на Бланке: она с малых лет страшилась гнева Господнего, трепетала перед дьяволом и искренне считала слова «грех» и «преступление» синонимами. Хоть как ей ни нравился Филипп, хоть как он ее ни привлекал, она не допускала даже мысли о возможной близости с ним вне брака. Правда, временами ей приходилось несладко от обуревавших ее «греховных желаний», но Бланка была девушка исключительной силы воли, и всякий раз ей удавалось преодолеть свою минутную слабость. Филипп все больше запутывался в ее сетях, и хотя он по-прежнему пускался в загулы и заслуженно пользовался репутацией опасного сердцееда, дело явно шло к тому, что рано или поздно он обратится к королю с просьбой руки его старшей дочери. А что касается Бланки, то она стала своего рода живой легендой кастильского двора, и многие отцы ставили ее в пример своим беспутным дочерям, которые не сумели устоять перед чарами Филиппа.
Однако в конце лета 1451 года положение резко изменилось. Вначале придворные обратили внимание, что Бланка, находясь на людях в обществе Филиппа, чувствует себя несколько скованно, держится с ним чересчур сухо и официально, а всякий раз при упоминании его имени почему-то смущается и тотчас переводит разговор на другую тему. Чуть позже было замечено, что Филипп, который сразу по переезде в Толедо приобрел себе роскошный особняк, вежливо отвергнув предложение Альфонсо поселиться во дворце, в последнее время вроде бы умерил свою гордыню и частенько оставался на ночь в покоях, отведенных ему на половине наследника престола. От вездесущих глаз двора не укрылись и загадочные ночные рейды Филиппа: поздно вечером он тайком прокрадывался к апартаментам принцесс, а на рассвете возвращался к себе, причем делал это с завидным постоянством. И тогда по дворцу, затем по всему городу, а вскоре и по всей Испании поползли упорные слухи о падении последней твердыни женской добродетели — принцессы Бланки Кастильской. Никому даже в голову не приходило, что очередной жертвой Филиппа стала вовсе не она, а ее младшая сестра, двенадцатилетняя крошка Элеонора, которую чаще называли просто Норой.
По правде говоря, Филипп и не думал соблазнять Нору, это получилось как-то само собой, без всякого умысла с его стороны. Он изо всех сил старался покорить неуступчивую Бланку, пуская в ход все свои чары, прибегая к всевозможным ухищрениям и уловкам из своего богатого арсенала соблазнителя, и совершенно нечаянно, как бы мимоходом, влюбил в себя ее сестру. Для самого Филиппа это явилось полнейшей неожиданностью, поскольку он всегда смотрел на Нору, как на малое дитя.
Однако страсть Норы оказалась совсем не детской, во всяком случае, не по-детски самоотверженной. Не в пример Бланке, она с легкостью переступила через свое воспитание и принялась терроризировать Филиппа, беззастенчиво предлагая ему себя. В конце концов, он уступил ее домогательствам и сделал это по двум причинам: во-первых, назло Бланке, а во-вторых, потому что не смог устоять. Детская непосредственность Норы, ее веселый, жизнерадостный нрав очаровывали Филиппа; а кроме того, она была необыкновенно красива — той яркой, броской красотой, которой отличались многие представители дома Аквитанских. В третьем поколении в ней проявились фамильные черты ее родни по материнской линии, чем-то она живо напоминала Филиппу его милую сестренку Амелину — и в конечном итоге это решило исход дела.
Впрочем, к чести Филиппа надо сказать, что он до последнего боролся с искушением, и его первая близость с Норой произошла по ее инициативе и, в определенном смысле, против его воли. Бланка же, потеряв надежду образумить сестру и отговорить Филиппа от ночных свиданий с нею, стала как бы поверенной их любви, устраивала их встречи, ограждала Нору от любопытства придворных и слуг — да так рьяно, что в результате навлекла все подозрения на себя.
Король был, наверное, последним из вельмож Кастилии и Леона, до которого дошли слухи о якобы имеющей место любовной связи между Филиппом и Бланкой. Этот, на первый взгляд весьма странный факт в действительности объяснялся очень просто. Дон Фернандо был государем крутого нрава, и его поступки подчас были непредсказуемы; даже приближенные короля, пользовавшиеся его безграничным доверием, и те не решались хотя бы намеком сообщить ему о грехопадении дочери, не без оснований опасаясь, что первый и самый мощный шквал королевского гнева обрушится на голову того, кто принесет ему эту дурную весть. Альфонсо же, единственный, кто не боялся отца, предпочитал держать язык за зубами. Подобно всем остальным, он заблуждался насчет предмета увлечения своего друга и втайне надеялся, что рано или поздно Бланка забеременеет от Филиппа, и тот будет вынужден жениться на ней.
Заговор молчания вокруг короля длился без малого три месяца. Наконец его младший сын, Фернандо де Уэльва, всеми фибрами души ненавидевший Бланку (а заодно и Филиппа, поскольку он действительно крутил любовь с его женой), преодолел свой страх перед отцом и наябедничал на сестру. Но об этом Филипп узнал позже. А в тот день, ближе к вечеру, в его особняк явился посланец от короля с приглашением незамедлительно прибыть во дворец. От себя лично посланец добавил, что королю обо всем известно, и он, дескать, «спокоен, как перед казнью», что было очень плохим предзнаменованием.
— Может, тебе лучше не ехать? — спросил у Филиппа падре Антонио. — Садись на лошадь и отправляйся в Сарагосу или Памплону. Погостишь там месяц- полтора, а тем временем тут все утрясется, король умерит свой гнев...
— То есть, вы предлагаете мне бежать, — невесело усмехнулся Филипп. — И тем самым признать свою вину.
— А разве ты не виновен? Пусть ты не соблазнял Бланку, но принцесса Нора на твоей совести.
— Да, на моей. И мне совестно, вы же знаете. Но, последовав вашему совету, я признаю за кастильским королем право судить меня как своего подданного. Меня — первого принца Галлии! Не забывайте, что я все еще остаюсь наследником престола. — (Филипп взял себе в привычку постоянно напоминать об этом, с тех пор как три года назад жена Робера III, Мария Фарнезе, разрешилась мертвым ребенком). — И я не намерен ронять свое достоинство позорным бегством.
— Ты подменяешь понятия, сын мой, — предостерег его преподобный отец. — Сейчас в тебе говорит не достоинство, а гордыня. К тому же дон Фернандо ослеплен гневом и способен порешить тебя, будь ты хоть императором. Ты же знаешь, что он за человек. Потом он, конечно, будет сожалеть о своем поступке... — Дон Антонио тяжело вздохнул. — Но это будет потом.
— Я уже все решил, падре, — упрямо сказал Филипп. — Даже вы меня не переубедите. Лучше отпустите мне грехи... на всякий случай.
Фернандо IV принял Филиппа в своем рабочем кабинете и, едва заметным кивком головы ответив на приветствие, устремил на него жесткий, колючий, пронзительный взгляд своих холодных серых глаз. Филипп не смог удержаться от облегченного вздоха: судя по всему, дела обстояли не так плохо, как он полагал. Обычно, когда дон Фернандо был вне себя от злости, он выглядел спокойным и даже ласковым. Но сейчас его гнев выплескивался наружу — а это значило, что внутри он уже перебесился и самое худшее осталось позади.
«На ком же он отыгрался? — размышлял Филипп, постепенно успокаиваясь. — Неужели на Бланке? Задрал ей юбчонки и надавал по попке? С него станется... Бедняжка! Теперь она долго не сможет сидеть...»
(На самом деле следующие несколько дней не сиделось принцу Фернандо. Отец лупил его пониже спины, приговаривая: «Теперь будешь знать, как доносить на родную сестру!» Король Кастилии был человек воистину непредсказуемый).
Филипп стойко выдержал суровый взгляд и глаз не отвел, а смотрел в ответ кротко и доверчиво, и ласковая синева его глаз вскоре растопила лед в королевских глазах. Дон Фернандо тихо застонал и опустился в кресло за письменным столом.
— Прошу садиться, племянник.
Филипп устроился напротив короля и начал говорить:
— Государь мой дядя, я...
Тут дон Фернандо грохнул кулаком по столу, да так сильно, что опрокинул одну из чернильниц.
— Извольте не смотреть на меня с таким видом, будто ничего не понимаете! Вы прекрасно знаете, зачем я вас вызвал, посему прекратите строить мне глазки и изображать из себя саму невинность.
— Боюсь, дядя, — заметил Филипп, — вы превратно истолковали мой взгляд. Я и не думал притворяться перед вами. Я лишь набирался смелости, чтобы попросить руки вашей дочери.
Эти слова мигом разрядили напряженную обстановку. Дон Фернандо откинулся на спинку кресла и удовлетворенно молвил:
— Ага!
— Я признаю свою вину, что так долго медлил, — продолжал Филипп. — Мне следовало раньше обратиться к вам с этой просьбой, но я никак не решался, хотя давно хотел, чтобы Бланка стала моей женой. И вот сейчас я офици... — Он осекся на полуслове, так как глаза короля, за секунду до этого излучавшие умиротворение, вдруг стали бычьими и налились кровью.
Мгновение спустя дон Фернандо хищно зарычал, рывком вскочил на ноги, схватил со стола опрокинутую чернильницу и запустил ее в Филиппа. Только чудом Филиппу удалось уклониться от броска — чернильница пролетела возле его виска и разбилась, ударившись о каменный пол.
Дон Фернандо тяжело рухнул в кресло. Несколько минут они молчали, потрясенно глядя друг на друга, наконец король глухо проговорил:
— Я не извиняюсь за свою вспышку, ибо вы сами ее спровоцировали. Вы — дерзкий, развратный... — Он сделал паузу, успокаиваясь. — Вы что, племянник, держите меня за дурака? Думаете, я не знаю, которую из моих дочерей вы соблазнили?
Это был удар! Филипп даже хрюкнул от досады и огорчения. Он был уверен, что Бланка не предаст сестру и возьмет всю вину на себя.
«Что ты наделала, милочка?! — в отчаянии подумал он. — Что ты наделала...»
— А следовательно, — между тем продолжал король, — речь идет о вашем браке с Элеонорой.
— Однако, — осторожно возразил Филипп. — Осмелюсь заметить, дядя, что насчет Норы ни у кого нет никаких подозрений, тогда как Бланка...
Дон Фернандо заскрежетал зубами. Филипп скользнул взглядом по столу в поисках других чернильниц и с облегчением отметил, что все они находятся вне пределов досягаемости рук короля... Зато массивный серебряный подсвечник был совсем рядом!
— Ах да! — угрюмо произнес дон Фернандо. — Хорошо, что напомнили. Ведь вы не только соблазнили мою младшую дочь, но и опозорили в глазах всего света старшую. И что прикажете с вами делать?
— Понятно что. Женить меня на Бланке.
— А как же Элеонора?
— Про нее никто ничего не знает. Она еще юна, в глазах света не скомпрометирована и сможет подождать, пока император не разведется с Изабеллой Французской.
Дон Фернандо издал короткий нервный смешок. Филипп понял, что затронул еще одну болезненную для короля тему.
— Вы считаете меня таким наивным? Думаете, я еще надеюсь, что Августу Юлию удастся получить развод? Кабы не так! Дудки он его получит! Эта канитель с консилиумами длится уже четыре года и конца-краю ей не видно. Валерий Юлий и Гвидо Конти ни за что не позволят императору заиметь наследника престола.
— Тем более, — сказал Филипп. — Коль скоро Бланка осталась без жениха, позвольте мне жениться на ней. А что касается Норы, то ей это не к спеху. У вас будет достаточно времени, чтобы подыскать ей подходящую партию. К примеру, чем плох тот же Педро Арагонский?
Король гадко ухмыльнулся:
