стало причиной горькой обиды на всю жизнь.
Даже после того, как Линкольн стал практикующим адвокатом в Спрингфилде, штат Иллинойс, он открыто нападал на своих оппонентов в письмах, публикуемых в газетах. Но на этот раз он сделал это слишком оскорбительно. Осенью 1842 года он напрасно осмеял драчливого политикана по имени Джеймс Шилдс, ирландца по происхождению. Написанный Линкольном пасквиль был опубликован в виде анонимного письма в газете «Спрингфилд джорнал». Город покатывался со смеху. Чувствительный и гордый Шилдс вскипел от негодования. Он разузнал, кто написал письмо, вскочил на лошадь, прискакал к Линкольну и вызвал его на дуэль. Линкольн не хотел драться. Он был вообще против дуэлей, но в данном случае он не мог отказаться и должен был спасать свою честь. Ему предоставили право выбрать оружие. Поскольку у него были очень длинные руки и во время обучения в Вест-Лойате он получал уроки фехтования, то выбрал кавалерийский палаш. На следующий день они встретились на песчаном бугре у Миссисипи, готовые драться насмерть. В последний момент секундантам удалось предотвратить дуэль.
Это был один из наиболее тягостных личных инцидентов Линкольна. Он стал для него бесценным уроком в искусстве обращения с людьми. Никогда более не пишет он унижающих человеческое достоинство писем. И не осмеивает никого и не подвергает личной критике.
В течение гражданской войны Линкольн одного за другим меняет генералов, стоящих во главе Потомакской армии Мак-Клелан, Пек, Бернсайд, Мид – и каждый из них, в свою очередь, совершал грубую трагическую ошибку, повергавшую Линкольна в отчаяние.
Половина нации (имеются в виду северяне) гневно осуждала бездарных генералов, но Линкольн, «без злобы к кому-либо, с доброжелательностью ко всем», сохранял спокойствие. Одно из любимых им выражений: «Не судите, да не судимы будете».
И когда миссис Линкольн и другие сурово осуждали южан Линкольн отвечал: «Не осуждайте их, в подобных обстоятельствах мы стали бы точно такими же».
Если кто-нибудь и имел право на осуждение, то это, конечно, Линкольн.
Приведем только одну иллюстрацию.
Битва при Геттисберге в течение трех первых дней июля 1863 года.
Ночью 4 июля, когда грозовые тучи разразились ливнем и затопили всю местность, Ли начал отходить в южном направлении. Достигнув со своей разбитой армией Потомака, Ли увидел перед собой вздыбившуюся реку, о форсировании которой нечего было и думать, и армию Союза (северных штатов) позади себя.8 Ли был в ловушке. Он не мог убежать. И Линкольн видел это. То был бесценный, самим небом посланный случай, – одним ударом захватить армию Ли и окончить войну. Взволнованный надеждой на такую удачу Линкольн приказал Миду атаковать Ли, не созывая военного совета. Линкольн телеграфировал свой приказ и для вещей убедительности послал к Миду специального курьера с требованием немедленного начала военных действий.
А что же сделал генерал Мид? Совершенно противоположное тому, что было ему приказано делать. Вопреки приказу Линкольна, он созвал Военный совет. Он колебался. Он решительно отказался атаковать Ли. В конце концов вода спала и Ли увел свою армию за Потомак.
Линкольн был в ярости. «Что это значит? – вскричал он в разговоре со своим сыном Робертом. Великий боже! Что это значит! Он был уже в нашей власти. Стоило только протянуть руки и они наши, но я никакими силами не мог сдвинуть нашу армию с места. В таких обстоятельствах любой генерал смог бы разгромить Ли. Если бы я был там, то смог бы захватить его».
Ужасно раздосадованный Линкольн сел и написал Миду нижеследующее письмо. Надо помнить, что в этот период своей жизни он был крайне умерен и сдержан в своей речи. И, следовательно, вышедшее из-под пера Линкольна в 1863 году письмо было равносильно строгому выговору.
«Мой дорогой генерал, не верю, что вы не способны оценить весь размер несчастья, заключающегося в бегстве Ли. Он был в нашей власти, и мы должны были принудить его к соглашению, которым, учитывая другие наши недавние успехи, могла закончиться война.
Теперь же война может тянуться бесконечно. Если вы не решились атаковать Ли в минувший понедельник, когда в этом не было никакого риска, как же сумеете это сделать по ту сторону реки, куда сможете взять с собой не более двух третей имеющихся в вашем распоряжении сил? Бессмысленно было бы ждать этого, и я теперь не ожидаю от вас каких-либо крупных успехов.
Ваш золотой случай упущен, и я безмерно огорчен этим».
Как вы предполагаете, что сделал Мид, когда прочитал это письмо? Мид никогда не видел этого послания. Линкольн никогда не отправлял его. Оно было найдено среди бумаг Линкольна после его смерти.
Я предполагаю – это только догадка – что, написав это письмо, Линкольн посмотрел в окно и сказал себе: «Минутку. Может быть не стоит спешить. Легко мне сидя в тиши Белого Дома, посылать Миду приказы вести войска в атаку, а если бы я был под Геттисбергом и видел столько крови, сколько ее видел Мид за последнюю неделю, и мои уши пронзало столько стонов и криков раненых и умирающих, может быть я тоже не так уж жаждал атаки. Если бы у меня был такой робкий характер, как у Мида, возможно я поступил бы точно также, как он. Как бы там ни было, время уже прошло. Послав это письмо я отведу себе душу, но Мида это заставит искать оправдания, вынудит меня осудить. Оно возбудит у него тяжелое чувство, помешает дальнейшему использованию его как командующего и, возможно, вынудит его уйти из армии в отставку».
Итак, как я уже сказал, Линкольн отложил письмо в сторону, ибо на горьком опыте знал, что резкая критика и выговоры почти неизменно оканчиваются ничем.
Теодор Рузвельт говорил, что когда он как президент сталкивался с какой-нибудь запутанной проблемой, то обычно поворачивался и поднимал взгляд на большой портрет Линкольна. Если бы он был на моем месте? Как бы он решил эту проблему?
В следующий раз, когда вы почувствуете искушение всыпать кому-либо по первое число, извлечем из кармана пятидолларовый банкнот, посмотрим на изображение Линкольна на нем и спросим себя: «А как бы поступил в данной ситуации Линкольн?» Известен ли вам какой-нибудь человек, кого бы вам хотелось изменить, исправить, сделать лучше? Если да, то это великолепно. Я в совершенном восторге. Но почему бы вам не начать с самого себя? Даже с чисто эгоистической точки зрения это несравненно выгоднее, чем стараться улучшать других и, между прочим, значительно безопасней.
«Когда человек начинает войну с самим собой, – сказал Броунинг, – он уже чего-то да стоит».
Самоусовершенствование, вероятно, займет у вас время до Рождества.
Затем вы сможете хорошо отдохнуть в праздники, а новый год посвятите критике и исправлению других людей. Но самоусовершенствование – прежде всего.
«Не ругай соседа за смог на его крыше, – говорил Конфуций, – когда у тебя самого порог не очищен».
Когда я был еще молод и изо всех сил старался производить впечатление на людей, то написал глупейшее письмо Ричарду Гардингу Дэвису – писателю, который был в то время заметной фигурой на литературном горизонте Америки.
Предварительно я почерпнул о нем сведения из журнальной статьи и попросил Дэвиса сообщить мне о его методах работы. Несколькими неделями ранее я получил от некоей особы письмо, которое заканчивалось следующим выражением: «Продиктовано, но не прочитано». На меня это произвело неотразимое впечатление. Я полагал, что писателю следует быть важным, занятым и значительным. У меня не было никакого сколь-нибудь значительного занятия, но я страстно желал произвести впечатление на Ричарда Гардинга Дэвиса и поэтому закончил свое краткое послание словами «Продиктовано, но не прочитано».
Дэвис не стал затруднять себя ответным письмом. Он просто вернул мне мое, приписав внизу: «Ваш скверный стиль может быть превзойден только вашими скверными манерами».
Несомненно я совершил ошибку и, может быть, заслужил выговор. Но, будучи человеком, я обиделся. И обида была столь жгучей, что когда через десять лет я прочел о смерти Ричарда Гардинга Дэвиса, то единственная мысль которая мелькнула в моем сознании – к моему стыду должен признаться – было воспоминание о боли, которую он мне причинил.
Если нам завтра захочется нанести обиду, которая способна причинять боль в течение десятилетий и длиться до самой смерти, разрешим выпустить себе жало критики, но давайте не будем
