— Что ж, пойдем, — ответила Чеди. Шотшек завладел рукой Чеди. Они направились к серой коробке ближайшего Окна Жизни.
Духота здесь напоминала Дом Собраний. Сиденья стояли гораздо теснее. В жаркой темноте сиял искрящийся громадный экран. Техника Ян-Ях позволяла создавать правдоподобные иллюзии, захватывающие зрителей красочной ложью.
Бешеные скачки на верховых животных, гонки на грохочущих механизмах, плен, бегство, снова плен и бегство. Действие разворачивалось по испытанной психологической канве. Вдруг Чеди почувствовала, как горячие и влажные руки Шотшека схватили ее за грудь и колено. Она резко выставила клином локоть, высвободилась, встала и пошла к выходу под раздраженные крики тех, кому она загораживала зрелище. Шотшек догнал ее на дорожке меж чахлых деревьев, ведущей к большой улице.
— Зачем ты меня обидела? Что я сделал плохого? — с гневом и недоумением спрашивал молодой КЖИ.
Чеди подняла взгляд со спокойной грустью, соображая, как дать понять негодность его тактики и не открывать свое инопланетное инкогнито.
— У нас так не поступают, — тихо сказал она. — Если в первый же час знакомства так обниматься, что же делать во второй?
Чеди сделала шаг прочь, как вдруг Шотшек ударил ее по лицу ладонью. Удар не был болезнен или оглушающ. Чеди получала куда более сильные на тренировках. Но впервые земную девушку ударили со специальным намерением унизить, нанести оскорбление. Скорее удивленная, чем возмущенная, Чеди оглянулась на многочисленных людей, спешивших мимо. Безразлично или опасливо они смотрели, как сильный мужчина бьет девушку. Никто не вмешался даже, когда Чеди получила удар покрепче.
«Достаточно», — решила звездолетчица. Используя молниеносную реакцию жителя Земли, Чеди пригнулась и нанесла парализующие удары в два нервных узла. Шотшек рухнул к ее ногам. Он извивался, силясь подняться на непослушных ногах, и смотрел на Чеди с безмерным удивлением. Та подтащила его к стене, чтобы он мог опереться на нее спиной, пока не пройдет онемение. Компания молодых людей — юношей и девушек — остановилась около них. Бесцеремонно показывая пальцами на поверженного Шотшека, они хохотали и отпускали нелестные замечания.
Чеди стало стыдно. Она быстро пошла вниз по улице. В ушах продолжал звучать наглый смех, а в памяти стояли полные изумления глаза Шотшека.
…Когда Чеди рассказала Цасор о своих приключениях, тормансианка очень испугалась.
— Это опасно! Оскорбить мужчину — ты не знаешь, какие они мстительные!
— Мне кажется, что оскорбил он.
— Не имеет значения. Мужчинам важно, чтобы только их гордость была удовлетворена. И мы всегда виноваты… Интересно, как на Земле?
Чеди принялась рассказывать о действительном равенстве женщин и мужчин в коммунистическом обществе Земли. О любви, отделенной от всех других дел, о материнстве, полном гордости и счастья.
Кончились летучие сумерки планеты Ян-Ях, В комнатке сразу наступила тьма, почти не рассеивающаяся скудным освещением улицы. Цасор принялась напевать, и Чеди поразилась музыкальной прозрачности и печали ее песен, вовсе непохожих на истошные вопли на улицах или в местах развлечений, с их грубым ритмом и резкими диссонансами.
А Эвиза Танет в эту минуту обдумывала выступление на конференции. Как рассказать врачам Торманса о гигантской силе земной медицины по сравнению с поразительной бедностью их науки, не обижая, не создавая чувства огромного неравенства и унижения?
Она уже видела врачей — подвижников и героев, работавших не щадя сил день и ночь, боровшихся с нищетой госпиталей, с невежеством и грубостью низшего персонала, ненавидевшего и проклинавшего свою работу. Из-за безобразного ухода больницы превращались в ад, где страдающие лежали ненакормленные и неубранные и подвергались оскорблениям. Мало того, больные в подавляющем большинстве были ДЖИ, а низший персонал — КЖИ. Эти разные классовые группы относились друг к другу с недоверием и ненавистью.
Эвиза вздохнула и, так же тщательно запрятав СДФ, как и Чеди, растянулась на постели.
И опять Эвизе снились низкие, едва освещенные ночные коридоры Центрального госпиталя, заставленные койками, со стонущими, одинокими, замученными людьми…
На пути до загородного дворца, где должна была проходить четырехдневная конференция, машина поднималась по крутой дороге, обгоняя множество пешеходов. Внимание Эвизы привлекла старая ДЖИ, тащившая тяжелую для нее коробку. Машина обогнала ее. На удивленный взгляд Эвизы главврач только нахмурился. Они добрались до здания с обветшавшими архитектурными украшениями из громадных каменных цветов. Неизменная высокая стена кое-где обвалилась, а трехъярусная надвратная башенка была разобрана. Но сад, окружавший здание, казался густым и свежим.
— Вы удивились, я заметил, что мы не подвезли старуху? — косясь на идущую рядом Эвизу, начал главный врач.
— Вы проницательны, — коротко ответила та.
— У нас нельзя быть слишком добрым, — как бы оправдываясь, сказал тормансианин. — Во-первых, можно получить инфекцию, во-вторых, надо беречь машину, а в-третьих… — Эвиза остановила его жестом.
— Можно не объяснять. Вы думаете прежде всего о себе и бережете плохое изделие из железа и пластмассы — машину больше, чем человека. Естественно для общества, в котором жизнь меньшинства держится на смерти большинства. Только зачем вы посвятили себя медицине? Есть ли смысл лечить людей при легкой смерти и быстром обороте поколений?
— Вы ошибаетесь! Самая ценная часть населения — ДЖИ. Наш долг исцелить их всеми способами, отвоевывая у смерти.
— Зачем отвоевывать, если смерть неизбежна, и когда приходит срок, то организм умирает так же легко, как засыпает усталый человек. А вы безмерно умножаете страдания ложными «спасениями», прокламируя то, чего вы сделать не можете, то есть именно исцелить.
— И опять вы ошибаетесь. Девяносто пять процентов ДЖИ умирают не естественно, а от болезней и преждевременного износа, унося в могилу свои способности и знания. Как жаль, что мы не научились неограниченно продлять жизнь или хотя бы так, как вы. Но мы боремся со смертью, на опыте постигая новые возможности.
— И прибавляете в колоссальный список преступлений природы и человека еще миллионы мучеников! Вдобавок многие открытия принесли людям больше вреда, чем пользы, научив политических бандитов — фашистов ломать человека психически, превращать в покорного скота, что еще в Темные Века считалось делом дьявола. Если подсчитать всех замученных на опытах животных, истерзанных вашими операциями больных, придется строго осудить ваш эмпиризм. В истории нашей медицины и биологии также были позорные периоды небрежения жизнью. Каждый школьник мог резать полуживую лягушку, а полуграмотный студент — собаку или кошку. Здесь очень важна мера. Если перейти грань, то врач станет мясником или отравителем, ученый — убийцей. Если не дойти до нужной грани, тогда из врачей получаются прожектеры или неграмотные чинуши. Но всех опаснее фанатики, готовые располосовать человека, не говоря уже о животных, чтобы осуществить небывалую операцию, заменить незаменимое, не понимая, что человек не механизм, собранный из стандартных запасных частей, что сердце не только насос, а мозг — не весь человек. Этот мясницкий подход наделал в свое время немало вреда у нас, и я вижу его процветающим на вашей планете. Вы экспериментируете над животными наугад, несерьезно, забыв, что только самая крайняя необходимость может как-то оправдать мучения высших форм животных, наделенных страданием не меньше человека. Столь же беззащитны и ваши «исцеляемые» в больницах. Я видела исследовательские лаборатории трех столичных институтов. Сумма страдания, заключенная в них, не может оправдать ничтожных достижений. Яркая иллюстрация отношения к жизни, которое мы искоренили на Земле.
Вдруг главный врач дернул Эвизу за руку, сорвав ее с дорожки. Они очутились за дико разросшимся кустарником.
— Нагнитесь скорее! — шепнул тормансианин так требовательно, что Эвиза повиновалась. От ворот бежали несколько людей, гнавших впереди себя тучного человека с серым лицом и выкаченными глазами. Раззявленный рот его судорожно хватал воздух. Силы оставляли беглеца. Он остановился шатаясь. Один из преследователей схватил его за шею и, высоко подняв колено, сильным ударом разбил об него лицо беглеца. Тот с визгом прижал ладони к исковерканному носу и губам. Тяжкий удар в ухо сбил жертву с ног. Преследователи принялись топтать поверженного ногами. Эвиза вырвалась от главного врача и побежала к месту расправы, крича: «Остановитесь! Перестаньте!»
Истязатели — шестеро КЖИ — оставили избитого валяться на земле и грозно повернулись к Эвизе. Безмерное удивление пробежало по шести озверелым лицам. Кулаки разошлись, тени улыбок мелькнули на искривленных губах. В наступившем молчании только рыдал и хлюпал кровью избитый, переворачиваясь лицом вниз.
— Как вы можете, шестеро молодых, бить одного, толстого и старого?
Крепкий человек в голубой рубашке наклонился вперед и ткнул пальцем в Эвизу.
— Великая Змея! Как я не сообразил! Ты — с Земли?
— Да! — коротко ответила Эвиза, опускаясь на колено, чтобы осмотреть раненого.
— Оставь падаль! Дрянь живуча! Мы его только проучили.
— За что?
— За то, что эти проклятые холуи выдумывают небылицы о нашей жизни, перевирают историю, доказывая величие и мудрость тех, кто им разрешает жить подольше и хорошо платит. Одна фраза в их писанине, понравившаяся владыкам, — и за нее приходится расплачиваться всем нам, а они продолжают уверять владык в том, чего не было и не может быть. Таких мало бить, надо убивать!
— Подождите! — воскликнула Эвиза. — Может, он не так уж виноват. Вы здесь не заботитесь о точности сказанного или написанного. Писатели тоже не думают о последствиях какой-нибудь хлесткой, эффектной фразы; ученые — о том темном, что повлечет за собой их открытие. Они торопятся скорее оповестить мир, напоминая кричащих петухов.
Предводитель расплылся в неожиданно открытой и симпатичной улыбке.
— А ты умница, земная! Только не права в одном — эти знают, что врут. Я их ненавижу. — Он посмотрел на свою жертву, отползавшую на четвереньках в сторону, и пнул ползущего. Всхлипнув, тот снова распростерся на хрустящем щебне дорожки.
— Перестаньте! — Эвиза выпрямилась, загородив собой жертву. Главарь широко усмехнулся.
— На тебя не занесешь руку. Пошли, дети Четырех! — обратился он к своим товарищам.
— Почему вы их так назвали? — спросила Эвиза.
— А чьи же мы дети, если наши родители ушли в пропасть Времени, когда нам было по четыре года? То же будет с нашими детьми.
— И вы боитесь ДЖИ? Потому их ненавидите? — продолжала допытываться Эвиза.
— Змея-Молния! Ты ничего не соображаешь, — прищурился главарь, — они несчастные по сравнению с нами. Мы уходим из жизни полные сил, не зная болезней, не зная страха жизни, не заботясь ни о чем. Что может нас испугать, если скоро все равно смерть? А ДЖИ вечно дрожат, боясь смерти, неотвратимых
