Адриан Конан Дойл
Две женщины
В своей записной книжке я нашел заметку, что в конце сентября 1886 года я выезжал в Дартмур с сэром Генри Баскервилем. Незадолго до этого мое внимание было привлечено очень интересным делом, названным в моих записях «Делом о шантаже». Оно угрожало запятнать репутацию одной из самых уважаемых фамилий Англии.
Даже сейчас, спустя много времени, Шерлок Холмс настаивает, чтобы я сделал все от меня зависящее к сохранению в тайне имен действующих лиц этого повествования. Само собой разумеется, я выполню это желание моего друга. В процессе расследований нам с Холмсом волей-неволей приходилось узнавать чужие тайны, разоблачение которых могло бы привести к большим неприятностям. И я считаю делом чести не допускать, чтобы какое-нибудь мое неосторожное слово принесло вред любому из тех наших клиентов — из высших слоев населения или из простых людей, — которые излили свои горести в нашей скромной квартирке на Бейкер-стрит.
Я припоминаю, что впервые услыхал об этом деле в конце сентября. Был серый холодный день, в воздухе носился легкий туман, и я возвращался домой пешком после посещения пациента на Ситон-Плэйс. Внезапно мне послышалось, что за мной кто-то крадется. Меня догнал мальчишка, состоявший в «Иррегулярном отряде Бейкер-стрит», как Холмс называл группу грязных и чумазых мальчишек, услугами которых он пользовался в затруднительных случаях. Они были его глазами и ушами в лондонских трущобах.
— Хэлло, Билли! — сказал я.
Мальчишка не подал виду, что узнал меня.
— Нет ли у вас спички, хозяин? — спросил он, показывая окурок.
Я дал ему коробок со спичками. Возвращая его, он на мгновение взглянул мне в лицо.
— Доктор, скажите мистеру Холмсу, чтобы он остерегался лакея Бойса, — быстро прошептал он и исчез.
Я был доволен, что мне придется передать Холмсу загадочное сообщение. Дело в том, что для меня было ясно: мой друг занят расследованием какого-то дела. Уже несколько дней его настроение менялось; то он был охвачен энергией, то погружался в глубокие размышления и при этом много курил. Но, вопреки обыкновению, он не считал нужным поделиться со мною своими заботами. Теперь мне представлялась возможность включиться в это дело независимо от желания Холмса. Должен признаться, это обстоятельство доставляло мне немалое удовольствие.
Войдя в нашу гостиную, я увидел Холмса. Еще не сменивший своего красного халата, он полулежал в кресле перед камином, его серые глаза с набухшими веками были задумчивы, он глядел в потолок сквозь облако табачного дыма. В длинной тонкой руке он держал какое-то письмо. Конверт с отпечатанной на нем короной (я это тут же заметил) лежал на полу.
— А, это вы, Уотсон! — сказал он с раздражением. — Вы вернулись раньше, чем я предполагал.
— Может быть, как раз это и поможет вам, — сказал я, немного обиженный его тоном. И я тут же передал ему слова Билли. Холмс поднял брови.
— Любопытно! — сказал он. — Но при чем тут лакей Бойс?
— Поскольку я совершенно не в курсе ваших дел, я затрудняюсь ответить на этот вопрос, — заметил я.
— Клянусь честью, Уотсон, это довольно ясный намек! — воскликнул Холмс с усмешкой. — Знайте, если я еще не открыл вам, чем я сейчас занимаюсь, то не потому, что не доверяю вам. Дело это очень тонкое, и я считал необходимым тщательно продумать его, прежде чем просить вашей дружеской помощи.
— Вам незачем оправдываться.
— Я в тупике, Уотсон. Может быть, как раз сейчас нужны энергичные активные действия, а не глубокомысленные размышления. — Он умолк и, вскочив с кресла, подошел к окну. — Мне пришлось столкнуться с одним из самых серьезных случаев шантажа за всю мою жизнь! — воскликнул он. — Я надеюсь, вам известно имя герцога Каррингфорда?
— Вы говорите о покойном заместителе министра иностранных дел?
— Точно.
— Но ведь он умер три года тому назад, — заметил я.
— К вашему удивлению, я слышал об этом, — раздраженно сказал Холмс. — Но вернемся к делу. Несколько дней тому назад я получил письмо от герцогини, его вдовы. Письмо было написано в таких серьезных тонах, что я не замедлил выполнить ее просьбу и побывал у нее на Портлэнд-Плэйс. Герцогиня обладает высоким интеллектом и, как сказали бы вы, красива. Сейчас она ошеломлена страшным ударом, обрушившимся на нее буквально накануне, ударом, угрожающим ей гибелью и в финансовом отношении, и в глазах всего общества. Удар обрушился не только на нее, но и на ее дочь. И весь ужас заключается в том, что несчастье произошло совсем не по ее вине.
— Одну минутку! — прервал я Холмса, беря с кушетки газету. — В сегодняшнем «Телеграфе» упоминается о помолвке ее дочери леди Мери Глэдсдэйл с сэром Джеймсом Фортеском, членом совета министров. — Совершенно верно. И как раз здесь нужно ждать хорошо рассчитанного удара дамоклова меча.
Холмс вытащил из кармана своего халата два листа бумаги, скрепленных вместе, и перебросил их мне.
— Ваше мнение, Уотсон? — спросил он.
— Одна бумага — копия свидетельства о браке между Генри Горвином Глэдсдэйлом, холостяком, и Франсуазой Пеллетан, девицей. Документ помечен 12 июня 1848 года и составлен в Балансе во Франции, — заметил я, просмотрев документы. — Другая бумага, очевидно, запись того же брака в церковной регистрации. Кто этот Генри Глэдсдэйл?
— Глэдсдэйл получит в 1854 году после смерти его дяди титул герцога Каррингфорда, — мрачно сказал Холмс. — А пять лет спустя женился на леди Констанции Эллингтон, ныне герцогине Каррингфорд.
— Значит, он овдовел?
К моему удивлению, Холмс яростно стукнул кулаком по столу.
— Тут-то и заключается вся чертовщина! — воскликнул он. — Мы не имеем сведений о смерти его первой жены. Герцогине только теперь сообщили о тайном браке ее мужа в молодости во время его пребывания на континенте. Ее информировали, что первая жена жива и готова предъявить свои права, если это будет необходимо. Покойный герцог оказался двоеженцем, и его вдова не имеет никаких прав ни на его имущество, ни на титул, а дочь оказывается незаконнорожденной…
— Как! Это после тридцати восьми лет брака! Это чудовищно, Холмс!
— Добавьте к этому, Уотсон, что неведение герцогини не является доказательством ее невиновности как перед лицом закона, так и в глазах общества. Что касается продолжительности молчания первой жены, то это объясняют тем, что она, после внезапного исчезновения мужа, не представляла себе, что Генри Глэдсдэйл и герцог Каррингфорд — одно и то же лицо. И все же мне кажется, что, занимаясь этим делом, я столкнусь с чем-то еще более зловещим.
— Мне бросилось в глаза, — сказал я, — что, говоря о первой жене, которая сможет предъявить свои права, вы упомянули «если окажется необходимым». Значит, это шантаж с требованием большой суммы денег?
— Нет, тут дело серьезнее, Уотсон. Денег не требуется. Цена молчания
— это передача герцогиней копии некоторых государственных документов, лежащих в настоящее время в запечатанном ящике кладовой банка Ллойда на Оксфорд-стрит.
— Чепуха, Холмс!
— Не совсем чепуха. Вспомните, что покойный герцог был заместителем министра иностранных дел. Для правительства имеет большое значение, чтобы не были разглашены копии документов и записок,
