живот уже не сводит от голода.
Я произнёс:
— Ну что ж, рубленое мясо «Уолли» вполне ничего. А вустерского соуса [10] случайно у тебя нет? Мне больше всего нравится соус марки «Ли и Перринс».
Робот повторил:
— Рубленое. Уолли. Ничего. Нет. Соус.
— Ну ладно, я… — начал я и замолчал. Вгляделся в его красные глаза и внезапно понял, что мой маленький механический друг только что произнёс целое предложение.
Посреди ночи я очнулся от сна и понял, что это был сон. Я ненавидел себя и сам сон, но ничего уже не мог поделать. Лицо у меня было мокрое, кто-то поглаживал голову. Я стряхнул с себя остатки сна, открыл глаза — вокруг разливался неяркий розовый свет, исходивший непонятно откуда, явно не из окон, но заполнявший всю комнату.
С улицы доносился тихий шум дождя — здесь каждую ночь шли кислотные дожди.
Робот гладил меня по голове тремя своими длинными тонкими пальцами.
— Уолли. Проснись. Сейчас.
Я прошептал:
— Да. — Вздрогнул, подумал, что чего-то очень хочется. Всё равно чего.
— Уолли. Плачет. Во сне. — Говорил он всё ещё словно лаял, хотя уже намного лучше — слова стали похожи на слова, не были какими-то отрывистыми, разрозненными слогами.
Что же такое мне снилось? Я уже не мог вспомнить — так обычно бывает со снами. Что-то о родителях, о какой-то ссоре, произошедшей несколько недель тому назад. Отец тогда ушёл из дома. Помню, мать назвала его «дерьмом», а он её «шлюхой». Они вечно так ругались, будто пытались выяснить, кто же главный в доме.
Я спросил:
— Можешь приготовить мне поесть?
— Что. Поесть. — Без какой-либо интонации, но уже кое-что понимает.
А действительно, что? Он уже умеет делать мясной фарш и желтоватый напиток, похожий на сладкое жирное молоко. Молоко «Уолли»? Тоже каннибализм? Неожиданно я понял, чего мне так сильно не хватало: представляете, брюссельской капусты!
— Мороженое?
— Что. Мороженое.
Действительно, что?
— М-м-м… Молоко. Сахар. М-м-м… — Какого чёрта, почему я не знаю, из чего оно делается? Я прекрасно могу себе его представить, даже на вкус — аж мурашки по спине побежали и в животе свело. Ванильное мороженое. Я его больше всего люблю. Я даже знаю, как выглядит плод ванили. Но не думаю, что плод ванили можно получить из содержимого тела Уолли Мансена.
Робот протянул руку и ещё раз медленно погладил меня по голове.
Я сказал:
— Оно холодное. Замороженное. Но не такое твёрдое, как лёд… — И тут я понял, что на планете не холодно, может, робот вообще не знает, что такое лёд. — Оно мягкое. Кашеобразное. — Я беспомощно пожал плечами. — Наверное, оно такое из-за жирности.
Я прошёл вслед за роботом на кухню. Мне было интересно, что же он собирается делать. К чёрту, возможно, и я смогу запускать синтезатор? Робот всего-навсего дотронулся пальцами до четырёх кнопок — две были расположены с одной стороны панели управления, две с другой. Кнопки стали голубого цвета, а дотом робот замер и стоял без движения примерно минуту.
Раздался тихий булькающий звук, и неожиданно из нижнего жёлоба появился шарик белого мороженого. Наверное, около кварты. Робот достал из буфета тарелку, положил мороженое на тарелку и протянул мне.
— Мороженое.
Я взял тарелку, понюхал шарик мороженого.
— Наверное. — Но пахло оно совсем не как мороженое. Вернее, не совсем как мороженое. — А ложка у тебя есть?
— Нет. Ложка.
Я вздохнул. Его можно попросить даже коктейль из Макдональдса. Я высунул язык и лизнул шарик. Нет. Это не мороженое? Больше похоже на жирные сливки. Наверное, таким было бы мороженое без вкусовых добавок.
— Ничего, вполне. Спасибо. — Я откусил кусок побольше и запачкал всё лицо. Да, с консистенцией всё в порядке.
Потом я умылся над раковиной в ванной комнате, вернулся в гостиную и свернулся клубочком на полу, намереваясь заснуть. Я ещё не спал, когда вернулся робот. Он сел рядом со мной на корточки, протянул руку и нежно погладил меня по волосам. Холодные, металлические пальцы, но всё равно приятно.
Бывали дни, когда я просыпался с ощущением какого-то неописуемого счастья. Я вволю ел. Отдыхал. Мне было с кем поговорить. Если это можно так назвать. Свет из окна падал наискось, будто я проспал. На сером ковре этот свет казался оранжевым.
Я встал, потянулся, прислушался, как хрустнули хрящи на спине. Оттого, что я спал на полу, я чувствовал себя намного лучше, чем после всех мягких матрасов в родительском доме. Мать обожает мягкие матрасы и считает, что они должны нравиться и всем остальным.
Помню, как по утрам потягивался и хмурился отец. Интересно почему?
Я подошёл к двери и вышел на крыльцо. Было тепло, лёгкий ветерок ласково касался моего обнажённого тела. На перилах висели мои вещи. Они высохли, но словно задубели. Стирка в простой воде не дала почти никакого результата. Я попробовал объяснить роботу, что такое мыло, но у него получилось что-то вроде кулинарного жира «Криско» — приятное на вкус и на запах вещество, которое я в результате просто-напросто съел.
Я вывесил вещи на улицу для просушки и позабыл о них, они вымокли под кислотным дождём, и брюки даже посветлели, местами на них видны светлые подтёки.
Господи. Мать меня за это убьёт.
Ботинки я оставил в доме. На планете было тепло, так что я спокойно ходил нагишом. По крайней мере пока. Я снова потянулся, помочился за перила на траву — мне показалось, что она при этом извивалась, словно пыталась увернуться от моей струи. Потом вернулся в дом.
— Робот?
Молчание.
Какое-то уж очень грозное молчание. Я прошёл на кухню.
Рядом с жёлобом стояла тарелка с холодным, светло-коричневым куском мяса и кружка с желтоватым молоком Уолли.
— Робот?
Сердце у меня бешено забилось в груди. На заднем дворике его тоже не было. И в ванной комнате не было. Ни в одной комнате этого дома, который стал мне почти родным. Не было его и на улице. В принципе на улице вообще никого не было. Одна лишь трава. И ещё медленно плывущие по небу облака.
Никаких птиц.
Никаких крыс. И жуков.
Я вернулся на кухню и медленно съел холодный завтрак. Робот позаботился обо мне — оставил еду. И дал мне выспаться.
Чёрт побери.
После завтрака я прошёл в ванную, набрал воду. Я старался не паниковать.
Полдень. Ни обеда. Ни робота.
Наконец я натянул носки и ботинки, вышел голышом на улицу и занялся своими обычными делами, только не разговаривал. К чему говорить, когда тебя никто не слышит. Я вышел через ближайшие городские
