широким аллеям добрались и до дворца. Могучее здание, скажу я вам! А при входе – арапы, огромного роста, в ярких костюмах.
Мария Николаевна, не выпускавшая из рук бокал с шампанским, заворожено слушала следователя и счастливо улыбалась.
– В комнате, пред кабинетом Императрицы, нас встретила ее личная фрейлина графиня Гейден, с которой мы и посидели несколько минут. Потом нас с Марией Николаевной провели в кабинет.
– Но вам дали орден, Карл Иваныч, не правда ли? – не выдержала Полина Тихоновна.
– Не хочется показаться хвастуном, – потупился Вирхов, – но Анну на шею получил. Императрица необычно мила: приветливая, любезная, обаятельная... У нее какая-то особая ласковость в тоне, во взгляде, говорят, от датской родни... Марию Николаевну Ее Величество обласкала. Однако здесь я умолкаю, потому что обо всем должна рассказать сама героиня.
Мура помедлила и мечтательно произнесла:
– Меня очаровали ее глаза: глубокие, прекрасные. На редкость притягательные. А ведь на вокзале она мне не очень и понравилась...
– Но как вы догадались, что преступник – господин Формозов? – восхищенно спросил Прынцаев.
– Случайно, – ответила Мура. – Во-первых, когда мы с доктором навещали его, – помните, Клим Кириллович? – он как-то странно хвалил Императрицу: ему словно доставляло удовольствие повторять злобные слухи, хотя он вроде бы тут же опровергал их. И Клим Кириллович отметил его напряженность. Во-вторых, тогда же я увидела у него на столе портрет его матери.
– Да, я тоже заметил этот портрет и умилился, – тихо подтвердил доктор.
– Но я видела точно такой же портрет у одной из наших курсисток – она сочувствует эсерам, – и она мне по секрету сказала, что это портрет Софьи Перовской... Я уже тогда догадывалась, что Дмитрий Андреевич ее сын: он очень похож, огромный лоб, несимметричные брови... А когда услышала об Адриане Ураганове да вспомнила об их встречах...
– Ход следствия подтвердил вашу догадку, – включился Вирхов. – Оказалось, что этот молодой человек – внебрачный сын Перовской и Желябова и воспитывался в семье, члены которой в юности были близки с казненными преступниками... Они рассказали год назад молодому человеку о тайне его происхождения, и он начал строить планы мести, сблизился с Адрианом, потом вышел на Придворова...
– Карл Иваныч, а удалось ли разыскать беспутного родителя Клавдия? Я следила по газетным отчетам за судебным заседанием. Мне жаль мальчика. – Темные глаза Полины Тихоновны увлажнились.
– Адриан Ураганов как сквозь землю провалился, – признался Вирхов. – Может быть, действительно умер, опившись, и так и лежит в одном из своих потаенных склепов.
– Жаль, что суд решил отдать мальца под опеку Роману Закряжному, – подал голос Прынцаев, не сводящий взора с Брунгильды. – Надо было его определить по спортивной линии. У ребенка прекрасные данные – ловкий, цепкий, подвижный, прекрасно лазил по трубам и крышам.
– Таково было решение суда, – вежливо пояснил Вирхов, – но если вы хотите, я поговорю с Закряжным, и, может быть, он позволит записать Клавдия в гимнастическую группу...
– Мы понимаем, уважаемый Карл Иваныч, – сказал профессор, – что вы не имеете права разглашать все подробности следствия по делу Дмитрия Формозова, но не поясните ли вы нам, откуда этот чиновник взял пробирку с чумными бациллами?
– Если обязуетесь хранить молчание, поясню, – решился следователь. – Бациллы похитил для него фельдшер Придворов: его заразил своими бреднями безумный публицист. И Формозов во всем признался. Сказал, что хотел влить эти бациллы в ухо Марии Федоровне, знаете, как у Шекспира в «Гамлете»...
– Я тоже так подумала, когда он начал что-то такое лепетать об Офелии, – подала голос Мура, про которую все забыли, – а вы, Клим Кириллович, меня ругали.
– Но мне такое и в голову не могло прийти, – запротестовал доктор. – Господин Формозов психически болен. Всю эту историю надо сохранить в тайне.
– Об этом позаботятся в нужных инстанциях, – заверил доктора Вирхов, – думаю, и вам всем придется дать расписку о неразглашении случившегося.
– Итак, Карл Иванович получил орден, а как Императрица отблагодарила вас, Машенька? – полюбопытствовала Полина Тихоновна.
Мура молчала, с опаской поглядывая на отца. Потом попросила извинения, вышла и через минуту показалась снова с большим плотным листом бумаги, в верхней части которого поблескивал золотой герб.
– Ты только не сердись, папочка, – попросила она заискивающе, – я вчера тебе не сказала, но Императрица Мария Федоровна вручила мне патент на открытие частного сыскного бюро.
– Что? – Брови профессора поползли вверх. – Что ты сказала? Патент? А кто будет учиться на Бестужевских курсах?
– Я, я буду учиться, папочка, не волнуйся, а то тебе станет плохо с сердцем, – заторопилась Мура, протягивая отцу бумагу с гербовой печатью. – Но если сама Вдовствующая Императрица принимает такое решение и вручает мне патент, разве я могла отказаться?
– Действительно, Николай Николаевич, – подхватила Елизавета Викентьевна, – нельзя противоречить царской воле...
– И потом я могу, пока учусь, сыском не заниматься, – торопилась Мура, – просто найму служащего, он будет сидеть в конторе.
– Но это неприлично! Совершенный нонсенс! – загремел побагровевший профессор. Он вскочил и забегал по гостиной. – Русская девушка – частный детектив! Да еще моя дочь! Я этого не переживу!
– Но в цивилизованных странах давно действуют женщины-сыщики... Например, Гарриет Болтон Рейд в Америке, – робко подала голос его супруга.
– Только не морочьте мне голову, – отмахнулся профессор, – до Америки мне нет дела, я бы посмотрел, что сделал бы со своей дочерью Резерфорд, если бы она подалась в криминальную сферу.
– Дорогой Карл Иваныч, но зачем этот Крачковский убил бедную Аглаю Фомину? – поспешила сменить тему разговора Полина Тихоновна.
– Скорее всего, с целью грабежа, – ответил тот. – Госпожа Бендерецкая невольно навела на Аглаю, болтала, что покойная денежки на приданое скопила. Теперь уж не выяснить, получала ли богатый заказ Аглая.
– Но что же это был за заказ? – Брунгильда провела длинными пальчиками по атласным пунцовым лепесткам роз, сладкий аромат которых наполнял гостиную. – Помнится, Роман Закряжный говорил что-то о пелене с именем Дмитрия Донского.
– Думаю, пелена с Дмитрием Донским – плод буйной фантазии художника. А заказывал Крачковский вышивку на бархатный халат: о нем поляк сам говорил, его видел и Холомков. И без всяких надписей. Одни драконы. Халат был готов за три дня до убийства, предусмотрел все, подлец, для алиби.
– А вам не кажется странным, Карл Иваньгч, что убийца, живший на широкую ногу, позарился на немудреный капитал вышивальщицы? – Мура хотела и не решалась навести следователя на верный след. – Скорее, на него прельстилась бы Бендерецкая. Может быть, он убрал девушку за то, что узнала что-то опасное для него? Может быть, из Екатерингофского дворца?
– Версия любопытная, – согласился Вирхов, – можно проверить. Слава Богу, дворец не сгорел, и можно расспросить Холомкова, хотя этот красавец клянется, что ничего не знал о замыслах и планах Крачковского.
– Извините, дорогой Карл Иваныч, мое любопытство, – приподнялся со стула и снова сел Прынцаев, – но мне помнится, что я в газетах читал о том, что там был обнаружен след босой ноги... Неужели Крачковский ходил босиком в апреле?
– Вы заставляете меня признаться в моей недостаточной проницательности. – Вирхов смущенно глянул на Полину Тихоновну. – С самого начала меня мучила эта загадка – откуда на другой день после преступления возле конюшни, которая примыкает к дому госпожи Бендерецкой, взялся этот след?
