данные о новых машинах уже не представляли собою секрета — они были опубликованы в открытой советской специальной печати. Более того. На профессорском листке бумаги они были записаны в весьма туманной, мало о чем говорящей форме. А что касается поведения самого профессора в заграничной командировке, то оно было безупречным. Он даже, в порядке перестраховки, принял все меры для охраны взятых им бумаг, хотя среди них и не было секретных. Так и зафиксировали в справке, подписанной Клементьевым: данных для привлечения к уголовной ответственности не имеется. Обвинение в шпионаже лишено всяких оснований.
Справку доложили Берия, и через день она вернулась к Клементьеву с резолюцией:
«Шпиона арестовать».
Что делать? Слепо выполнять приказ Берия или… Полковник хорошо знал, что может последовать за этим «или». Оставшись один на один со своей совестью, после бессонной ночи, мучительно тревожных раздумий, полковник принял решение: «Попытаюсь добиться приема и убедить…» Приема он добился и постарался максимально коротко доложить свои личные впечатления от встреч и бесед с профессором, личные выводы из тщательного анализа фактов. Клементьева грубо оборвали.
— Все! Можете идти.
Клементьев отказался писать и подписывать постановление на арест профессора. Нетрудно оценить мужество и принципиальность человека, решившегося в ту пору на этакий шаг. То был приговор самому себе. Клементьев это знал. Он имел долгий, трудный разговор с одним своим сослуживцем и другом, который вскоре перестал быть другом и даже доказывал на партбюро, что никогда в друзьях Клементьева не числился. Хотя сам себе этот «друг» говорил: «Я же сделал все, что мог. Целый вечер уговаривал его не лезть на рожон — времена дон-кихотов канули в прошлое».
Клементьева сняли с работы. Пять месяцев, по выражению того же «друга», Клементьев находился в подвешенном состоянии. С большим понижением в должности его послали на Север…
Пройдет несколько лет, и Клементьева — он остался все таким же честным, принципиальным, высоко партийным человеком — вернут в Москву, и «друг» будет лобызать его, будет доказывать товарищам, что Клементьев кристально честный человек. «Друга» давно уже нет в семье чекистов, а Клементьев нет-нет да и вспомнит о нем, и сразу же охватывает его ощущение какой-то гадливости, брезгливости, желание руки вымыть…
И вот сегодня он прочел в газете Указ. Тот самый профессор! Выжил, не погиб. Правда восторжествовала! Сегодня вечером генерал позвонит ему и поздравит. А пока надо решать дело другого ученого. Аналогичное? Нет, нет, не то! Другое, особенное, куда более сложное, при всей кажущейся простоте. Состава уголовного преступления нет, но человек этот был в двух шагах от него. Уже почти барахтался в сетях, заброшенных издалека с помощью Владика и Глебова. Клюнул на их приманку.
…Вон сколько тревожных мыслей может пронестись за какие-то мгновения! А Бутов терпеливо ждет, уловив в последней реплике генерала «тем не менее» какое-то неполное согласие с его позицией. Однако, кажется, пора подать голос.
— Итак, какие будут указания, товарищ генерал?
— Я полагаю, что следует использовать сложившуюся ситуацию и взять под контроль действия противника. Все обстоятельства — за…
— Использовать? В какой мере? И как тут совместить?.. Мы привлечем Рубина к игре… Значит, он уже не ответствен за все свои прошлые деяния? Значит, мы оказываем ему доверие? Как он это истолкует? Есть ли у нас основание и право на такое доверие ему?
Полковник несколько запальчиво выплеснул все эти вопросы и теперь выжидающе смотрел на генерала. А тот улыбнулся:
— Эх, Бутов, Бутов!.. Хотите генерала в угол загнать? Ишь сколько сомнений сразу: «Есть ли основание, право?..» Да поймите же вы, что у нас практически нет выбора. Кем вы замените Рубина в игре? А она обязательно должна состояться. Этого требуют интересы государства. Противник, продолжая начатую операцию, вступил в непосредственный контакт с Рубиным, и мы обязаны вклиниться в эту операцию. Да, Рубин человек ничтожный. Вы правы. Он заслуживает наказания. Ему надо искупать свою вину…
— Он меньше всего сейчас думает о том, как будет искупать свою вину, — сказал Бутов. — Его сегодня интересует лишь собственная персона. Если бы он мог, то сегодня же скрылся… Поймут ли нас, товарищ генерал. Уж больно грязен этот Рубин…
— Когда речь идет о безопасности государства, нельзя пугаться — а что скажут, поймут ли? Не бойтесь — поймут! Мы не отпускаем Рубину его грехи. Но он вместе со всеми своими грехами нужен нам сейчас для контрдействий против противника. В интересах тех, кто, может, не сразу и не совсем поймет нас. Практически Рубин останется вне игры. Подчеркиваю — вне игры! Да и не требуется его непосредственное участие в игре. Эту работу возьмете на себя. Но Рубин приманка для шакалов. Мы заинтересованы в том, чтобы он пребывал в здравии и даже вел прежний образ жизни. Его хозяева несомненно будут интересоваться им, проверять. Значит, и нам нельзя быть в стороне…
Генерал поднялся с места и чуть резковато, твердо объявил:
— Действуйте, Бутов! Как условились…
И в той же тональности последовал ответ — короткий, четкий: «Будет сделано». Только где-то про себя Бутов продолжал диалог, подумывая о том, что у Клементьева всегда вот так — его мало интересует: «Что скажут, поймут ли?» Его надежные ориентиры — закон, безопасность государства, долг коммуниста. По этим ориентирам он и находит единственно правильное решение. Бутов не знал, что так было и тогда, когда Клементьев держал труднейший в жизни экзамен, и обведенная красным кругом заметка в газете имеет к тому экзамену прямое отношение.
…Итак, с Сократом все ясно. Теперь надо решать последний и, учитывая предстоящую игру, не менее сложный вопрос: Веселовский. Следствие закончено. Веселовский во всем сознался и дал исчерпывающие показания. Состав преступления налицо, и дело надо передавать в суд. Однако после суда хозяева Владика могут получить сигнал тревоги: советская контрразведка начинает ворошить гнездо, к которому и Сократ в какой-то мере причастен был. Значит, операция может сорваться? Если арестовали Веселовского, то и до Рубина доберутся…
— Что же будем делать, товарищ генерал?.. Может, и Владика на волю выпустим?.. Пусть живет, как прежде жил. — И Бутов хитро улыбнулся.
Но генерал не склонен принимать этот шутливый настрой полковника. С Веселовским не до шуток. Дело трудное, надо что-то придумать.
Веселовского арестовали на пути в Батуми, вечером, в вагоне пригородного поезда. Ирина и Сергей предупреждены: «Никто не должен знать о том, что вас вызывали в КГБ». Все это во имя далеко идущего замысла. И вот настала пора ставить все точки над «и».
— Действуйте, Бутов, как условились… Веселовский не из тех, которые спешат оповестить друзей о случившемся: «Присел, братцы, я крепко…» Нет, это не в его правилах. Фанфарон! Король не захочет признать себя голым. И охотно ухватится за нашу подсказку: «Рванул, братцы, на Север, разрабатывать золотую жилу… Вернусь крезом, но, вероятно, не очень скоро». Он ведь не дурак и сразу поймет — что к чему… Близких родственников нет, а дружки… «Пишите, буду рад…» Помните, Виктор Павлович, как на одном из первых допросов Веселовский просил следователя: нельзя ли сделать так, чтобы о его аресте и о суде не сообщалось в прессе, чтобы в общем-то не афишировалось его грехопадение, хочет скрыть от дружков… Пожалуй, есть смысл пойти ему навстречу… Как считаете, Бутов? Вариант, как говорится, в унисон с нашими намерениями. А детали… Вы их отличнейшим образом отработаете сами? Так?
И, не ожидая ответа, приказал:
— Дальнейшее оформление возьмете на себя.
…Ровно через пять дней после отъезда Нандора в почтовый ящик была опущена открытка с венским адресом и с видом Красной площади. Бутов вступил в игру.
