— Ну и ну! — хмыкнул, потирая широкий затылок, Рачинский. — Вот тебе и молодежь, вот и наша смена! От стакана портвушки сознание теряет, что ж с ней в постели будет?
— А в постели с ней тебя, миленький, посадят за развращение несовершеннолетних, — сладким голосом произнесла Люба.
— Не посадят, не посадят, — усмехнулся Рачинский. — Восемнадцать есть уже, я лично в отделе кадров интересовался.
— А не посадят, так я тебе сама устрою — мало не покажется! — так же сладко пропела Любка. — «Пошли-ка, деточка, шпиенов смотреть!» — передразнила она. — Ох любишь ты, Генусик, свежачок, ох не доведет тебя это до добра!
— Да чего ты, Любаша, в самом деле, вцепилась в меня, как кобра? — отбрыкивался Гена. — Ну, пошутил с девочкой, я ж без всякой задней мысли!
— С передней мыслью зато, — съязвила Любка.
— Да она вон, смотри, от Валентиныча не отлипает, — кивнул Рачинский. — Так и прижимается! Очнулась, что ли, а, Юр?
Гринев стоял на коленях рядом с Олей и держал ее за руку, считая пульс. Действительно, ничего страшного, просто обморок — непонятно только, от чего.
Олины ресницы дрогнули, разомкнулись. И в то же мгновение Юра почувствовал, как дрогнула ее ладонь в его руке — и, как-то невозможно изогнувшись, коснулась его ладони, погладила робко и нежно. Он осторожно отпустил Олину руку.
— Лучше, Оленька? — спросил Юра. — Ну и хорошо! Что это ты?
— Голова закружилась, — тихо ответила она. — Там… Мне стало страшно, Юрий Валентинович…
— А что вы увидели? — с живым интересом спросил уфолог. — Вы запомнили, девушка?
— Я об этом не могу говорить. — Оля снова закрыла глаза и слабо покачала головой. — Мне и сейчас страшно…
— А голова сейчас как? — спросил Юра. — Затылком не сильно ударилась?
— По-моему, нет.
Чуть сморщив лоб, Оля безуспешно попыталась встать. Гринев подал ей согнутую руку, она схватилась за нее, поднялась и тут же отпустила его руку. Быстрое сожаление мелькнуло при этом в ее глазах так явно, что этого нельзя было не заметить.
Катерина тем временем заглядывала в уфологическую трубу.
— А я так и не вижу ничего, — разочарованно протянула она. — Чего это вы навыдумывали? Сопка — и все, только дрожит вроде. Может, стекло грязное!
— Ну, дамы, хватит, — решил Гена. — Развлеклись, и будя. Пока мы тут с вами марсиан изучаем, там небось и водку всю докушали, и шашлыки. Ольга, ты как, идти можешь?
— Могу, — кивнула она. — Извините, Геннадий Викторович, я сама не понимаю, как это получилось…
Она виновато смотрела на Рачинского, взгляд был туманный, и видно было, что голова у нее все еще кружится.
— Как, как… — поморщился Гена. — Ох и не люблю я это все: одна возня!
— А не приставай к детям! — не преминула вставить Люба, плотно беря под руку неверного своего любовника.
— Ну, пойдем тогда, Оля, — сказал Гринев, застегивая куртку и подавая ей руку. — Держись, держись, не дойдешь сама, — добавил он, заметив, что она медлит.
Оля осторожно вставила свою ладошку ему под локоть.
— Крепче держись, — велел Гринев, и она послушно сжала его руку.
На обратном пути все разомлели в автобусе, всех клонило ко сну.
— Называется отдых! — сердито ворчала Катерина. — Нажрались все, как сволочи, домой придут — спать завалятся бабам своим под бока!
— Кто своим, а кто, может, и чужим, — хитро хмыкнул Рачинский. — Ты как, Катюша, не против, если кто к чужим бабам завалится?
Любка ткнула его двумя пальцами под ребро, и он довольно засмеялся. Все-таки женская ревность приятна, добавляет уверенности в себе.
Юра стоял рядом с сидящей Олей и сверху смотрел на тоненький пробор, разделяющий ее волосы на два темных крыла. Она сидела неподвижно, как будто боялась пошевелиться, и он почему-то догадывался: это оттого, что она чувствует его взгляд. А ему приятнее было смотреть вниз, на ее голову, чем прямо — на пыльное стекло.
К вечеру погода все-таки испортилась, поднялся ветер. Когда уходили с берега, море уже подернулось темно-свинцовой рябью, совсем по-зимнему.
— Оля, ты где живешь? — спросил Гринев. — Проводить тебя?
— А я в вашем же общежитии живу. — Она наконец пошевелилась, подняла на него глаза. — Вы не знали разве, Юрий Валентинович? Только вы на шестом, где малосемейки, а я на третьем этаже, там всем медсестрам комнаты дают. Я же иногородняя, из Корсакова, — объяснила она.
— Не знал, конечно, — пожал он плечами. — Откуда мне знать, я туда только спать прихожу. Ну и хорошо, значит, доведу прямо до дверей.
Проводил он ее, правда, не до дверей, а только до лестничной площадки третьего этажа.
— Не надо, Юрий Валентинович, спасибо, — покачала головой Оля, когда он вышел было из лифта, чтобы дойти с нею до ее комнаты. — Вам и так со мной получилось беспокойство, вы идите домой, отдохните.
На этаже в честь воскресенья шла гулянка, слышен был мужской и женский хохот, звон бьющейся посуды, громкие пьяные голоса.
— Стесняешься, что девочки меня увидят? — усмехнулся Юра. — Не бойся, Оленька, им сейчас не до меня.
— Я — стесняюсь? — выдохнула она. — Я — вас стесняюсь?
Юре показалось, что она сейчас заплачет: так прозвучало это «вас». Ему стало неловко, как будто в самом деле обидел ребенка.
— Ну и хорошо, что не стесняешься. — Он успокаивающе коснулся пальцем ее плеча. — Ложись сейчас, поспи, если удастся. Ты одна в комнате живешь?
Не одна, — ответила Оля. — Еще Ира из второй поликлиники. Но она вообще-то не всегда ночует, может быть, ее и сегодня нет… Я посплю, вы не волнуйтесь! — горячо заверила она, как будто он как врач назначал ей режим.
Невозможно было не улыбнуться ее словам — Юра и улыбнулся. Потом помахал ей рукой и, не дожидаясь лифта, стал подниматься по лестнице наверх.
Еще с вечера он убрал квартиру перед выходными, и теперь чистота усиливала тишину. Чайник закипел быстро — пока Юра раздевался, наливал воду в небольшую сидячую ванну. Он часто пил чай, сидя в горячей воде: распаривал себя сразу и изнутри, и снаружи; это было для него обычным делом.
Обычным делом было и все остальное: возвращаться вечером домой в одиночестве, предвкушая отдых, хорошую книгу, телевизор, если есть в программе что-нибудь неотвратительное. Необычным было что-то другое — какое-то именно сегодняшнее чувство.
И только когда распаренный, с потемневшими от воды волосами, вышел в махровом халате из ванной, — он наконец догадался, какое.
Сегодня он целый день провел с девушкой — именно провел день с Олей, хотя там и другие женщины были — и ни разу не сравнил ее с Соной. И это получилось настолько само собою, что он этого даже не заметил, и впервые подумал об этом только теперь, пытаясь понять, что же такое непривычное произошло с ним сегодня.
Он сравнивал с нею всех женщин, которые хотя бы ненадолго, хотя бы случайно оказывались рядом и обращали на него внимание. А внимание на него обращали едва ли не все женщины — так что он и сравнивал с Соной их всех. Даже, может быть, не их с нею сравнивал, а то чувство, которое они у него вызывали, с тем чувством, которое сразу вызвала у него Сона.
