- Я бежал, - сообщил мне Зайцев. - Я за преступников отдуваться не стану.
В Москве тур куплю до Черногории. Или в Израиль. В Хайфу. Теперь у нас с Израилем безвизовый режим. Вы как посоветуете? У меня зелени почти двести тысяч в ячейке сберегательной.
Я прикурил сигарету, затянулся, но сердце мое щемило по-прежнему. Я чуть поправил мокрый золотой локон Вьюна, прилипший к ее мраморному лбу.
Красивое сочетание: мрамор и золото. Черный квадрат выпустил Глухих. В лицо редактора улетели ватные штаны и замасленная телогрейка.
- А белья у вас не имеется? - взвешивая телогрейку со штанами, проявил Зайцев деликатный интерес.
- Белья тебе? - спросил Глухих.
- Не надо белья, - сразу отказался редактор. - Любую обувь 41-й размер. Я заплачу. Переводом. Из Черногории.
В его лицо улетели резиновые шлепанцы около 44-го размера. Зайцев поспешил надеть на себя все подарки.
- Едем, Герман, - сказал я, тыльной стороною ладони тронув щеку Вьюна.
Лицо ее в бессознательном состоянии было красиво и спокойно.
- Да, надо ехать, - засуетился Зайцев, пристраиваясь к татарину, зашагавшему в рубку. - Я ведь бежал, господин Глухих. Но честно. Я за преступников отдуваться не стану.
Шкипер открыл дверцу рубки.
- Спасибо, - поблагодарил его учтивый редактор и прошел внутрь.
Глухих, постояв у открытой двери, наклонился, и встретился взглядом со мной по левому борту. Я так и сидел с Анечкой на коленях у пожарного сундука, во вздернутой носовой части буксира.
- Не урод?
- Поехали, Герман. Ей Богу, поехали.
Сквозь отсутствующее стекло я видел, как Зайцев крутит штурвальное колесо.
Видел, как татарин отогнал редактора в угол, и что-то сказал в медную насадку для пылесоса. Буксир, давши два коротких гудка, тронулся к дамбе. Потом я смотрел на башню института, уплывавшую назад. Мне показалось, что я увидел на крыше Дарью Шагалову. Кто-то возился там с пегасом. Потом я долго смотрел на Вьюна. Когда поднял взор на рубку, Глухих и Зайцев что-то уже обсуждали. Единомышленники. Глухих иной раз, активно жестикулируя, бросал колесо. Наверное, уговаривал Зайцева перебраться из Хайфы в Палестину. Оттуда нет выдачи террористов. Возможно, обсуждали пластическое вмешательство по изменению редакторской внешности. Возможно, разумный переход Зайцева в магометанскую веру. Оба свое счастье устраивали. Мне было наплевать.
Буксир прошел вдоль высоченной дамбы до небольшого бетонного причала, от которого поднималась узкая лестница куда-то ближе к станции «Сокол». Мимо пронесся машинист Крючков, подхватил носовой конец, ловко махнул на причальный выступ и закрепил конец, обмотавши его вокруг стальной скобы, вмурованной в бетон. Вернулся, сбросил трап в четыре доски на пристань.
Из рубки, желая друг другу избежать ареста, вышли Зайцев и Герман.
- Дарья знает? - спросил я Зайцева.
- Не надо ей знать, - решительно вмешался Герман. - Когда не знает, по закону тогда молчит. Когда знает, пособничество. Кто химические отходы изготавливает, под особой статьей. А не обязаны доносить, кто пытки любит. Я завтра донесу. Вечером. В 22.30. До вечера в Израиль успеешь?
- Лучше в 23. Успею. У меня зелени почти двести тысяч в ячейке сберегательной.
- Молодец, дус, - похвалил его татарин, подтвердивши мою догадку. - В секторе Газы шейхом станешь с такими бабками. Гарем себе купишь из кафеля. Жене я сам все объясню как лучше. Действуй.
Он хлопнул редактора по ватному плечу, и Зайцев на шлепанцах съехал с трапа.
Глухих я руки на прощание не пожал. Руки мои были заняты, и татарин все верно понял.
- Удачи тебе, Герман.
- Аллах тебе помогай, христианин.
Прижимая Вьюна к груди, я осторожно сошел по трапу на пристань. Подниматься мне предстояло высоко, но Вьюн, легкая как перышко, была подъемным грузом.
С передышками взойдя на дамбу, я так и не услышал коротких сигналов буксира. Знать, Глухих лично желал убедиться, что подрывник-редактор навсегда исчезнет из его с Дарьей Шагаловой жизни. Зайцев, намного опередивший нас с Вьюном, терпеливо ждал у бетонного парапета, за которым открывался вид на Казейник.
- Идемте, - сказал Зайцев, - далее медлить опасно. Электричка ждет.
- Идемте, - согласился я с редактором. - В электричках вас уже ищут, Зайцев. На вокзале ждут обязательно. Вас поймают, и станут бить, пока вы не вспомните формулу красного меркурия.
- Мне формула неизвестна, - помрачнел редактор.
- Этого им не известно.
Я присел на корточки, устроил Вьюна у себя на коленях, придерживая одной рукою, и закурил. Над Казейником размазались редкие перистые облака, точно маляр небесный примеривался, как ему лучше свод белить. А как же? Москва-то белокаменная.
- Наедине желаете с девочкой в роще погулять? - обозлился вдруг Зайцев. - Я изучил вас, жалкий растлитель. Пока она без сознания, вам свидетели мешают. Если надо от меня избавиться, так и сознайтесь по-мужски.
Я мог, пожалуй, избить его. Учитывая нелепую смерть Лаврентия, избил бы.
Но запас моих сил почти совсем израсходовался. Силы я тогда вынужден был экономить.
- Направо магистраль, - сказал я Зайцеву. - Поймаете частника, доберетесь без лишних проблем.
- У меня денег нет, - голос редактора дрогнул. - У меня все деньги почти двести тысяч зеленью в ячейках. На улице Ямского поля, и на проспекте Вернадского.
Я отдохнул, и пора было идти на электричку. Из сумки ассигнаций, внесенных Борисом Александровичем за жизнь пилота Шевченко, я взял только двести нефтедолларов, оставленных вначале пути на таможне у кого-то из анархистов под расписку. Две купюры по сотне. Я ловко и осторожно, чтоб не уронить Вьюна, сместил молнию нагрудного комбинезонного кармашка, и подбросил одну сотню к шлепанцам редактора.
- Удивительно, что мы встретились. Это судьба, - переполнился чувствами Зайцев, поднявши купюру.
- Я более года встречался с дюжиной редакторов безо всяких последствий.
Зайцев помчался вправо по дамбе. Я встал с корточек, и перехватив удобней Вьюна, отправился влево к роще. С перекурами на пеньках и пригорках, за час я добрался до станции. На станционной площади я зашел в обменный пункт и сменял ассигнацию на три тысячи отечественных рублей. И только уже в электрическом вагоне, устроившись на последней скамье, достал я ампулу с нашатырным спиртом. Отколовши стеклянный колпачок, я натряс на свою ладонь содержимое ампулы, и дал Вьюну вдохнуть изрядную порцию аммиака.
Вьюн дернулась всем телом и очнулась. На щеках ее проступил румянец. Она села, болезненно морщась.
- Жбан разламывается. И тошнит. Как если прямым ударом в челюсть на спарринге завалили. И еще когда чердаком треснешься обо что-нибудь крепкое.
- Ты и треснулась обо что-нибудь крепкое.
- Обо что?
- Ничего не помнишь?
- Последнее, когда пепел твой высыпала на палубу.
«Ретроградная амнезия, - поставил я опытный диагноз. - Порядок. То, что доктор Сербский прописал». Подобный эффект иногда наблюдается после черепно-мозговой травмы средней тяжести. Помню, я под городом Солнцево в автомобильную аварию угодил. Но помню избирательно. Последнее, что помню, заправочную колонку. Авария случилась минут через пятнадцать.
- А где Лавочка? - Вьюн завертела больной головой. - В тамбур вышел?
