— Привык в порванных штанах и в плохой обуви ходить? Полно тебе! Нескладно придумываешь. Как же к такому привыкнешь! — Она оттянула носок от подошвы.
Колька упрямо доказывал:
— А я в них — хоть бы что. У меня ноги не боятся холода.
— Ну, будет тебе рассуждать! — прервала его Мария Ивановна. — Пошутили и хватит. Мне с тобой рядится нет времени. Так ходить нельзя. Ступай, займись делом…
Она дала ему свои высокие сапожки. Мария Ивановна их очень берегла. Это был подарок мужа — прессовщика Нобелевского завода, расстрелянного в 1916 году на германском фронте за большевистскую агитацию среди солдат.
Колька видел, как Мария Ивановна, достав сапожки из сундука, смахнула рукавом несуществующую пыль. Взор ее затуманился, она подержала их некоторое время в руках, вздохнула и еще раз обтерла пыль.
— Одень пока. Гляди, только каблуки не сломай, — и унесла его сапоги.
Наташа затряслась от смеха, видя, как Колька с опаской ступает на высоких каблуках. Ноги у него то расходились колесом, то сталкивались коленками. Он напоминал человека, впервые вставшего на коньки.
Наташа прыгала вокруг Кольки, хлопала в ладоши и распевала:
Колька помрачнел. В эту минуту он ненавидел Наташу. «Эх, не была бы она дочерью Марии Ивановны, я бы ей показал. Никогда с девчонками не связывался, не таскал за косы, но эту…»
Вообще, они никак не могли подружиться. Наташа любила верховодить. Ни один сорванец из ближайших домов, зная ее характер, не рисковал относиться к ней с высоты своего мальчишеского величия.
В здании ревкома она чувствовала себя как дома. Она помогала Марии Ивановне убирать помещение, подметала пол, вытирала пыль со столов. Кольку она определила выгребать золу. Войдя в роль начальницы, она с наслаждением командовала мальчиком.
— Самое главное, — наставляла она, — научиться не пылить при выполнении операции по очистке печи. Чистить можно по всякому — можно запылить стены, пол, а можно осторожно достать совком, и все будет чисто. Понятно?
Особенно внушительно звучало в ее устах слово «операция». Она часто слышала это выражение от военных и любила именно в разговоре с Колькой употреблять его.
Колька старался не обращать внимания на ее командирский тон и, желая сохранить мир, часто уступал. Наташа принимала это как признак его слабости.
Колька мечтал пойти воевать против Деникина, а пока это было невозможно, хотел получить настоящую работу.
— Нельзя же так, — рассуждал он, — хлеб ем, суп ем, воблу получаю, а какая это работа? Курам на смех!
Наташа очень ревниво относилась к таким разговорам. Прищурив глаза, она насмешливо говорила:
— Смотрите на него, смотрите на него, пожалуйста! Ты сперва справься с доверенной операцией, а потом жалуйся. Печки научись выгребать, чтобы не замазаться, да. А то ходи за ним, как за маленьким: «Коленька, нос у тебя в саже, Коленька, щечку вытри». Что это такое? Научишься, а там уж мы посмотрим, как с тобой быть.
Иногда все эти «операции», «посмотрим, как с тобой быть» и многие другие, — как ему казалось, обидные выражения, — доводили Кольку до белого каления.
Он забывал, что руки у него в саже, тер переносицу, с раздражением выговаривая:
— Подумаешь, командир какой! Заладила, как попугай, одно и то же.
Вмешивалась Мария Ивановна.
— Послушай, самый главный начальник, хоть ты и страсть как грозна, а косички свои заплети получше. Совсем растрепались. И смеяться над Колей брось. Человек, коли себя уважает, других не дразнит.
— А вот и буду, — твердила Наташа. — Буду! Буду! Буду!
Разъяренный Колька убегал в коридор, а Мария Ивановна укоризненно говорила:
— Эх ты! Сирота он. Постыдилась бы. Ему и так тяжело, а еще к нему пристаешь.
— А почему я должна уступать? Потому, что я девчонка? Да?
Хоть Наташу и мучила совесть, и слезы готовы были навернуться на глаза, но не хотелось сознаваться в своей неправоте.
…Наступил день, когда Мария Ивановна принесла починенные сапоги.
Колька ожил. Он тут же одел их и ходил, то и дело подтягивая за ушки и похлопывая по смазанным дегтем голенищам.
Мария Ивановна, роясь в ящике старенького комода, искоса наблюдала за ним.
— На вот, — протянула она ему два небольших куска фланели, — возьми на портянки.
Укладываясь на ночь, Колька поставил сапоги поближе к себе. Если бы было можно, он и лег бы в них.
— Тетя Маруся, спасибо вам: сапоги-то со скрипом.
Тут к сундуку подскочила Наташа. Размахивая своим шлемом перед носом Кольки, нарочито грубоватым голосом сказала:
— На бери, а то у тебя картуз, как решето.
Колька удивился: «С чего это она вдруг раздобрилась?»
— Бери, коли дает, — подала голос Мария Ивановна, — а то еще раздумает. Зачем девочке шлем? А ты теперь, Коля, у нас совсем обмундирован.
…Колька проснулся на рассвете. И сразу же посмотрел на сапоги. Они стояли на месте. Он вскочил, оделся, обулся. Хотелось поскорее на улицу, побегать в новых сапогах по снегу. Торопясь, опрокинул табуретку. Наташа проснулась.
— Ты куда в такую рань?
— Пошли на улицу, — неожиданно для себя предложил Колька.
Наташа посмотрела на замерзшие окна: холодно. Поежилась, но пересилила себя и скомандовала:
— Отвернись, я оденусь…
…Над городом занималось утро. Искрился снег. Колька и Наташа скользили по льду, бегали наперегонки, бросались снежками. Они то громко хохотали и визжали, то шикали друг на друга, боясь разбудить спящих людей. И тут-то Колька вновь увидел Острова.
К зданию ревкома, дребезжа, подъехал автомобиль. Из него вышел Остров. Прежде чем закрыть дверцу, он продолжал начатый разговор, сказал сидящему в машине начальнику ЧК Бухте:
— После облавы в порту займитесь железной дорогой. Что-то там слишком много аварий.
— Уже работают несколько человек, Андрей Иванович, постараемся закончить расследование через пару дней.
— Постарайся, Василий Васильевич. Надо навести порядок до поступления эшелона с хлебом.
— Понятно!
