пробудили в нем мысль, что его отец был обвинен ложно. Думаю, что он знал о прелюбодеянии своей матери, его дядя или другой родственник должны были рассказать ему об этом, когда он подрос, ибо он ни разу не навещал свою тетку здесь, в Чинхуа. Он доискался и до того, что Шафран была плодом преступной связи, и поэтому приехал сюда и познакомился со своей сводной сестрой. В то же время он рылся в архиве в поисках подробностей суда над отцом. Шафран не сказала ему, что отец временами посещал ее, но отцу, наверное, рассказала о студенте. Что звали его Сун Ивэнь, что он приехал в Чинхуа, чтобы убийца его отца был предан суду, и что он остановился у торговца чаем Мена. Преступник вошел в дом торговца Мена и убил Суна.
Ло взволнованно кивнул.
— После этого он обыскал жилище студента, Ди, в поисках бумаг, которые позволяли бы установить его личность. Может быть, он нашел старые письма генерала Мо или матери студента. Власти конфисковали все имущество генерала, но семье разрешалось забрать одно или два платья, и спустя годы студент, возможно, нашел зашитые в подкладке секретные документы или что-то еще!
— Это, До, мы выясним лишь после того, как узнаем имя преступника и соберем необходимое количество улик, чтобы его допросить. Но пока я не вижу даже намека на то, что когда-нибудь нам это удастся! Но я хотел бы рассмотреть третий вопрос, а именно обвинение против поэтессы в том, что она будто бы запорола до смерти свою служанку в монастыре Белой Цапли. Скажи мне, что тебе удалось выяснить после изучения тех двух анонимок, которые я тебе передал?
— Немного, Ди. Они написаны хорошо образованным человеком, а ты сам знаешь, как строги требования нашего литературного стиля. Для любого случая человеческой жизни, для любой мысли и действия существует свое правило, и каждый образованный человек использует его в определенных обстоятельствах. Если бы письма были написаны неучем, картина вырисовывалась бы иная, при которой легче выявить характерные ошибки или характерные обороты. Сейчас же я скажу лишь то, что заметно сходство в употреблении некоторых фраз, и поэтому можно допустить, что оба письма написаны одним и тем же человеком. Извини, Ди.
— Жаль, что нет под рукой оригиналов этих писем! — воскликнул Ди. — Я занимался изучением почерков и, может быть, пришел бы к каким-то выводам. Но потребовалась бы поездка в столицу. Да я и сомневаюсь, что императорский суд позволил бы мне взглянуть на письма!
Он огорченно дернул свой ус.
— Почему тебе так важны эти письма, Ди? При твоей сообразительности, старший брат, у тебя, наверное, есть и другие средства определить, кто из троих моих гостей убийца. О небо! Он вел двойную жизнь! В речи или поведении ты мог бы заметить что-то такое…
Судья Ди пожал плечами.
— Ло, на это не надейся. Наша основная трудность в том, что все трое — незаурядные люди, и их поступки или реакцию невозможно предвидеть. Будем откровенны, Ло. Эти трое превосходят нас в образованности, таланте и опыте, не говоря уже о выдающемся положении, которое они занимают в жизни нации. Допрашивать их прямо — значит навлечь беду на наши головы. А обвести их вокруг пальца нашими профессиональными приемщиками представляется неосуществимым. Дружище, эти люди-личности с огромным интеллектом, самообладанием, знанием жизни. А у академика к тому же больше следственного опыта, чем у нас обоих! Пробовать их подловить или заставить неосторожно проговориться — пустая затея.
Ло тряхнул головой. Он огорченно сказал:
— По правде говоря, Ди, я никак не могу примириться с тем, что один из этих трех известных писателей подозревается в убийстве. Как ты можешь объяснить, что такой человек доходит до грубого, жестокого преступления?
Судья Ди пожал плечами.
— Только приблизительно догадываюсь. Представляю, например, что академик пресыщен жизнью. Испытав все, что она предлагает, он ищет все более острых ощущений. Напротив, придворный поэт явно страдает, что ему недостает живых переживаний, а поэтому его поэзия холодна и рассудочна. А неудовлетворенность способна породить самые неожиданные поступки. Что касается могильщика Лу, то ты сам мне рассказывал, что до обращения в новую веру он беспощадно выжимал соки из крестьян- арендаторов своего монастыря. И сейчас он вроде бы поставил себя превыше добра и зла, а это очень опасно. Я говорю лишь о некоторых приходящих на ум объяснениях, Ло. Несомненно, все значительно сложнее.
Начальник уезда кивнул. Открыв одну из корзин, он взял горсть сладостей и принялся их жевать. Судье Ди хотелось бы налить себе чаю из чайной корзины под сиденьем, но паланкин под углом наклонился назад. Он отодвинул занавеску. Подъем шел по крутой горной дороге, вдоль которой росли высокие сосны. Аккуратно вытерев пальцы носовым платком, Ло возобновил разговор:
— Обыкновенная проверка тоже бесполезна, Ди. Во всяком случае в том, что касается Шао и Чана. Оба говорили мне, что позавчера, когда был убит студент, рано пошли спать. А ты знаешь, что правительственный постоялый двор, где они останавливались, шумное и людное место. Беспрерывно приезжают и уезжают разные чиновники. Проследить за перемещениями Шао и Чана невозможно. Особенно, если учесть, что каждый бы из них старался, чтобы никто не заметил, что поздней ночью он исчезает с постоялого двора! Но с могильщиком Лу ведь иначе?
— Так же скверно. Как я сам удостоверился, тот храм — проходной двор! И существует короткая дорога оттуда к Восточным воротам, где живет чаеторговец. Боюсь, Ло, что теперь, когда Шафран больше нет, мы в тупике.
Оба начальника мрачно замолчали. Судья Ди медленно пропускал между пальцев бакенбарды. После долгой паузы он вдруг заметил:
— Сейчас я вновь вспоминаю о вчерашней вечеринке. Тебя не поразило, Ло, как милы были гости по отношению друг к другу? Все четверо, включая и поэтессу? Почтительны, но сдержанны, дружелюбны, но холодноваты, с той долей свободы общения, которую ожидаешь от встречи коллег по литературе, каждый из которых достиг вершины в своей области. А ведь эти люди многие годы встречались. Кто знает, что они думают друг о друге, какие воспоминания о взаимной или неразделенной любви, а то и ненависти соединяют их? Никто из троих мужчин даже намеком не дал знать о своих подспудных чувствах. Иное дело — поэтесса. По своей природе она страстная женщина, да и шесть недель в тюрьме и три суда стали для нее тяжелым испытанием. Прошлой ночью она один раз чуточку приподняла маску. Только раз, и я сразу же, на одно короткое мгновение, почувствовал в воздухе напряженность.
— После того, как она прочла свое стихотворение о «Счастливом собрании»?
— Да. Ты нравишься ей, Ло, и я уверен, что она никогда не прочитала бы это стихотворение, если бы не была в состоянии такого душевного напряжения, что забыла о твоем присутствии. Позднее, когда мы с балкона любовались фейерверком и Юлань немного успокоилась, она как бы извинилась перед тобой. Стихотворение адресовалось одному из твоих гостей, Ло.
— Рад слышать, — сухо сказал начальник уезда. — Меня по-настоящему задело ее обличение. Тем более, что стихотворение для неожиданной импровизации было чертовски хорошо.
— Что ты сказал, Ло? Извини, я снова задумался об этих двух анонимках. Если они были написаны одним человеком, то кто-то из гостей смертельно ненавидит Юлань. Ненавидит с такой силой, что готов втащить ее на эшафот. И снова мы возвращаемся к ключевому вопросу: кто из них троих? Ну что же, я тебе обещал, что обсужу с поэтессой дело Белой Цапли. Надеюсь, что сегодня вечером мне представится такой случай. А затем я затрону и тему анонимных писем и исподтишка понаблюдаю за реакцией гостей, особенно поэтессы. Но должен откровенно тебе сказать, что многого не ожидаю.
— Обнадеживающая мысль! — с мрачной иронией пробормотал начальник. Он откинулся на подушки и подавленно сложил руки на животе.
Через какое-то время они снова вышли на ровную площадку. В том месте, где остановился паланкин, слышался неразборчивый гомон голосов.
Путники находились на лужайке среди огромных старых сосен. Их глубокий синевато-зеленый цвет и дал Изумрудному утесу его имя. Дальше, на самом краю скалы, приютилась одноэтажная, открытая на все четыре стороны беседка. Тяжелую крышу поддерживали ряды толстых деревянных столбов. Скала нависала над глубоким горным ущельем. С противоположной стороны высились два горных кряжа: ближний —
