Ирену.
Она вскинула подбородок и не отвела взгляд, хотя сердце забилось, затрепетало от необъяснимого ужаса. Можно было сколько угодно убеждать себя, что Адольф Иваныч ничего с ней не сделает, не посмеет сделать, однако стоило ей только посмотреть на эти отвислые губы, столь пухлые и толстые, что рот в углах никогда не был плотно прикрыт и там поблескивала белесая высохшая слюна, как Ирену начинало мутить от страха и отвращения.
– А мы пока побеседуем с хорошенькой актрисочкой, – сладко щурясь, промурлыкал Адольф Иваныч, тяжело опираясь короткопалыми руками в подлокотники и начиная приподниматься.
Ирена отпрянула, готовая бежать куда ноги поведут, как вдруг кто-то тяжело затопал за ее спиною и завопил благим матом:
– Адольф Иваныч! Забыли!
К крыльцу вперевалку подбежал Булыга и стал, едва переводя дух. Кажется, в жизни Ирена еще никому так не радовалась, как этому коротконогому, горбатому уродцу!
– Что еще? – недовольно, отрывисто спросил Адольф Иваныч.
– Свадьба… свадьба-то нынче на деревне, у Тихона Однодворцева. Забыли.
– Ох! – воскликнул Адольф Иваныч, хлопнув себя по жирным ляжкам. – Парася! Чернявенькая красоточка! Ну, Тихону не поздоровится, если я не успею прежде него… – Он хмыкнул утробно, а Булыга зачастил:
– Успеете, Адольф Иваныч, успеете в самый раз к постели. Однако мешкать не след!
– Не след, – согласился управляющий и выбрался наконец из кресла. – Вам придется подождать до завтра, моя прелесть, – улыбнулся он Ирене. – Вы уже распустившийся розанчик, а Парася с ее чудными, тугими, румяными щечками – еще нетронутый бутончик. Поэтому нынче я поспешу к ней, а вы от ожидания сделаетесь еще краше!
И он заспешил вниз по зеленому шелковому холму. Ирена глядела ему вслед, чуть дух переводя от омерзения. Она успела увидеть, что стремешки на его брюках оборваны, так что те свисают нелепыми мешками, и это зрелище почему-то доставило ей злорадное удовольствие.
Точно почуяв ее взгляд, Адольф Иваныч обернулся, сделал, паясничая, ручкой и тут же прикрикнул:
– Емеля! Смотри за ней! Удерет – ты ответишь.
– Шкуру с живого спущу и на барабан натяну, – присовокупил Булыга, шаг в шаг спешивший за управляющим. – Ты меня знаешь!
– Знаю, – с тихой ненавистью отозвался кто-то рядом, и Ирена, поведя глазами, с изумлением увидела близ себя Емелю-Софокла, который так и стоял, привалясь к боку перегородившего аллейку неказистого своего экипажа, и угрюмо наблюдал за происходящим.
При виде его Ирена вдруг почувствовала некоторое облегчение, словно в тяжелую минуту встретила родного человека – пусть и дальняя родня, а все же не чужой.
– Куда это они побежали? – со слабой улыбкой спросила она. – На какую свадьбу?
– Слышала небось, – буркнул Емеля. – Парасечка, румяненькая, Тишки Однодворцева невеста. Ну, у Адольфа первейшая забава – девок распочинать.
– Распо… что? – слабо улыбнулась Ирена, и Емеля злобно зыркнул на нее своими каштановыми глазами:
– Что, что! Дура вовсе, что ли? Не знаешь, что мужик с девкою делает, когда спать с ней ложится? Стелют постель молодым, да только вместо жениха на невесту первым Адольф залазит. Вот и все, и нечего тут чтокать!
Ни грубость его, ни откровенность выражений не возмутили и не оскорбили Ирену так, как роль Адольфа Иваныча. Так вот куда он помчался со всех ног!
– Гадость! Мерзость! – яростно выдохнула она. – Но как, как же это терпят, я просто не понимаю? Нельзя, нельзя же! Жених, его отец и отец невесты должны…
– Вестимо, должны, – со своей обычной туповатой покладистостью, вновь вернувшейся к нему, кивнул Емеля. – Помнится, не так давно Федюня Суворов с кулаками на немчина поднялся. Ну, Адольф с Булыгою сперва отвозили его плетью почем зря, а потом обмотали вокруг шеи собачью цепь да и посадили под воротами избы, где Адольф всю ночь с невестой забавлялся. Потом она ему, дело ясное, без надобности, однако на семью тягла нового не взвалят, оброка не увеличат. Немец наш лютует только с ослушниками, а с теми, кто не перечит, иной раз даже добр. Хозяйствует он разумно, его и старый граф ценил весьма, да и новый, по слухам…
Ирена рассеянно кивнула. Она не собиралась испытывать на себе милости и немилости управляющего. За какие-нибудь полчаса нагляделась на немецкую разумность так, что на полжизни хватит! И ждать от него решения своей участи тоже не собиралась. Больше всего ее подмывало прямо сейчас, сию минуту повернуться – и по той же дороге, по которой привез ее сюда Емеля, уйти прочь. Да-да, уйти хоть пешком!
Однако она понимала, что это проще сказать, чем сделать. Запуганный немцем Емеля, конечно, не даст ей уйти. Поднимет небось такой крик… Лучше сделать вид, что она совершенно сломлена. Отвести простодушному Софоклу глаза, а тем временем отыскать Игнатия и… Может быть, он окажется способен хоть что-то придумать, хоть как-то выбраться из этой идиотской, нелепейшей, трагикомической ситуации, в которую попал сам и вовлек Ирену?
При мысли о муже ее охватило пламенем такого возмущения, что Ирена начисто забыла о намерении притворяться беспомощной и слабой.
– Пошли в дом, – скомандовала она, – поможешь мне найти Игнатия. Да побыстрее, пока этот черт толстогубый не вернулся!
И, не оглянувшись более на Емелю, ни на миг не сомневаясь, что он беспрекословно исполнит приказание, она подхватила юбки и проворно взбежала по ступенькам крыльца.
Глава VIII
НОЧЬ В РОДИМОМ ДОМЕ
С первого мгновения Ирене сделалось ясно: как много ни налгал ей Игнатий, все же относительно богатства и роскоши графского дома он ничуточки не преувеличивал. Любых, самых восхищенных эпитетов было бы мало для описания этой беломраморной лестницы, ведущей в бельэтаж и уставленной прекрасными копиями с итальянских статуй, а может быть, даже и оригиналами. Ирена, и сама выросшая среди немалой роскоши, была потрясена изобилием дорогих картин – в основном голландской и английской школы, множеством драгоценных безделок, расставленных здесь и там, коллекцией оружия, развешанной по стенам меж картинами. Чего тут только не было! Латы, шишаки, бердыши, мечи, кинжалы, копья, колчаны со стрелами, луки, ружья, пистолеты, седла, чепраки, сбруя… Статуи сменялись чучелами заморских зверей, сделанными как живые, были там даже лев и тигр!
Солнце давно село, сумерки сгущались, в комнатах темнело, однако Ирена не уставала, как зачарованная, разглядывать великолепные занавеси и обивку мебели из атласа «помпадур» с золотыми шелковыми гирляндами, вытканными на нем. В других комнатах вся обивка была из дорогого бархата – мягких, приглушенных тонов. Еще дальше – редкостного английского ситца: по белому полю огромные букеты из роз и колокольчиков, украшенных широкими листьями.
Полная тишина царила вокруг: дом был пуст. Только согбенная, в три погибели скрюченная старушонка высунулась из-за угла, да тут же и отпрянула при виде Ирены, причем та не смогла бы с уверенностью сказать, кто из них двоих напугался сильнее.
Только Ирена утихомирила бешено заколотившееся сердце: «А если это была кикимора? Или они живут только в крестьянских избах?» – как снова вздрогнула: выстрел расколол предночную тишину. Тотчас раздался второй выстрел, потом еще, еще…
У Ирены подкосились ноги, она упала бы, не окажись рядом Емеля. Спросил с опаскою:
– В обморок не бухнешься? Я, вот те крест, не научен вашу сестру из бесчувствия выводить!
– Игнатий… – слабо прошелестела Ирена, простирая бессильную руку в ту сторону, откуда донесся новый выстрел.
– Что, боишься, мол, с первого раза себе в сердце промазал, так теперь для верности еще пуляет? – ухмыльнулся Емеля. – Ништо, авось и вдругорядь не попадет.
Ирена опустила голову, не зная, то ли плакать, то ли смеяться. И впрямь – ей сначала показалось, что Игнатий застрелился от позора и унижений, выпавших на его долю нынче. Но если стреляются, то уж с одного раза. Однако эта пальба тоже не предвещает ничего хорошего. Надо бы отыскать Игнатия, да побыстрее.
Емеля выглянул в коридор, чем-то там пошуршал и вернулся с зажженным трехсвечником.
– Не иначе в графском кабинете куролесит, – озабоченно сообщил он. – Пойдем-ка…
И они быстро двинулись через анфиладу комнат, столь же прекрасно, изысканно убранных, как и прежние.
Ирене было уже не до их красоты, однако она спросила на ходу:
– Неужто здесь обошлось без женской руки? Или мать Игнатия… или граф был женат прежде?
– Никогда, – пропыхтел Емеля, едва поспевавший за ней. – Степанида, ведьма, его накрепко приворожила. Однако же не смогла добиться, вишь ты, вольной ни для себя, ни для сына. Граф-то пуще смерти боялся, что она получит волю и убежит от него, только и видели.
– Ну, глупость какая! Дал бы ей свободу, женился бы на ней – я слышала, честное слово, такие случаи бывали, вот даже граф Шереметев женился на своей крепостной актрисе… Ну так вот, женился бы на Степаниде – и никуда бы она не делась, все были бы счастливы…
«Игнатий был бы законным сыном», – чуть не добавила она, да вовремя прикусила язык.
– Счастливы? – хмыкнул за спиной Емеля, и светильник в его руке вздрогнул при звуке нового выстрела. По стенам запрыгали уродливые тени. – Что-то вы с Игнашею все про счастье толкуете. А оно ведь, знаешь, что волк – обманет да и в лес уйдет. Неужто еще не поняла?
– Поняла, – вздохнула чуть слышно Ирена, досадуя на себя за то, что ее ничуточки не злит Емелино довольно бесцеремонное тыканье, и в эту минуту выстрел послышался совсем близко, чуть ли не за стенкою.
– А ну-ка, посунься, – бесцеремонно сказал Емеля, отодвинув Ирену в сторону, и первым заглянул за дверь.
Ирена поняла, что сделал он это не без риска нарваться на пулю, и запоздалый страх сжал ей сердце. Нет, не потому, что Игнатий, быть может, обезумел и начнет стрелять по людям. Она совершенно не представляла, как посмотрит ему в лицо, что скажет. Никакая спасительная мысль не осенила ее во время поисков. Разве что одна, совершенно уж бредовая: воротиться домой, открыть все родителям и умолить их выкупить Игнатия, который теперь стал собственностью какого-то неведомого Берсенева. Выкупить – и дать ему волю. А потом… так далеко Ирена не заглядывала, она знала только, что отец сделает все, чтобы их брак был признан недействительным.
Однако что же Игнатий все стреляет да стреляет? Не выдержав, Ирена заглянула в приотворенную дверь – да так и ахнула.
Комната, уставленная громоздкой, тяжелой мебелью, была ярко освещена множеством свечей. Блестели корешки толстых томов, видневшиеся в недрах большого книжного шкафа со стеклянными дверцами, почему-то стоявшего нараспашку. У стены, увешанной пистолетами самых разных видов, стоял Игнатий и,
