— Это та, которая то ли косила, то ли сопела? Вот так. — Молодой человек держатся очень чинно, но тут на мгновенье скосил глаза и тяжело засопел. — И ужасно этого стеснялась.
Томазина едва не прыснула.
— Нет, это Майми Вильсон. И не смей, пожалуйста, передразнивать, потому что она не виновата, что у нее аденоиды.
— Значит, ее нужно было утопить в младенчестве. Ну ладно, что из себя представляет эта дамочка, Анна — как бишь ее фамилия?
— Бол, — сдержанно ответила Томазина. — И ты с ней не раз встречался.
Он кивнул.
— Да, на твоем выпускном балу — разливанное море какао и толпы подружек. Анна Бол — припоминаю. Черненькая, с жирной блестящей кожей и выражением налицо «Меня никто не любит, пойду в сад и буду есть червяков».
— Питер, что ты несешь! Просто ужас!
— Еще бы не ужас. Ей бы побольше бывать на свежем воздухе и срочно заняться спортом. Налицо потеря интереса к окружающему.
— О нет, тут ты ошибаешься, совсем наоборот. В этом смысле она была такая же, как все. Интерес к другим людям у нее отнюдь не потерян. Скорее наоборот…
Питер вскинул брови.
— Любопытная Варвара?
— В общем-то да. — И по доброте сердечной добавила: — Но в меру.
— Тогда я совсем не понимаю, зачем тебе о ней беспокоиться.
— Потому что у нес никого больше нет. Я тебе это все время твержу.
Питер сунул руки в карманы плаща — жест, эквивалентный подготовке к бою.
— Слушай сюда, Томазина. Ты не можешь всю жизнь подбирать хромых уток, бездомных собак и подружек, которых никто не любит. Тебе двадцать два года — а сколько тебе было, когда я впервые потрепал тебя по головке, когда ты сидела в кроватке? Годика два. То есть я знаю тебя уже двадцать лет. И все это время ты кого-то спасаешь, пора остановиться. Сначала подыхающая оса, потом был полураздавленный червяк, потом бродячие шавки и недоутопленные котята. Тетя Барбара была просто святая, иначе у нее бы поехала крыша. Она тебе все прощала.
По правде говоря, Барбара Брэндон приходилась теткой скорее Томазине, чем Питеру, потому что была урожденная Эллиот и вышла замуж за Джона Брэндона, дядюшку Питера. Она не так давно умерла. В глазах Томазины заблестели слезы, и они стали нестерпимо прекрасны. Она с запинкой сказала:
— Да… Это было очень великодушно с ее стороны.
Питер отвел глаза. Если он и дальше будет на нее смотреть, он дрогнет, а сейчас нельзя проявлять слабость. Сила воли прежде всего. Выстоять в этой неравной борьбе ему помогло лишь то, что Томазина почти сразу же вскинула голову и сказала невпопад:
— Кроме того, я не верю, что ты трепал меня по головке в кроватке.
— Кроме чего, позволь спросить? — До чего все-таки женщины непоследовательны!
У Томазины появились ямочки на щеках.
— О, просто кроме того…
К этому моменту у Питера набралось достаточно надменности, чтобы снова посмотреть на нее.
— Детка моя, я это отлично помню. Мне было восемь лет, почти девять. Не воображай, что я тебя приласкал, ничего подобного. У тебя вся голова была в кудряшках, и я хотел проверить, действительно они такие жесткие на ощупь, какими кажутся, или…
— Они не выглядели жесткими!
— Они выглядели жесткими, как стружки, только черные.
На ее щеках опять возникли ямочки.
— Ну и какими они оказались на ощупь? — Голосок Томазины стал более певучим.
Питер вдруг, словно наяву, почувствовал под рукой те мягкие, пружинящие завитки… Они у нее и сейчас такие же. Он твердо сказал:
— Как перья. И хватит об этом. Нашла повод заговорить о другом, но зря стараешься. Речь сейчас не о твоих волосах, а об Анне Бол, В школе она была для тебя вроде хромой собачонки, и с тех пор ты никак не успокоишься. Но вот она слиняла, и вместо того, чтобы возблагодарить счастливую звезду, ты ищешь бед на свою голову и пытаешься снова ее отловить.
— У нее никого больше нет, — упрямо сказала Томазина.
Питер нахмурил брови, давая понять, что не на шутку начинает сердиться.
— Томазина, если ты будешь это повторять, мое терпение лопнет. У этой девушки нашлись новые друзья, и она слиняла. Бога ради, отстань от нее!
Томазина покачала головой:
— Непохоже. Она никогда не умела заводить друзей, это ее всегда удручало. Особенно тяжело ей пришлось во время войны, потому что она наполовину немка, она жутко комплексовала. У нее была ужасная мать — тетя Барбара ее знала. Так что я не думаю, что у Анны были шансы нормально устроить свою жизнь.
— Но она все же получила работу, не так ли?
— Тетя Барбара нашла ей работу — присматривать за дочерью майора Дартрея.
— Как мне жаль этого ребенка.
— Работа была не из самых удачных, но все же она поехала с ними в Германию и прожила там два года. Она писала ворчливые письма, но не уезжала. А потом они поехали на восток, дочку отдали в детский сад неподалеку от дома матери миссис Дартрей, и Анна отправилась к ее кузине, которой требовалась компаньонка. Там она выдержала только месяц. Кузина — богатая женщина, очень нервная и здорово больная; конечно, они не могли ужиться. Анна написала, что уедет, как только кончится месяц. И что она нашла другую работу и напишет, когда туда доберется. Но так и не написала. Как видишь, я не могу не волноваться.
— Не понимаю почему.
— Я не знаю, где она!
— Узнай у той нервной богачки, у кузины Дартреев.
— Она твердит, что не знает. Говорит, Анна ей ничего не сказала. Она из тех ничего не соображающих теток, у которых тут же начинает болеть голова, если попросишь их вспомнить имя или адрес. Я билась с ней полчаса. Просто какая-то медуза, думает только о себе любимой, ни до кого ей нет дела.
— А что, медузы умеют думать?
— Миссис Дагдейл — вряд ли, она только колышется. Я не смогла вытянуть из нее ни слова про Анну. Питер, мне тревожно. Годами Анна писала мне, по меньшей мере, раз в неделю — по выходным и все то время, что жила у Дартреев.
— Чтобы рассказывать, как ей отравляют жизнь и какие все вокруг негодяи!
— В общем да, в таком роде. Я была для нее отдушиной. Всегда нужно иметь кого-то, кому можно все это высказать. И вдруг — это молчание. Ни единой строчки, прошло четыре месяца, как она уехала от миссис Дагдейл. Тебе это не кажется странным?
— Может, она уехала за границу.
— Это не помешало бы ей писать. Она писала, когда была у Дартреев, она сказала, что еще напишет. Питер, как ты не понимаешь, с ней что-то случилось!
— Я не знаю, что тут можно сделать. Ты поместила глупое объявление в «Тайме», но из этого ничего не вышло.
— Почему это оно глупое?
— Потому что ты напрашиваешься на неприятности, — строго сказал Питер. — Ты не чувствуешь, когда нужно отступиться. Никакого благоразумия. Послушай моего совета, оставь все как есть.
Томазина густо покраснела.
— Я бы оставила, если бы знала, что с ней все хорошо. А если нет? Если… — Она остановилась, не желая продолжать. Примерно такое ощущение бывает, когда подходишь к углу и боишься выглянуть — что
