автобусов, я тупо исследовал развернутую схему.
- По скользящему графику, - Словарь ткнул в схему пальцем. - График скользит. Иной раз автобусов три года жди. А лучше и не жди. Лучше плацкарту запомни, если потеряешься. Здесь наше место сбора. Плац в переводе по-немецки. А это магазин. Восемь тройных прыжков на запад, считая от позорного столба.
Я сразу вспомнил Глухое животное за баранкой автобуса. Похоже, тут многие переводили по-немецки. Словарь забрал у меня «плацкарту», сдвинул рукав и посмотрел на часы.
- Ровно, - Словарь указал мне на грунтовую дорогу. - Чтобы не разминуться, гони прямиком до понтонов, и на площадь. А я в обход срежу.
- Ты закончил? - присев на обочину, я закурил. - Полагаю, это все, о чем ты хотел со мной по душам поговорить ночью давешней? Просто кивни, если я прав.
- Не все, - Словарь оглянулся, будто и в голой степи нас подслушивали. - Не все, и не здесь.
- Прощайте, Владислав Семенович, - обратился я к нему официально впервые за годы знакомства. - Желаю вам, чтоб вы сдохли, Владислав Семенович, до того, как мы снова увидимся. В противном случае торжественно клянусь, Владислав Семенович, вышибить вам последние мозги разводным ключом девять на двенадцать. А теперь пошел к чертовой матери.
- Сочувствую, - он, то ли кивнул, то ли клюнул со скорбной гримасой на утонченном и порочном своем лице. - У тебя есть выбор. Остаться сидя, пока склюют бродячие вороны, или следовать плацкарте, товарищ. Скоро магазин открывается.
Размашистым шагом Словарь устремился куда-то в степь. Я докурил сигарету.
Пока я курил, я думал. Словарь, конечно, оказался больным на всю голову. И паранойя была отнюдь не единственным его диагнозом. Учитывая абсолютно дикое поведение Словаря и ту безумную ахинею, что нес он с момента нашей встречи в Текстильщиках, без алкогольного психоза, известного медицине как белая горячка, тут вряд ли обошлось. «Хорошо, если белая, - подумалось мне в тот момент. - А если черная как оспа? И если, допустим, передается она воздушно-капельным сообщением? Если сам я уже того? Реальность с вымыслом путаю?». Итак, оставался единственный верный способ объективно проверить наличие у меня признаков соматического расстройства. Осмотреться, уважаемый читатель. Осмотреться на местности, и сделать надлежащие выводы. Вместе с окурком я отбросил последние сомнения, и встал на грунтовую дорогу. Весь остаток пути я проделал пешком. Метров десять, не более. Дорога оборвалась вдруг, и прямо под моими ногами. В дальнейшем я замер, сраженный угнетающей перспективой. Или психоз уже поразил мои нервные окончания, или оказался я в полном дерьме, уважаемый читатель. Одно другого стоило. Глиняный обрыв с дождевыми промоинами стремился вниз почти вертикально, и где-то на излете переходил в отлогий уклон до пустыря, отмеченного разовой мачтой из тех, что поддерживают высокое напряжение. Сверху она смахивала на осыпавшуюся новогоднюю елку с обломанным лапником. Купированные провода свисали с нее, будто ниточки лишенные праздничных украшений. Пустырь из конца в конец пересекала мелководная речушка, узкая и длинная точно линия жизни, впадавшая в грязный рукав заводского тоннеля. Сам завод со всеми корпусами, гигантскими трубами и какими-то ржавыми контейнерами занимал довольно существенное пространство. Трубы его, призванные, верно, бороться с чистотой окружающей среды, безбожно дымились. Открытый склад на заводской территории был завален станками, ржавыми бочками и металлическими курганами стружки, напоминавшими каски викингов. Они тускло мерцали под моросящим дождем. «Сами викинги, должно быть, ушли под землю, - рассудил я со всем основанием, - а, может, и смылись, побросав тяжелую амуницию, на свой экологически чистый полуостров. Если так, я их не осуждаю». Отдельный штабель, посвященный деревянным ящикам, был габаритнее Домодедовского аэровокзала. За штабелем простиралась взлетная полоса. Или, скорей, посадочная. Лайнер, по крайней мере, взлететь с нее не мог бы. У единственного лайнера, занимавшего полосу, были отхвачены оба крыла, а хвостовая часть расплющена как у рыбы молот. Где-то на самом краю полосы виднелись резервуары для горючего. Сверху они походили на черные шашки для настольной игры. По иную оконечность пустыря все та же мутная речка выпадала из широкого желоба над бетонной стеной, опоясавшей еще какой-то менее крупный завод. Возможно, фабрику. Колея, протоптанная от обрыва мимо пригорков, оборудованных крестами из арматуры, вела к переправе. Помимо крестов, иных насаждений, как на протяжении пустыря, так и за его пределами, я не обнаружил. Переправой или, как узнал я чуть позже, «понтонами» назывались у местных жителей две рельсы, перетянутые через речку. Шпалы между ними отсутствовали, зато на них был установлен товарный вагон без передней и задней стенок, сквозь который и следовало желающим попадать на другую сторону, где раскинулся населенный пункт смешанного типа из тех, что называются городскими поселками. Желающие попасть в городской поселок еще не подоспели. Зато желающих покинуть его хватало с лихвой. Длинная очередь желающих со стороны поселка медленно затягивалась в товарный вагон, и на берег по другую сторону никто уже не выходил. «Или в проклятом вагоне поселился Хронос, давно пожравший своих детей, и теперь утоляющий голод пасынками, - заключил я опрометчиво, - или вся эта публика набивается внутрь, чтобы отъехать куда-нибудь к ядреной фене. Если так, я ее не осуждаю». Тесные улицы городского поселка были застроены в большей степени бараками. Так же имелись в избытке лачуги, воздвигнутые из различного подсобного материала. Помимо редких бревен в их строительстве, несомненно, участвовали куски толи, цемент, полиэтилен, глина и те же деревянные ящики, что пошли на возведение заводского штабеля. Имелась и пара кирпичных домов без окон. Как я прикинул, хозяйственного значения. Все улицы городского поселка от окраин стягивались в узел центральной площади. Редкие пешеходы, издали похожие на вертикальных муравьев, стягивались туда же. Там кипела жизнь. Вертикальные муравьи на площади суетливо сбивались в толпу, разбивались на отдельные группы, стояли в одиночку или же бегали между стихийными своими организациями. Все, что я успел рассмотреть за пределами поселка, оставляло не менее тягостное впечатление. По сути, это была огромная мусорная свалка, окруженная сплошными болотами. И то, и другое местами тлело. Очевидно, торфяник и зажженные кучи мусора. И, очевидно, только дождь препятствовал развитию пожара, который в момент испепелил бы всю поверхность впадины с ее населением, заводами, железной дорогой и воздушными силами. Как потом оказалось, дождь надо впадиной шел непрестанно. Полагаю, таким образом, Создатель выражал терпимое отношение к существам, исповедующим самый безумный образ жизни и насаждавшим самые дикие традиции, какие только себе можно вообразить. Такая подробная опись впадины, открывшейся мне с высоты обрыва, естественно, производится мной согласно зрительной памяти. Начальное же мое впечатление было мгновенным и смутным. Впечатление затравленного зверя, обозревшего смятенно все окрестности в поисках выхода. Чаще прочего любой живописный пейзаж имеет объект или фигуру, какая сразу кидается в глаза. Таким объектом или фигурой данного пейзажа был дворец на центральной площади. А, возможно, и храм. Если храм, то античный. Потому, как был он, вопреки пустырным холмикам, без креста или мусульманского полумесяца. На синагогу, и тем более, пагоду он вряд ли тянул. Архитектурно он был исполнен в псевдоклассическом стиле. То есть, на переднем плане храма четыре колонны, подобно слоновьим ногам, подпирали каменную треуголку. Описывая впадину, я нарочно отложил этот храм напоследок. Ибо думал я, прежде всего, о спасении физическом, но не духовном. Об отходных путях. О возможных лазейках для бегства в город Москву. Потому и рассмотрел я, прежде всего, окраины. Конечно, ты подумаешь, уважаемый читатель: а как же обратный путь по грунтовке до магистрали? Но обостренная интуиция уже тогда подсказала мне, что это вообще был не путь. Знания, обретенные в дальнейшем, лишь только подтвердили оную подсказку. Словарь оказался прав: я мог или спуститься вниз, или сгинуть в степи.
Попытка сгинуть в степи чудилась мне шибко эксцентричной.
Обрыв был достаточно глубокий. Метров, я полагаю, с полусотни глубиной. Начиная осторожно спускаться вниз, я предвидел долгую и мучительную процедуру. Особливо, под дождем. Но все прошло куда быстрее и проще. «Сволочи, - подумал я, с трудом поднявшись на ноги и вытерев, как следует, ободранные ладони о грязный до невозможности плащ. - Уроды. Извращенцы. Пидоры конченые. Все». Состояние бешенства и порывистый ветер гнали меня через пустырь до самой речки. Я промчался мимо кладбища, стремительно обогнул какую-то земскую возвышенность, и влетел на берег. При ближнем рассмотрении, речка оказалась мутно-желтого цвета. Клочья пены скользили по ней, обгоняя друг друга на стремнине, и
