— Присцилла Барневельд, — представилась она. — Доктор Россмен просил сопровождать вас, чтобы вы не заблудились по пути в Сектор.
Я заметил, что глаза у нее серовато-зеленого цвета, слегка удлиненное лицо с правильными чертами заканчивалось небольшим, но решительным подбородком.
— Да-а, — протянул я, — вы, пожалуй, самый приятный из всех сюрпризов, с которыми мне довелось встретиться в Бюро погоды.
— А это самый приятный комплимент… по крайней мере за сегодняшний день. — Она говорила с легким, едва заметным акцентом. — Лифты вон там.
— Не забудь очки, Барни, — напомнил ей дежурный.
— О, спасибо, — она вернулась к креслу, в котором сидела, и подобрала очки. — Без них я бы весь день напролет щурилась.
— А почему Барни? — спросил я, пока мы шли к лифтам.
Улыбка скользнула по ее лицу.
— Это лучше, чем «Присей» или «Силли», не правда ли?
— Да, конечно. — Двери лифта распахнулись, и мы вошли в кабину. — А это вам не мешает порой?
— Да не такой уж я пунктуальный человек… особенно в отношениях с людьми… Третий этаж, пожалуйста, — сказала она в щелку панели автоматического управления лифтом.
Оформление документов в секции обслуживания на установку у нас в Гонолулу службы срочного прогнозирования доктора Россмена заняло у меня почти час. Барни помогала мне и, когда все нужные бумаги были заполнены, заложила их в автомат-исполнитель, который занимал большую часть помещения. Потом она спросила:
— А вы видели все здание? Я бы могла устроить вам официальную экскурсию, хотите?
«Только этого мне не хватало», — подумал я; впрочем, это все же лучше, чем торчать в аэропорту в ожидании очередного рейса.
— Ну, что ж, показывайте.
Экскурсия заняла остаток утра. Здание оказалось гораздо вместительнее, чем можно было предположить, обозревая его снаружи. С задней стороны находилась пристройка, где размещались магазины и склады запасного оборудования. Барни показала мне лаборатории, в которых занимались изучением свойств воздуха при различных давлениях и температурах: его химическим составом, способностью поглощать тепловую энергию, влиянием содержания водяного пара, частиц пыли и множеством других явлений. По пути к вычислительному центру мы оказались в теоретическом секторе.
— У теоретиков особо нечего смотреть, — сказала Барни, когда мы проходили мимо их небольшого помещения. — Только и знают, что целыми днями сидят и пишут уравнения, которые мы потом должны решать.
Вычислительный центр производил сильное впечатление: ряд за рядом тянулись гудящие компьютеры, из кассет выползали спирали перфолент, куда-то бежали девушки, печатающие устройства выстреливали длинные свитки непонятных цифр и символов.
— Здесь я работаю, — донесся до меня голос Барни сквозь шум машин. — Я математик.
Я рассмеялся.
— Для не очень-то пунктуального человека, как вы изволили выразиться, это весьма неожиданная профессия.
— Я не очень пунктуальна только с людьми, — возразила она. — Другое дело с компьютерами. Я прекрасно лажу с большими машинами. Они не проявляют нетерпения, им незнакома смена настроений. Они строго логичны. Нужно только задать им программу на будущее. С ними гораздо легче договориться, чем с людьми.
— Но с ними, наверно, довольно скучно, — заметил я.
— Ну, а люди, особенно некоторые, иногда раздражают, отпарировала Барни.
— Это место, — сказал я, наблюдая за девушками, обслуживающими компьютеры, — представляется мне гаремом для метеорологов.
Барни кивнула.
— Здесь и в самом деле то и дело завязываются романы. Я частенько говорю, что, если бы программистами были мужчины, в отдел наведывалось бы вдвое меньше мужчин с требованиями специального программирования.
— Вероятно, женский труд дешевле.
— И лучше, во всяком случае, если говорить об аккуратности, — горячо заверила меня Барни.
— Простите, я сказал, не подумав. Такая у меня дурная привычка. Я не имел в виду…
— Я не обижаюсь, — улыбнулась Барни.
Чтобы переменить тему разговора, я сказал:
— Вчера вечером я встретился с доктором Барневельдом это ваш отец или дедушка?
— Дядя, — ответила Барни. — Ян Барневельд. Он получил Нобелевскую премию за исследования физической химии воздуха. Это он изобрел первые препараты для засеивания облаков, которые воздействуют на непереохлажденные облака.
Звучало внушительно, хотя я не имел ни малейшего представления о предмете разговора.
— Мой отец — Ханнес Барневельд, они с мамой работают в Обсерватории Стромло в Южной Африке.
— Астрономы?
— Да, отец — астроном, а мама — математик. Они работают вместе.
Я улыбнулся.
— Значит, вы пошли по стопам своей матери.
— Вот именно. Пойдемте. — Она взяла меня за руку и провела сквозь узкий ряд компьютеров. — Тут есть еще одно место. Если там не побывать, экскурсию нельзя считать завершенной.
Мы ступили через порог в темноту. Барни закрыла за собой дверь, и мы оказались словно за сто миль от вычислительного центра. В комнате было прохладно и стояла умиротворяющая тишина. Постепенно, когда глаза немного свыклись со слабым освещением, я понял, что это было.
Я услышал собственный вздох.
Мы стояли перед экраном высотой футов в двадцать, на котором умещалось все Западное полушарие. Я легко мог различить континенты Северной и Южной Америки, хотя тучи закрывали широкие участки суши и моря. От ослепительного блеска Арктики и всплесков света — голубого, зеленого, красного, белого — буквально перехватывало дыхание.
На противоположной стене располагалось другое полушарие: Европа, Азия, Африка, огромный Тихий океан — оно занимало еще два экрана.
— Никто из тех, кто здесь побывал, не остался равнодушным к этому зрелищу, — тихо сказала Барни. — И меня оно потрясает всякий раз, когда я сюда прихожу.
— Это… — я не сразу нашел нужное слово, — это… невероятно!
— Изображения мы получаем с синхронных космических станций. Одним взглядом можно окинуть весь мир и представить себе метеорологическую картину Земли.
Барни подошла к пульту в центре комнаты, легко коснулась нескольких контрольных кнопок, и на экранах поверх телевизионных изображений появились карты погоды.
— Можно вернуться назад, — она вновь прошлась пальцами по кнопкам, — вот так, например, карта погоды выглядела вчера… — карта сдвинулась и немного изменилась, — или позавчера… неделю назад… в прошлом году…
— А какая она будет завтра? На следующей неделе? Через год?
— Завтрашняя — пожалуйста… — Карта снова слегка изменилась, и я увидел, куда завтра переместится шторм, бушующий сейчас над драгами нашей фирмы.
— Мы можем дать вам приблизительную сводку погоды на следующую неделю, — сказала Барни, — но она настолько неопределенна, что мы не хотим тратить сил даром и не составляем таких прогнозов. Что же касается погоды на следующий год, тут она заговорщически понизила голос, — посоветуйтесь с «Альманахом старого фермера». Мы все так делаем.
— И Тэд Маррет тоже?
— Вы знаете Тэда? — удивилась она.
— Мы впервые встретились вчера вечером. Разве ваш дядюшка не рассказывал об этом?
— Нет, скорее всего забыл. Забывчивость — наша фамильная черта.
— А не знаете, Тэд здесь? Я бы хотел поговорить с ним.
— По утрам он занят в Массачусетском технологическом. Обычно мы встречаемся во время ленча, — сказала Барни.
Я взглянул на часы. Было около двенадцати.
— А где вы завтракаете?
— В нашем здании есть кафетерий. Хотите к нам присоединиться?
— Если не возражаете.
— Но предупреждаю, — сказала она серьезно, — обычно ничего, кроме деловых разговоров, за ленчем не бывает.
— Если деловые разговоры касаются управления погодой, я с удовольствием их послушаю.
3. АЭРОДИНАМИКА ПЛЮС ВОДА
Кафетерий при Климатологическом отделе — большой, шумный, переполненный людьми, — произвел на меня тягостное впечатление. Стены были выкрашены в унылый серый цвет, а от жалких попыток как-то украсить их почти не осталось и следа. Люди протискивались к стойке или толпились возле ничем не покрытых пластиковых столов. Да и еды-то практически не было одни концентраты и синтетика, малоаппетитные блюда, хотя Барни, казалось, была вполне довольна выбором.
— Вы не голодны? — спросила она, пока мы отыскивали свободный столик.
