отвечал аппетиту двух потрудившихся чудотворцев, что мистер Мейдиг, который пригласил гостя разделить с ним трапезу, был очень сконфужен. Они все-таки сели за стол, и мистер Мейдиг стал грустно жаловаться на свою экономку. Тут мистеру Фотерингею пришла в голову блестящая мысль.
— Как вы полагаете, мистер Мейдиг, — сказал он, — это не будет дерзко с моей стороны? Я...
— Мой дорогой мистер Фотерингей! Конечно, нет! Я вовсе не считаю это дерзким.
Мистер Фотерингей поднял руку.
— Что мы закажем? — спросил он тоном щедрого хозяина и по просьбе мистера Мейдига потребовал ужин, подробно перечислив все, что должно было явиться. — А мне, — сказал он, окинув взглядом кушанья, выбранные Мейдигом, — больше всего по вкусу кружка портера да гренки с сыром. Это я и закажу себе. Я не любитель бургундского.
По его приказу портер и гренки с сыром немедленно явились.
Они долго сидели за ужином и беседовали как равные — мистер Фотерингей с удивлением и восторгом заметил это, — о чудесах, какие они натворят.
— Между прочим, мистер Мейдиг, — предложил Фотерингей, — я, если угодно, мог бы быть вам полезен... в вашей домашней жизни.
— Я не совсем понимаю вас, — отвечал мистер Мейдиг, наливая себе стакан чудесного старого бургундского.
Мистер Фотерингей уже приступил ко второй порции гренок, тоже затребованной из пространства, и набил себе полный рот.
— Да вот по поводу этой миссис Минчин (чав, чав)... Не могу ли я (чав, чав)... сделать ее исправнее...
Мистер Мейдиг поставил стакан на стол. На его лице выразилось сомнение.
— Она... надо вам сказать, дорогой мистер Фотерингей... очень не любит, когда вмешиваются в ее дела. Кроме того, теперь уже двенадцатый час, и она, наверно, легла спать. Вообще не думаете ли вы...
Мистер Фотерингей обдумал эти возражения...
— А нельзя ли попробовать сделать это, пока она спит? — предложил он.
Сперва мистер Мейдиг воспротивился этому необычайному опыту, но потом уступил. Мистер Фотерингей продолжал ужинать, хоть и не без тревоги в глубине души. Впрочем, мистер Мейдиг стал толковать о переменах, которые произойдут на другой день с его экономкой, с таким оптимизмом, который даже Фотерингею показался немного преувеличенным. Вдруг наверху послышался шум. Они вопросительно переглянулись, и мистер Мейдиг быстро вышел из комнаты. Мистер Фотерингей слышал, как он, стоя внизу у лестницы, окликнул свою экономку и потом осторожно пошел наверх.
Минуты через две пастор вернулся легкой походкой, с сияющим лицом.
— Удивительно! — вскричал он. — И даже трогательно! Весьма трогательно!
Он принялся шагать по ковру перед камином.
— Раскаяние, самое трогательное раскаяние, высказанное в дверную щель! Бедная женщина! Какая удивительная перемена! Она встала. Она сейчас же встала. Она поднялась с постели, чтобы разбить бутылку водки, которая была спрятана у нее в сундуке. И рассказала мне об этом!.. Но это дает нам... Это открывает перед нами, можно сказать, неограниченную перспективу. Если мы смогли произвести такую удивительную перемену даже в ней...
— По-моему, тоже, — сказал мистер Фотерингей. — Границы нет никакой... Но только, что касается мистера Уинча...
— Конечно, никакой, — подтвердил мистер Мейдиг.
Продолжая шагать по ковру, он жестом отстранил затруднительный вопрос об Уинче и потом внес целый ряд удивительных предложений, которые только что пришли ему в голову.
В чем состояли эти предложения, для нашего повествования не существенно. Достаточно сказать, что все они были подсказаны бесконечной благожелательностью,— той благожелательностью, которую можно
431назвать послеобеденной. Впрочем, вопрос об Уинче так и остался открытым. Равным образом нам нет надобности рассказывать, какие из этих предложений мистера Мейдига были осуществлены. Заметим только, что произошли удивительные перемены.
После полуночи мистер Мейдиг и мистер Фотерингей, не замечая холода, бродили по рыночной площади при свете луны в каком-то экстазе чудотворства. Мистер Мейдиг размахивал длинными руками, а малорослый Фотерингей шел гордо, уже не стесняясь своего величия. Они излечили всех пьяниц в своем избирательном округе, превратили все пиво и весь спирт в воду (в этом вопросе мистер Мейдиг заставил мистера Фотерингея подчиниться); потом они значительно улучшили местное железнодорожное сообщение, осушили болото Флиндер, улучшили почву на «Холме с деревом» и вывели бородавку у викария. После этого они стали обсуждать, что сделать с подгнившим устоем Южного моста.
— Наш город будет завтра неузнаваем! — восклицал мистер Мейдиг. — Как все будут удивлены и благодарны нам!
В эту самую минуту на церковных часах пробило три.
— Вот так штука! — воскликнул мистер Фотерингей. — Уже три часа! Мне пора домой. Я должен быть на службе в восемь. Кроме того, мистер Уинч...
— Мы только начинаем, — возразил мистер Мейдиг, упоенный своим неограниченным могуществом. — Только начинаем. Подумайте, сколько мы сделаем добра! Когда люди проснутся...
— Но... — начал мистер Фотерингей.
Вдруг мистер Мейдиг схватил его за руку. Глаза его засверкали, как у безумного.
— Дорогой мой, — воскликнул он, — вам незачем торопиться! Взгляните! — Он указал на луну, стоявшую в зените. — Иисус Навин!
— Иисус Навин? — переспросил мистер Фотерингей.
— Иисус Навин, — повторил Мейдиг. — Почему бы нет? Остановите ее!
Мистер Фотерингей посмотрел на луну.
— Это уж слишком, — проговорил он после минутного молчания.
— Отчего? — сказал Мейдиг. — Впрочем, не ее надо останавливать. Остановите вращение Земли. Понимаете? Тогда и время остановится. Этим мы никому не причиним вреда.
— Гм! — произнес мистер Фотерингей. — Ладно! — Он вздохнул. — Я попробую.
Он застегнул пальто и со всей верой в свою силу, на какую только был способен, обратился к обитаемому нами земному шару. — Перестань вертеться! Слышишь? — произнес мистер Фотерингей.
В то же мгновение он полетел кувырком со скоростью многих десятков миль в минуту. Несмотря на бесчисленное множество кругов, которые он описывал в каждую секунду, он продолжал думать. Мысль вообще — странная вещь: иногда она течет медленно, как вязкая смола, а иногда мчится с быстротой молнии.
Он подумал одну секунду и пожелал: «Пусть я опущусь на землю целым и невредимым. Что бы ни случилось, только бы мне опуститься без всякого вреда».
Он пожелал этого как раз вовремя, так как его одежда, разогретая от быстрого трения в воздухе, уже начала дымиться. Он спустился быстро, но без всяких повреждений, и упал на большую кучу свежевзрытой земли. Какая-то тяжелая постройка из камня и металла, очень похожая на башню с часами, стоявшая среди рыночной площади, грохнулась на землю около него и, как взорвавшаяся бомба, разлетелась на обломки, кирпичи и куски цемента. Откуда-то взявшаяся корова разбилась об один из обломков, как яйцо о камень. Раздался оглушительный взрыв — такой страшный, что в сравнении с ним все прошлые взрывы, какие мистеру Фотерингею приходилось слышать, казались шелестом пыли, оседающей на стекло. За ним последовал ряд более слабых раскатов.
Гроза, потрясшая небо и землю, бушевала с такой силой, что он с трудом мог поднять голову, чтоб осмотреться. Несколько времени он не мог ни перевести дух, ни сообразить, что случилось. Его первым движением было ощупать голову, чтобы убедиться, не сорвал ли ветер волосы с черепа.
— Господи! — воскликнул мистер Фотерингей (он с трудом открывал рот из-за ужасной бури). — Я что-то не так сделал! Что случилось? Какая буря и гром! А минуту тому назад была чудная погода. Это Мейдиг подучил меня. Вот так ветер! Если я буду делать такие глупости, со мной, наверно, случится
