сплошь облепленная волосами и поэтому похожая на черный бильярдный шар.
— Уф! — облегченно произнес Толгай, предварительно выпустив изо рта фонтанчик воды. — Хелден тайдылар… Из сил выбился.
— Зато можешь еще года два не мыться! — крикнула со своего берега Верка.
Смыков помог Толгаю выбраться на сушу, а Зяблик поплыл обратно.
— Ну, кто следующий? — спросил Артем.
— А можно мы вдвоем? — Выражение на лице Лилечки было примерно такое же, с каким королева Мария-Антуанетта всходила на эшафот.
— Да-да! — заторопился Лева Цыпф. — Мы вместе…
— Как угодно, — кивнул Артем.
— Очки не забудь снять, кавалер, — добавила жестокосердная Верка.
Заранее заготовленные камни лежали на берегу. Лилечка взяла один в охапку, осторожно, как мину. Лева зажал другой под мышкой, а свободной рукой обнял спутницу за талию.
— Так и пойдете? — удивилась Верка. — Не раздеваясь?
— Так и пойдем, — ответила Лилечка без выражения.
Обнявшись, они ступили в воду (кто-то при этом еле слышно ойкнул), но уже через пару шагов случился конфуз — подол платья надулся пузырем, грозя на глубине завернуться хозяйке на голову. Впрочем, Лилечка очень быстро нашла выход из положения — сунула в подол балластный камень. Верка позади нервно хохотнула, а Смыков, такой маленький на своем недостижимо далеком берегу, ободряюще крикнул:
— Смелее! Никакого страха нет!
Если бы!.. Был страх! Страшны были уже первые шаги по круто уходящему вниз дну, но неизмеримо страшнее был миг, когда колеблющаяся поверхность воды, холодным языком облизав лицо, сомкнулась над головой. Сразу стало сумрачно, неуютно, холодно. Даже звуки изменились — в ушах что-то гулко забухало и забубнело. На тело со всех сторон навалилась тяжесть, ничуть не меньшая, чем в мире варнаков.
Речные твари нагло шныряли вокруг, едва не тыкаясь в людей. Цыпф попытался ухватить одну, самую надоедливую, но промахнулся — водная среда искажала расстояние.
Далеко вверху в ореоле радужных пузырьков скользила тень — раскорячившийся лягушкой Зяблик. Неприятные громыхающие звуки, больно бьющие по барабанным перепонкам, производил скорее всего именно он.
Дно все понижалось. Ближе к середине реки его сплошь покрывали водоросли — длинные бурые извивающиеся ленты, в которых путались ноги.
Внезапно в лицо Лилечке ткнулось что-то омерзительно-податливое, скользкое и еще более холодное, чем придонная вода. Забыв, где она находится, девушка вскрикнула, и воздух одним огромным пузырем вырвался из ее легких. Обгоняя его, метнулась прочь виновница происшествия — студенистая колоколообразная тварь с пучком щупалец вместо головы.
В последний момент Лилечка все же успела закрыть рот, но ее опустевшие легкие съежились наподобие пробитого футбольного мяча. Цепкие объятия речной глубины еще сильнее сдавили тело, а особенно — грудь.
Вот когда Лилечка испугалась по-настоящему. Все вылетело из ее головы. Как будто бы не было предупреждений Артема о недопустимости паники, как будто бы ее не хранил чудодейственный бдолах, как будто бы не было поблизости верных друзей, всегда готовых прийти на помощь. Может, Лилечка и желала сейчас спасения, но ее желание тонуло в омуте черного страха, точно так же, как она сама тонула в этой коварной и обманчивой реке.
Багровые пятна заплясали в ее глазах, в голове загудело (не только в ушах, а сразу во всей черепной коробке), ноги налились свинцом.
Смерть уже была рядом, уже хватала за горло своими клешнями, уже укутывала в обрывки собственного савана, но кто-то этой смерти мешал, кто-то не давал Лилечке выронить камень, кто-то зажимал ее полураскрытый рот, кто-то силой тащил ее дальше, сквозь плавно колеблющиеся заросли траурно-бурых водорослей.
О Леве Лилечка вспомнила лишь тогда, когда его горячие губы (все вокруг было холодное, как в могиле, а эти губы — горячее углей) с почти голливудской страстью впились в ее безвольно расслабленный рот. Лилечка рванулась было — девичью честь полагалось блюсти и на пороге небытия, — но тут же сомлела, почувствовав, как в легкие вливается живительный воздух.
Оказывается, это был вовсе не поцелуй, а что-то вроде искусственного дыхания по системе «рот в рот». Лева отдал ей весь запас своего воздуха без остатка, да и было того воздуха, может, всего литра два, но главным оказалось совсем не это, а то, что Лилечкин черный страх улетучился. Теперь она была не одна, рядом находился еще один человек: живой, теплый, сильный, сообразительный, а главное — готовый защитить ее от любой напасти.
Страх ушел, а жажда жизни осталась. Тут уж за дело пора было браться бдолаху. Не разнимая объятий, они не выбрались, а буквально вылетели на берег, едва не сбив при этом Смыкова, в целях опорожнения ушей от воды прыгавшего на одной ноге.
— Лихо вы, граждане водолазы! — похвалил их Зяблик, все еще остававшийся на воде. — Вам бы в свое время за сборную общества «Водник» выступать. В подводном беге с препятствиями.
Он и не заметил заминку, случившуюся с Лилечкой и Цыпфом на дне.
А на другом берегу к заплыву готовились Артем и Верка. Он и сапог снимать не стал, только перевесил сумку с остатками бдолаха с пояса на шею. Она же скинула с себя абсолютно все и, связывая одежду в узел, который, по примеру Смыкова, собиралась пристроить на голове, извиняющимся тоном сказала:
— Боюсь, как бы не полиняло барахлишко. Как я тогда перед местными женихами выглядеть буду…
Эта маленькая победа окрылила всю ватагу, а в особенности тех, кто напробовался бдолаха. Обычно молчаливый Толгай, мешая слова родного языка с русским и пиджином, горячо и во всех подробностях описывал жуткие перипетии своей подводной прогулки: как боязно ему было поначалу одному на дне реки, где, по рассказам шаманов, должен обитать многоногий и многорукий злой дух Чотгор, и как он потом изрубил саблей этого духа, посмевшего высунуться из логова.
— Борын… морда, значит, вот такой! — он широко раскинул руки. — Усы еще больше… Явыз… Злой… Страшный…
— Сильно злой? — рассеянно поинтересовался Смыков.
— Сильно! Как пьяный Зябля.
Сам Зяблик в этот момент пытался разжечь костер, сложенный из сырых сучьев какого-то райского кустарника. Был он в этом деле общепризнанным корифеем (на лагерном лесоповале и не такому можно научиться), но нынче его безотказная зажигалка, еще в Отчине заправленная самогоном-первачом, давала осечку за осечкой. Искры от кремня сыпались исправно, но фитиль зажигаться не хотел. Зяблик остервенело тряс зажигалку, обнюхивал ее со всех сторон и громко материл неизвестного злоумышленника, подменившего самогон водой.
— Сам, наверное, и выжрал, а теперь виноватых ищешь, — сказала продрогшая Верка, ошивавшаяся рядом в тщетном ожидании тепла.
Не стесняясь ни ветхого вафельного полотенца, составлявшего весь ее наряд, ни своей мальчишеской груди, ни безобразного ножевого шрама под пупком, она для сугрева принялась вытанцовывать что-то, напоминающее канкан.
Оглянувшись на подружку, Лилечка тоже поборола стыд и, стянув мокрое платье, принялась с помощью Цыпфа выкручивать его. При этом она беспричинно улыбалась налево и направо. На девушку сейчас было любо-дорого глянуть: щеки разрумянились, глаза сияют, высокая грудь вздымается как бы в предчувствии счастья, пышные формы вовсе не портят фигуры, а, наоборот, придают ей особую пикантность. Не то это бдолах продолжал действовать, не то она внезапно влюбилась.
Последнее предположение косвенно подтвердилось, когда Лилечка в сопровождении Левы отправилась в чащу кустарника, дабы развесить там для просушки свою одежду.
Многозначительно глядя им вслед, Верка сказала:
