персонаж исторической драмы предстал перед нами во всей своей инаковости, чуждости нашему времени, то он разрушил бы ткань романа, не был бы эмоционально воспринят читателем. Там, где биографы следуют за романистами, они создают иллюзию постижения истории, которая на самом деле просто игнорируется ими. Историк идет не от неизвестной ему субъективности, а от обстоятельств, культуры, менталитета, экономики и т. п. Ему нет нужды подставлять себя на место персонажа. Перенести себя в прошлое, слиться с Цезарем при по мощи эмпатии мы не можем не только потому, что сами мы далеко не Цезари, но и в силу непреодолимой исторической дистанции.
Фрейд уже не наш современник. Его учение оказало огромное влияние на XX в., но сам он был сформирован прошлым столетием и выдвинул все свои основные идеи еще до первой мировой воины. Не станем спорить о том, когда начинается 'современность' ('модерн' или 'пост — модерн'). Все мы ощущаем границу, которую провела эта война и последовавшие за нею революции, причем не только политические. Мы до сих пор живем теми научными, философскими, литературно- эстетическими идеями, которые были сформулированы в 20–30 — е годы. Психоанализ в огромной мере способствовал формированию нового 'климата мнения', он дал современности новый образ человека. В основе сегодняшней psy culture лежат теории Фрейда; мы живем в мире, где самые образованные и просвещенные, формирующие общественное мнение слои населения наиболее раз витых стран склонны принимать предлагаемую психоанализом картину их душевной жизни. Все мы сегодня 'с комплексами' (или без оных). Так что Фрейд вполне можно считать культурным героем — а о культурном герое положено рассказывать легенды.
Большая часть биографий Фрейда написана его последователями, для которых он остается Моисеем, приведшим их в землю обетованную. По ходу обучения своему ремеслу каждый психоаналитик находит в собственной душе все те 'судьбы влечений', которые были обнаружены и описаны Фрейдом. Аналитик наших дней повторяет героическое деяние, свершенное 'во время 6но', отождествляет себя с отцом — основателем, видит мир его глазами. Поэтому психоаналитические биографии, начиная с образцового труда Э. Джойса, 'верного гусара' Фрейда, напоминают жития святых. Конечно, 'сыновья' должны быть верны заветам 'отца', но помимо этого они просто заинтересованы в сохранении мифа. Во — первых, оставаясь значимым элементом в культуре, такой миф обеспечивает им приток пациентов в условиях ожесточенной конкуренции с другими вариантами психотерапии. Во — вторых, сами они потратили долгие годы (и немалые средства: учеба длится пять — семь лет и дорого стоит), чтобы преобразовать свою психику в духе учения, играющего к тому же роль приватной религии. Поэтому современные психоаналитики вовсе не склонны смотреть на Фрейда с критической дистанции.
Биографическое исследование, представленное в этой книге, принадлежит перу 'блудного сына', еретика от психоанализа. Для правоверного еретик всегда хуже язычника, просто не знающего символа веры: посвященный в истинное учение еретик искажает и извращает его. Фромм был стопроцентным 'диссидентом', не терпимым в любой организации. Его изгнали даже из неофрейдистского сообщества, возглавляемого К. Хорни, равно как и из Франкфуртского института социальных исследований, поскольку для Т. Адорно и Г. Маркузе он оказался не меньшим апостатом, чем для ортодоксальных фрейдистов. Позже Фромм покинул ряды Социалистической партии США, одним из основателей которой он являлся. Никакое 'единство рядов' его не устраивало. Поэтому, в отличие от многих других психоаналитиков, порвавших с фрейдовской догмой (Юнга, Ад лера, Хорни, Лакана и др.), он не стал сектантом, не создал собственной 'церкви' — Международное общество Эриха Фромма напоминает скорее дискуссионный клуб без всякой пар тайной дисциплины и символа веры. Фромм был верен себе, активно поддерживая инакомыслящих, в том числе и в странах с коммунистическим режимом; согласно его завещанию, все доходы от его посмертно изданных книг передаются Amnesty International. Точно таким же было положение Фромма в мире политики. По понятным причинам его 'марксизм' вызывал хулу тех, кто сделал из Маркса идеологическую кормушку. Для западных 'новых левых' Фромм был 'розовым' либералом — утопи стом, а консерваторам всегда казался неисправимо 'красным'. Судьба еретика незавидна во все времена. Для подавляющего большинства коллег — психоаналитиков Фромм доныне остается отступником. В подробнейшем обзоре всех биографий Фрейда, который сопровождает наиболее авторитетную на сегодня работу Л. Гэя, где критически оцениваются труды о Фрейде, на писанные и не психоаналитиками, даже не упоминается 'Миссия Зигмунда Фрейда'.
Фромм признает огромные заслуги Фрейда. Он сам — пусть 'блудный', но все же 'сын' основа теля психоанализа. Разумеется, он пользуется биографиями Э. Джойса и своего учителя Г. Закса. Но не иррациональное бунтарство 'сына' против 'отца' заставляет его отвергнуть легендарный образ официальных биографов. Конечно, они, в отличие от Фромма, близко знали Фрейда, но его интересует не олицетворенный архетип героя, а реальный человек со своими сильными и слабыми сторонами. Великое и малое неустанное подвижничество первооткрывателя и 'человеческое, слишком человеческое' неотделимы друг от друга во Фрейде; его теория несет на себе отпечаток и личности творца, и разделяемых им предрассудков его времени.
Конечно, Фромм не беспристрастен. Для него, социалиста и поборника женской эмансипации, буржуазные и патриархальные воззрения Фрейда становятся объектом язвительной критики. Он находит в учении Фрейда пережитки теорий 'общественного договора' XVII XVIII вв., утверждает, что фрейдовский образ человека соответствует 'Левиафану' Гоббса и социал — дарвинистским учениям конца прошлого столетия. В принципе все это верно. Однако самого Фромма с не меньшими основаниями можно было бы упрекнуть в возрождении архаичных теорий. Скажем, для него непререкаемым авторитетом является Бахофен с его теорией 'матриархата', хотя серьезные историки и этнографы единодушно отвергают наивные обобщения такого рода. То же самое можно сказать и о близком Фромму марксизме, который ведь тоже принадлежит прошлому веку. Фромм хорошо видит ограниченность Фрейда и связь его концепции человека с учениями прошлого — но ведь нечто подобное можно было бы сказать и о его теории.
В одном из интервью Фромм говорил, что его воззрения скорее средневековые, чем 'современные', имея в виду под 'современностью' буржуазную цивилизацию. Это в значительной мере верно, хотя ближайшими источниками его воззрений следует считать социалистическую и романтическую критику капитализма. Объект постоянной критики Фромма — эгоистический индивидуализм и массовое общество, которым он противопоставляет гармоничную общину (Gememschaft в противоположность Gesellschaft), позволяющую человечеству выйти из 'больного общества'. Новая община — коммуна должна воз никнуть после долгих веков человеческой разобщенности — она уже не будет первобытной общностью, поскольку в 'снятом' виде в ней сохранится развитая в историческом процессе индивидуальность.
За конкретными возражениями и упреками Фромма в адрес Фрейда лежит иная концепция человека и общества. Достаточно привести один пример, который у Фромма должен характеризовать только личность Фрейда. Речь идет о его авторитаризме, а также о несостоятельности тех биографов, которые писали о 'беспристрастности' учителя. Фрейд отталкивает от себя ближайшего сподвижника С. Ференчи только за то, что тот попытался внести некоторые изменения в метод лечения пациентов. Ференчи был подвергнут остракизму и вскоре умер, а лишенные совести фрейдисты потом долго распускали слухи о психозе Ференчи, которым и объясняли его 'ревизионизм'.
Фромм упрекает Фрейд за то, что тот был беспощаден к тому, кто просто хотел высказать свой взгляд на методы психотерапии. В действительности же резко отрицательное отношение Фрейд к нововведениям Ференчи более чем понятно. Если не касаться 'диагноза' Ференчи как психотика, заменяющего рациональный ответ на критику, то можно сказать, что Фрейд имел все основания не считать более Ференчи своим учеником. Последний не просто призывал 'любить' пациентов, но допускал такие отклонения от методов психоанализа, которые в случае их принятия могли просто уничтожить его. И без того немалое число психоаналитиков предавались 'любви' с пациентами, что, кстати, вело к обострению неврозов у последних. Но даже если исключить тех, кто просто злоупотреблял положением врача, любой психоаналитик всегда подвержен искушению принять эффекты так называемого 'переноса', проекции пациентом своих детских влечений, за чистую монету. С точки зрения Фрейд? нововведения Ференчи объяснялись 'контр — переносом' и были совершенно не допустимы на практике.
Тенденциозность Фромма в оценке этого эпизода связана, однако, не с желанием просто опровергнуть официальные биографии, а с иным образом человека. Если, по Фрейду, природа человека включает характеристики эгоистичного представителя среднего класса ХК — ХХ вв., то для Фромма она изначально добра, а потому 'любовь', предлагаемая Ференчи, соответствует глубинным слоям психики. От решения вопроса о том, добра или зла человеческая природа, зависят конкретные ответы на частные
