толпой, кучер отпрукнул лошадей, мужики все до одного обнажили головы, один дедушка Илья не снял картуза и не сдвинулся с места. Становой и письмоводитель его, одутловатый рыженький человек, в сером легком сюртуке и с книгой под мышкой, вылезли из тарантаса, потоптались на месте, разминая ноги, и, повернувшись медленно, стали приближаться к мужикам. Кучер тронул лошадей и поехал шагом дальше, чтобы немного промять их. Мужики стояли не шелохнувшись; в толпе тишина была такая, что слышно было, как мухи летали. Становой шел, высоко подняв голову, и не глядел ни на кого. Это был коренастый, плотный, черный, усатый человек. Лицо у него было пухлое и багровое, нос красный. Войдя в середину мужиков, становой откинул голову назад и строго зыкнул:
– - Староста!
– - Вот я здесь, ваше благородие, -- дрожащим голосом проговорил дядя Тимофей и без шапки, со знаком на груди, с развевающимися от ветра волосами, торопливо подступил к становому.
Становой, сощурившись, взглянул на него. Когда он глядел на кого-нибудь, он всегда щурился. Должно быть, он считал, что мужик недостоин полного на него взгляда. Поглядев на старосту, он проговорил:
– - Что тут у вас случилось?
– - Н-несчастие, ваше благородие, -- заплетающимся языком говорил староста, -- двух лошадей увели из ночных.
– - Хозяева лошадей здесь?
– - Здесь.
– - А пастухи, что пасли, здесь?
– - Пастухи не пасли, а чередовые.
– - Где они?
– - Здесь.
– - Кто увел лошадей?
– - Не можем знать.
– - Как не можешь знать, дурак! Ты сам мне доносил, что подозрение на кого-то имеете.
– - Грешить -- грешил на молодого подпаска, это верно, его дома не было в эту ночь, только никто руки, ноги не положил…
– - Где подпасок?
– - Здесь… Мирон, подходи!
Становой повернулся туда, где стоял Мирон. Тот побелел еще пуще, у него даже губы потеряли краску, голова его чуть заметно дрожала. После вызова старосты он шагнул два раза к становому, хотел было взглянуть ему в глаза, но не мог. Он остановился и вытянул вниз руки, в правой руке его был картуз.
Пристав теперь уже не щурился; он выкатил глаза, и в них сверкнул какой-то огонек, и всего его передернуло. Ни слова не говоря, он размахнулся левой рукой и ударил Мирона в правое ухо. Мирон пошатнулся; в это время он получил справа удар, потом опять слева и опять справа. Он не удержался на ногах и упал на землю. Пристав начал охаживать его сапогами.
– - Это тебе задаток!.. Это задаток!.. -- задыхаясь, сыпал становой. -- Я те покажу, мерзавцу!.. Я те!..
Он бросил бить подпаска и стал махать в воздухе левою рукой: должно быть, он ее зашиб о Мироновы скулы. Мирон валялся в пыли, окровавленный. Мужики стояли ни живы ни мертвы. Староста то и дело мигал глазами, ожидая, что вот-вот и ему влетит. Некоторые мужики отодвигались подальше. Только дедушка Илья оторвался от телеги и судорожно подступил поближе к приставу; глаза его горели, на лице выступили пятна, и ноздри сделались шире.
– - Мерзавцы! Все вы!.. -- дрожа всем телом, крикнул становой. -- С вами только мука одна!..
– - А може, и не все! -- вдруг раздался в толпе дрожащий голос дедушки Ильи.
Мужики, как один, услыхавши этот голос, вздрогнули и заволновались. Становой повернулся как на пружинах. Увидав стоящего перед собою взволнованного старика с картузом на голове, он быстро шагнул к нему и сделал движение рукой, чтобы схватить его за шиворот.
– - Ты кто такой, что разговариваешь?! А?! Ты кто такой? -- заблажил пристав. -- Шапку долой!..
– - Кто бы ни на есть, -- отстраняя руку станового и таким грубым голосом, какого я никогда не слыхал, проговорил дедушка Илья, -- а охальничать нечего. Ты делай дело, за каким приехал, а не озорничай!..
Становой взвизгнул и, размахнувшись изо всей силы, хотел съездить дедушку Илью по скулам, но дедушка быстро пригнулся, замах пристава пролетел мимо, так что он сам перевернулся и невольно очутился к дедушке спиной. Дедушка Илья выпрямился и вдруг толкнул пристава в спину обеими руками. Становой упал ничком наземь, дедушка размахнулся и правою ногой, как он перед этим Мирона, поддал становому в зад. Становой ткнулся лицом в пыль и пропахал по земле носом. Фуражка его в это время свалилась, и он издал неопределенный звук; дедушка Илья, тоже задыхаясь, проговорил:
– - Вот как с нами нужно обходиться! А то вы зазнались очень! -- и отошел от пристава за телегу.
Мужики стояли, как пораженные громом. Они не знали, делать ли им что, бежать ли куда. Всех прежде нашелся письмоводитель; он махнул рукой кучеру и испуганным голосом крикнул:
– - Сюда! бьют! скорей!..
Кучер, возвращавшийся уже с того конца деревни, услыхав возглас письмоводителя, быстро подкатил к толпе, соскочил с козел, кинул одному мужику вожжи и подскочил к барину. Вдвоем с письмоводителем они взяли его под руки и стали поднимать с земли, приговаривая: 'Ваше благородие, ваше благородие!'
Его благородие нельзя было узнать. Куда девался его грозный и свирепый вид. Он размяк, как мокрая курица, и даже чуть не всхлипывал…
– - Вот тут как!.. Вот тут как!.. -- выплевывая изо рта землю и проводя рукой по покрытому пылью лицу, бормотал он. -- Руку на меня поднимать!.. Хорошо же!.. Хорошо же!..
– - Ваше благородие… будь отцом! Мы не виноваты! -- воскликнул дядя Тимофей, разводя руками.
И каждый готов был упасть перед приставом на колени…
– - Как не виноваты? Как не виноваты? -- захлебываясь и тряся правою рукой, закричал пристав. -- Я же к ним, чертовы выродки, приехал следствие производить, -- а вы же на меня нападаете? Я же об ваших делах хлопочу!.. Я с вами еще поговорю… Я с вами посчитаюсь!..
Он уж не находил слов, его всего коробило, и он шатался на ногах. Лицо его было синее, жилы на шее напружились. Поддерживаемый кучером и письмоводителем, он подошел к тарантасу, с трудом взобрался в него и оттуда уже опять обратился к мужикам:
– - Я сейчас же в город еду, исправнику обо всем донесу. Он сам к вам приедет. Если ты, староста, упустишь этого старого черта, -- то ты головой мне за него отвечаешь! В холодную его запереть! Приставить к нему сторожа и не давать ему, анафеме, ни пить, пи есть.
– - Слышу, ваше благородие, -- ответил дядя Тимофей.
– - Так смотри же! -- крикнул еще раз пристав и велел кучеру ехать.
Лошади подхватили, колокольчик залился, тарантас помчался в другой конец деревни.
Дедушка Григорий поглядел на всех мужиков, проводя рукой по бороде, и проговорил:
– - Ну, вот мы, ерошкина мать, и с праздником!..
Мужики друг перед дружкой набросились на дедушку Илью и так ругали его, как я никогда не слыхивал, чтобы кого так ругали. Дедушку Илью схватил в это время сильный кашель и стал бить его. Многие ругательства поэтому он, на свое счастие, вероятно, не разобрал.
– - Старый ты черт, сокрушитель ты наш! -- кричал дядя Тимофей, хватая дедушку Илью за плечи и направляя его к магазее. -- Тебя не то что в магазею, а в омут бы пихнуть да осиновым колом припереть, чтобы ты не вылезал оттуда. Что ты только над нашими головами сделал-то!
– - Дурачье! бараны! -- отругивался дедушка Илья. -- Вам же от этого будет лучше! Вам же от этого будет лучше!
– - Где оно будет лучше-то, с ума ты, старый дьявол, сошел? И зачем тебя только на сходку-то вынесло?..
Когда я сказал бабушке, что случилось на сходке, то она помертвела из лица, всплеснула руками, ахнула и опустилась на лавку.
