— Послушайте, Захар Романович, что написал о вас большой знаток всех сложностей человеческой психики… Послушайте. «Больше всего обвиняемый страдает от утаивания правды, от угрозы ее раскрытия… Малодушный страх перед решительным словом, на мой взгляд, постыднее всякого преступления». Великолепно сказано! Не так ли?
— Вы прочли мне строчки из Цвейга. Я подписываюсь под ними… Не оправдываю себя… Но мне кажется, что в какой-то мере я уже расплатился…
— Как вам сказать… Судьбе угодно было освободить вас, Захар Романович, от очень тяжкого, на мой взгляд, наказания. От встречи с человеком, чья кровь так или иначе, по причинам, быть может, от вас и не зависящим, осталась если не на ваших руках, то на вашей душе. Человек этот не пожелал вас видеть. А мы не настаивали… Пока не настаивали…
И Бутов рассказал ему все, что знал про Строкова.
— Он не захотел видеть вас, Захар Романович. И дочери своей не сказал, кто ее отчим. И Сергею ничего не сказал. Что же, пожалуй, он прав. Но нас все же интересует: почему вы при первой нашей встрече так уклончиво, обтекаемо, скороговоркой говорили об этом вашем деянии?
— Я понимал, что гитлеровцы втянули меня в гнусное дело… Даже несмотря на то, что мои руки не оказались обагренными кровью Строкова… Я не пытал, не бил. Но вы только что произнесли страшные слова: капли крови на моей душе… Гитлеровцев, видимо, устраивал сам факт моего участия в допросе, и я догадываюсь, для чего это им нужно было. Но ведь вы могли думать обо мне что угодно. А если бы Строков не нашелся? Могли допустить и более страшное — а не расстреливал ли он своих соотечественников? Поймите же состояние человека, которому приходит на ум такая ужасная мысль.
Рубин тоскливо смотрит на Бутова и после долгой паузы спрашивает:
— Строков все знает про меня: как я оказался в абвере, почему вел допрос? И что пришел к вам?
— Нет, не знает.
— Вот видите…
— Но я вам еще не все сказал, Захар Романович. Вы помните Елену?
Рубин вздрогнул и испуганно посмотрел на Бутова.
— «Помню» — это не то слово, Виктор Павлович. Я обожал, боготворил ее и никогда не прощу себе, что уехал не повидавшись с ней. Это тоже было малодушие…
— Возьмите себя в руки, доктор. Елену казнили гитлеровцы. Она была отважной разведчицей.
…Захар Романович сидел поникший, готовый выслушать любые, самые резкие, самые суровые слова осуждения. Но Бутов продолжал говорить все тем же ровным, тихим голосом. Он понимал — за каких- нибудь три часа одного дня на человека обрушился каскад ошеломляющих событий. А что делать? Нерушим суровый житейский закон — за все надо платить! Полной мерой. Даже если ты уже стар и болен…
— А сейчас, Захар Романович, нам с вами надлежит обсудить некоторые весьма важные вопросы. Они касаются беседы с господином Нандором… И еще прошу вас не забыть: рассказ о вашей последней встрече с Владиком надо изложить письменно.
ВНЕ ИГРЫ
В Москву Нандор прибыл в качестве представителя посреднической фирмы химического концерна, имеющего свои заводы в ряде стран. Когда он звонил Рубину, у него уже был билет на самолет в Софию — отлет сегодня в восемь двадцать.
Прогуливаясь с Рубиным по скверу, Нандор все время держал в правой руке портфель. Потом взял его левой, и именно в этот момент к ним подошел какой-то человек, что-то спросил и удалился. Он держал в руке точно такой же портфель.
Неизвестный вышел из сквера, обогнул площадь и вернулся уже с другой стороны. Есть основание полагать, что он вел наблюдение не столько за Нандором — Рубиным, сколько за теми, кто находился в сквере: нет ли «хвоста»? В словесном портрете незнакомца нет ничего примечательного — высокий, худощавый, спортивно сложенный человек средних лет в сером костюме без головного убора, с длинными, гладко зачесанными назад волосами цвета спелой соломы. На площади он сел в троллейбус и долго плутал по Москве, пользуясь всеми видами транспорта — метро, автобус, такси, снова троллейбус. После полутора часов такого путешествия ему все же удалось уйти из-под наблюдения.
Бутову ничего не оставалось, как выразить по этому поводу свое недовольство.
— Ну что же, подождем до утра. А сейчас — по домам. Напоминаю, в восемь десять быть на месте. Рижский вокзал. Остановка автобуса девяносто восемь.
…В восемь сорок к остановке у Рижского вокзала подошли двое — Рубин и тот самый молодой человек, который вчера спрашивал, как проехать на Киевский вокзал. Бутов сразу узнал «незнакомца»: Рейган, сотрудник посольства. Как же, встречались — этот «дипломат» уже давно находился в поле зрения контрразведки. Было известно, что его деятельность в Москве не имела ничего общего со службой дипломата.
У Рубина и Рейгана в руках — портфели-близнецы. Ожидать автобуса пришлось недолго. Битком набитый, он подкатил в восемь сорок две. Рейган и Рубин протиснулись в машину и, прижатые друг к другу, обменялись портфелями.
Михеев проследовал за Рейганом. «Дипломат» сошел в центре. Пересел на троллейбус. Потом спустился в метро. Куда-то позвонил по телефону-автомату. Сел на такси и помчался в международный аэропорт Шереметьево. Там его ждала молоденькая девушка с чемоданом и портфелем. Рейган взял портфель, чемодан, нежно поцеловал девушку и направился к пункту регистрации улетающих. Через час он вылетел в Вену.
А Бутов уже был на квартире у Рубина и вместе с ним рассматривал нандоровские сувениры. В портфеле лежала портативная быстродействующая радиостанция, конверт с советскими деньгами и конверт с инструкциями: в эфир выходить два раза в месяц, не чаще. Каждая передача должна содержать не более двух страниц машинописного текста. В этом случае сеанс передачи будет длиться в пределах нескольких секунд. В конце инструкции напоминание:
«Действуйте, как вас учили. Прилагаемую открытку бросьте в любой почтовый ящик через пять дней. Когда мы ее получим, это будет означать, что у вас все в порядке и что между нами установилось взаимопонимание».
На открытке адрес дома в Вене и всего лишь несколько слов:
«Я здорова, чувствую себя хорошо. Путешествуем без приключений. Целую. Герта».
Бутов читает инструкцию вслух и улыбается.
— Так как же, Захар Романович, помните еще, чему вас учили?
— Не надо так зло шутить, Виктор Павлович…
— Я не шучу… События могут повернуться по-разному…
— Не понимаю…
— Со временем поймете. А пока… Я не прочь кофе с коньячком выпить.
— Всегда к вашим услугам.
— А самочувствие, настроение? Как спали ночью?
— Не спал. Настроение и самочувствие соответственно событиям… Рано утром звонила Ирина. Вечером она придет ко мне с отцом… И с Сергеем…
Рубин уперся локтями в колени и, закрыв лицо ладонями, стал усиленно тереть пальцами глаза. Так, не проронив ни слова, они сидели друг против друга несколько минут — не состоявшийся разведчик Сократ и контрразведчик Бутов.
