тут верить — в этих? Их же всех Том купил, разве вы не видите? Купил и растлил!
— Извините, — спокойно сказал Йошикава, — это совсем не так. В его утопическом плане создания некой, я бы сказал, футбольной псевдоцивилизации есть одно неучтённое звено. 'Колумбы' были мечтатели, догматики, к сожалению, и очень плохие диалектики. В этом их трагедия. Но не всё из посеянного ими заглушили сорняки. Я прошу вас прийти завтра в десять утре на площадь перед парламентом и описать увиденное вами так красноречиво, как это можете вы.
Зал грохотал, лупя кружки о кружки, в пивную пену которых плескали, уже не таясь, виски, джин и чёрт-те что. Патлатая певица хрипло выла с эстрады:
Страшная сельва! Красною пумой
Солнце по веткам лезет в зенит!
И ей подвывали не только сакс, банджо, рояль и ударные — все, сколько есть, фирмачи, зубодёры, тотошники, канцелярская нечисть:
