сравнению с такой дрянью, как «Прима». — И еще я попросил бы об одном одолжении. Наденьте мне наручники. Заранее благодарен… Вместе… Вместе… Вместе…
Наручники понадобились Синякову для того, чтобы стучать по радиатору центрального отопления. Других предметов, способных заменить собой бубен и колотушку, в здешних камерах не имелось.
Как только свет электрической лампочки потускнел от дыма шаманского зелья, а все этажи следственного изолятора всполошились от лязга, распространявшегося по трубам отопления. Синяков обратился к владыкам верхнего и нижнего миров.
Как всегда, он молил их о помощи и покровительстве. Как заведено, он отдавал свою душу на их милость. Как обычно, он просился в самое дальнее из доступных человеку странствий. Вот только прежний маршрут больше не устраивал его. Ему хотелось не в бездны преисподней, а в заоблачные выси…
Конечно, Синяков не представлял себя небожителем, но еще меньше он представлял себя сейчас обитателем срединного мира, в котором не осталось ничего, что было бы дорого его сердцу.
Он не сомневался, что могучие духи внимут его мольбам. Сомнительна была сама идея этого путешествия. Ведь что тут ни говори, а душа Синякова мало походила на воздушный шарик. Камни многих грехов и свинец неправедно прожитых лет отягощали ее… Но все же хотелось надеяться на лучшее…
Еще даже не открыв глаз. Синяков понял, что его надежды не оправдались. На небесах не бывает такого смрада и такого заунывного лязганья цепей. Судьба обманула его и на этот раз.
Какие-то тени скользили мимо, появляясь из серой слепой мглы, и во мгле же растворялись. Все они были закутаны в могильные саваны, и за всеми волочились по земле железные цепи. Нескончаемый плач сопровождал это бесконечное печальное шествие.
Рядом с Синяковым сидел таракан. Был он здоровенный, как корыто, но не совсем целый. В наличии имелась только его верхняя часть с головой и единственной парой лапок.
— Наше вам с кисточкой, — сказал он. — Видишь, как я пострадал из-за тебя?
— Так это ты меня спас… Я так и подумал.
— Что не сделаешь ради сердечного друга… А где это ты пропадал столько времени? Я уж обыскался…
— Попал в одну переделку.
— В каком мире?
— В Пандемонии.
— Не слыхал про такой.
— Лучше тебе про него и не слышать. Для духов это сущий ад… Кстати, как я погляжу, у вас тут нынче тоже невесело.
— Ничего особенного. Обычная перепись населения. Как только начинают ходить слухи о грядущем конце света, у нас сразу берутся за подсчет ресурсов. На моей памяти такое уже раз пять было. Опять, наверное, ложная тревога, как и в семнадцатом году… Ты лучше объясни, зачем сюда пожаловал? Я ведь просил тебя не рисковать понапрасну.
— Здесь я рискую гораздо меньше, чем в своем мире. Но вообще-то я хотел не сюда, а на небо. Да вот промахнулся.
— На небо… Хороши шуточки, — у таракана аж лапы задергались. — Тут одного желания мало. Тут особые заслуги иметь надо. И душу соответствующую.
— Вот и я про это, — вздохнул Синяков. — Не созрел я еще для верхнего мира. Или уже перезрел…
— К тебе гости, — сказал таракан. — Целая делегация.
Синяков недоуменно оглянулся по сторонам, однако никого из знакомых не заметил. Надо было бы упрекнуть таракана за глупый розыгрыш, но он уже исчез. Освободившееся место занял Мартынов. Та часть его груди, в которую с криком: «Клянусь партбилетом!» — любили бить себя расчувствовавшиеся большевики, была изрешечена пулями.
— Как же так… — бормотал он в растерянности. — За что? О какой измене может идти речь? Я ведь ни сном ни духом… Я как лучше хотел… Поговори тут с кем-нибудь… Пусть меня отпустят. Я оправдаюсь…
— Поздно, — пожал плечами Синяков. — На этот рейс обратных билетов нет. Убедился теперь, какие у тебя дружки?
— Ошибка вышла… Под горячую руку меня. — Мартынов оправдывался так страстно, словно находился перед легендарным Миносом, верховным судьей преисподней.
— Не переживай. Скоро привыкнешь, — успокоил его Синяков. — Тут компания еще та подобралась. Тебе понравится.
Мартынов, перепуганный, как и любой новичок, где бы он ни оказался — в детском саду, в казарме, в камере или в борделе, — застонал и исчез, превратившись в клубы серого тумана. Вместо него прямо из пустоты возникли сразу двое — молодой шаман, которому Синяков был очень многим обязан, и Стрекопытов, одетый в приличный костюм, бритый, при медалях, но почему-то босой.
— А вы как здесь оказались? — удивился Синяков.
— Ну для меня, положим, это дело привычное. Профессиональная, так сказать, обязанность, — ответил шаман, тихонько постукивая в бубен. — Вот, сопровождаю клиента… Хочу для него местечко получше застолбить.
— Так ты, значит, помер? — Синяков уставился на своего бывшего квартирного хозяина.
— Есть такое дело, — бодро кивнул тот. — Все водка проклятая. Заснул с сигаретой. Матрас-то и затлел. Пока соседи шухер подняли, я дымом задохнулся. Так, кажется, в свидетельстве о смерти написано? — он покосился на шамана.
— Так, так, — подтвердил тот. — Асфиксия. Отравление продуктами горения.
— Все бы ничего, да только ребята, когда гроб заколачивали, коры с меня сняли. Фарсовые были, со скрипом, — он пошевелил пальцами босых ног. — Суки поганые!
— Здесь на это внимания не обращают, — сказал Синяков. — Здесь форс совсем другой.
— Ты, когда вернешься, другую хату себе подыщи, — Стрекопытов потупился. — Эту я Клавке Метле завещал. Обвенчались мы после твоего отъезда. Хорошо хоть, что я ее накануне поколотил и на улицу вышиб. А то двоих бы хоронить пришлось…
— Не планирую я возвращения, — признался Синяков. — Здесь хочу остаться. Не мил мне больше белый свет. Люди там еще похуже бесов.
— Дело твое, — набычился Стрекопытов. — Мы образованным людям не указ.
— Прошу прощения, однако мне пора, — вежливо произнес шаман.
Оба исчезли, но перед этим их разнесло в противоположные стороны — Стрекопытова поглубже в преисподнюю, а шамана обратно в срединный мир.:
Но на этом череда интересных встреч не закончилась. Следующим визитером оказался Грошев, трезвый как стеклышко и как никогда серьезный.
— Обвинен в заговоре, направленном на свержение законной власти, — доложил он. — Как и следовало ожидать, убит при попытке к бегству на пути между кухней и туалетом.
— Прости, я не виноват. Я про тебя и словом не обмолвился. — Сегодня на Синякова обрушилось столько бед, что другому хватило бы на половину жизни.
— Кто тебя винит… Смерть — очень важная веха в жизни писателя. Уж и не помню, кто это первым сказал. Авось стану наконец популярным. — Грошев хорохорился, хотя лицо его заметно кривилось. — А ты здесь на каких правах? На покойника вроде не похож…
— Я здесь на птичьих правах, — попытался пошутить Синяков. — Могу и улететь в любой момент. Но скорее всего останусь.
— Стало быть, не хочешь возвращаться?
— Не хочу…
— Сволочь! Трус! Дезертир! — прямо в лицо ему заорал Грошев, никогда бы не решившийся на такой поступок, будучи живым. — Кто отомстит за нас? Кто скажет правду? Кто, в конце концов, помянет нас?
Столь бурная вспышка эмоций не могла не навредить свеженькой, еще не приспособившейся к новой форме существования душе, и Грошев улетучился, словно сигаретный дым, подхваченный
