обойных обёртках, с пятнами чужих незаботливых рук. Были книжки те написаны разными, прошедшими незаметно среди нас с незатейливой песней о любви, о нищете, о полынной чаше всяческого бытия. Главным в той стопке был поэт Иван Захарыч…»
Иваном Захаровичем звали, напомним, Сурикова.
«…А вокруг него ютились остальные неизвестные певцы простонародных печалей. Поверх стопки спрятались от мира в синюю обёртку и собственные катушинские стишки.
Проходили внизу богатые похороны… <…> Степан Леонтьич… писал незамедлительно стишок: и его отвезут однажды, а в могиле будет стоять талая весенняя вода… Май стучал в стёкла первым дождём — пополнялась тетрадка новым стишком: рощи зашумят, соловьи запоют… а о чём и петь и шуметь им, как не о горькой доле подневольного мастерового люда».
В романе действуют зарядьевские купцы Быхалов и Секретов, прототипами которых в разной мере стали два деда Леонова — соответственно Леонов и Петров. (Быхалов — в большей степени, Секретов — лишь некоторыми чертами.)
У купца Быхалова есть непутёвый сын Пётр, и он революционер. Здесь Леонов-Горемыка просматривается совсем отчётливо.
Вот после долгого отсутствия среди обычных покупателей в лавке отца появляется беспутный и нежданный Пётр, вернувшийся из тюрьмы:
«— Чего прикажете? — сухо спросил Быхалов, с крякотом нагибаясь поднять упавшую монету.
— Это я, папаша… — тихо сказало подобие человека. — Сегодня в половине одиннадцатого выпустили…
Слышно было в тишине, как снова выскользнула и покатилась серебряная монетка.
— В комнату ступай. Сосчитаемся потом, — рывком бросил Быхалов и огляделся, соображая, много ли понято чужими людьми из того, что произошло.
Как сквозь строй проходил через лавку быхаловский сын, сутулясь и запинаясь».
Пётр рассказывает отцу, что сидел в Таганской тюрьме — именно там отбывал свой срок и Максим Леонов-Горемыка.
И вот ещё какая есть деталь в романе: Быхалов-старший, владелец лавки в Зарядье, хочет женить непутёвого сына на дочке Петра Секретова, человека также зажиточного и крепкого. Возвращаясь к теме прототипов этих купцов, скажем проще: прототип одного деда сватает сына прототипу второго деда.
По уговору обоих купцов, революционер Пётр, ещё после «первого своего, пустякового ареста, понятого всеми как недоразумение» (ну, как у Максима Леонова в 1892 году), ходит к дочке Секретова Насте в качестве домашнего учителя.
После очередного урока Настя неожиданно разрыдалась.
«— Что вы, Настя? — испугался Пётр.
— Знаете что?.. Знаете что? — задыхаясь от слёз, объявила девочка, откидывая голову назад. — Так вы и знайте… Замуж за вас я не пойду!»
И не пошла. В романе.
Здесь можно было бы развить скользкую тему и порассуждать о том, что Леонид Леонов сознательно или бессознательно формировал в первой своей книге реальность так, чтобы его отцу в жёны не досталась его мать и тем самым избежала тягостей, выпавших на её долю по вине мужа.
Но мы не станем этого делать…
Однако есть смысл говорить о том, что неотступная леоновская м
И ещё всю свою жизнь с нескрываемым раздражением отзывался Леонов о том типе народовольца из интеллигенции, к которому, безусловно, относились и его отец, и многие знакомые отца.
Приведём в качестве примера пассаж из романа 1935 года «Дорога на Океан». Есть там такой герой Похвиснёв.
«Похвиснёв взволнованно запрещал ему (мужику. — 3. П.) называть его баричем; точно стихи читая, он утверждал, что и он такой же, оттуда же,
Иногда даже возникает недоказуемое, но имеющее основания ощущение, что Леонов, за невозможностью прямо высказать большевикам своё неудовольствие от многих их дел, срывался на тех, кто призывал и заклинал их приход «блудливыми и неопределёнными словами».
Накликали потому что. Накликали!
С откровенной неприязнью напишет Леонов ещё одного, отчасти схожего с Похвиснёвым персонажа по фамилии Грацианский в «Русском лесе». Он — той же природы, но чуть более высокого происхождения и куда более сложен.
Вся эта вздорная и патетичная интеллигентская рать пришла к Леонову, как мы понимаем, из достоевских «Бесов».
«Дорогу на Океан» и «Русский лес» отец Леонида Леонова уже не прочтёт, а вот с «Барсуками» он скорее всего ознакомился: они вышли за пять лет до его смерти. И судя по тому, что отношения Леонида и Максима Леоновича в последние годы его жизни были не самыми лучшими (а вернее, не было никаких), есть смысл предположить, что отец себя узнал и в сердце оскорбился.
«Зимний шар»
Их было пятеро в семье: Леонид — в детстве его нежно звали Лёна, три его брата — Николай, Борис, Владимир и сестрёнка Лена. Леонид был самый старший.
Поначалу семья жила в Мокринском переулке. Отец, Леонов-Горемыка, ещё не открывший своего скандального издательства, не попавший в тюрьму, но уже ушедший от Леона Леоновича, работал кассиром московской конторы английского акционерного общества.
В 1904-м из Мокринского переулка семья переехала в Замоскворечье, на Пятницкую, 12, в квартиру на пятом этаже. Окна выходили на Кремль. Леониду Леонову тогда было пять лет.
Отец его не только много писал, но ещё и увлекался театром, даже мечтал стать актёром.
В его комнате висели портреты Шекспира, Шиллера, многих иных, поразивших маленького Лёну, как он сам потом шутил, «благообразным видом, размерами бород и содержательностью взглядов».
Одно из первых и ярких воспоминаний Леонова — 4 февраля 1905 года.
Прозрачный синий вечер — и вдруг громкий хлопок, «в стекло словно ударил зимний шар» — так записывали за Леоновым его слова много лет спустя. («Властный удар в раму», — говорил он же в другой раз.)
Ещё он запомнил путаные грозовые облака, словно на дворе апрель, а не начало февраля.
Весна подступила — такая метафора может напрашиваться, когда речь заходит о первой русской революции, поэтому и апрельские грозовые облака спустя годы помнились Леонову. 4 февраля как раз было одним из жутких знаков первой революции — именно тогда в Кремле произошло убийство московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича.
Великий князь погиб в результате взрыва бомбы — этот разорвавшийся «зимний шар» и запомнился Леонову.
Террористический акт совершил переодевшийся в крестьянское платье член петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, член партии эсеров и её Боевой организации Иван Каляев. В том же году он был повешен в Шлиссельбургской крепости.
Убийство могло состояться двумя днями раньше, но Каляев тогда не бросил бомбу в карету, увидев, что рядом с великим князем сидят его жена и малолетние племянники.
Стоит напомнить, что незадолго до этого, 9 января, в Санкт-Петербурге случилось Кровавое
