Йолльцы потешались над жителями Цветущей, когда те пытались заговорить с лошадью или коровой, когда приглашали в дом собаку, как дорогого гостя. Это не люди, объясняли йолльцы (к тому времени в прибрежных районах почти каждый житель знал десяток йолльских слов, а некоторые – по целой сотне). Так в обиход вошло – на языке Цветущей – слово «нелюди»…
Тем временем пришельцы вели себя все более своевольно. Захватывали земли, постройки, сами назначали цены на хлеб, не желая слушать ни местных купцов, ни земледельцев. Община прибрежного города Заводь собралась и постановила – отказать пришельцам в гостеприимстве. Но йолльцы посмеялись над посольством горожан, а депутатов побили кнутом – несильно, в назидание – и отпустили.
В прибрежных городах начались волнения, с йолльцами отказывались торговать, в их лодках пробивали днища. Тогда командор йолльского флота отдал приказ, многократно опробованный уже на многих других островах: он велел схватить нескольких смутьянов и повесить их на рыночной площади в Заводи.
И это было сделано.
Целые сутки целый город молчал. Никто, даже дети, не произносил ни слова. Смотрели на тела казненных. Глядели друг на друга. В эти часы жителям Цветущей открылась чудовищная правда: не только четвероногие твари, привезенные из-за моря, не были людьми. Сами йолльцы, хоть и обладали даром связной речи, тоже людьми не были. У них не было корней – ни зримых, земных. Ни небесных. Они были – прах, случайно (и временно) наделенный подобием жизни.
Увидев ужас островитян, пришельцы больше не церемонились. Новую и страшную страницу в истории этого противостояния открыл маленький прибрежный поселок под названием Сухой Камень. Местные жители выращивали трепс, съедобные водоросли, называемые также «морским хлебом». Было время жатвы, мужчины целые дни проводили в море, женщины хозяйничали на маленьких огородах, полосками вытянувшихся на склоне холма. Случилось так, что экипаж йолльского судна «Овффа» («Морская птица»), недавно прибывшего на Цветущую, стосковался по женскому обществу и решил высадиться на берег.
Пытался ли капитан удержать их, или не видел в этой затее ничего плохого – никто так и не узнал. Двадцать молодых парней, опьяненных собственной властью, ворвались в поселок, почти не встречая сопротивления, и начали охоту за девицами и молодыми женщинами.
Без веснарского искусства трудно выращивать водоросли на мелководье – их уносит штормом прежде, чем созреет «морской хлеб». В поселке был свой веснар – вернее,
…Через несколько дней йолльский наряд раскопал наспех вырытую могилу. В тот день завоеватели впервые, пожалуй, от самой высадки на Цветущую узнали, что такое страх: яма была заполнена телами дряхлых, распадающихся от древности стариков. На них была одежда экипажа «Овффа», знаки различия, здесь же лежало и оружие, не успевшее даже потускнеть. Потрясение было таким сильным, что йолльцы ни о чем не стали спрашивать жителей поселка и без единого слова убрались в Заводь, оставив мертвых в могиле.
С того дня слово «веснар» перешло в йолльский язык. Единственное слово, которое звучит одинаково на их языке – и на языке Цветущей.
– Как ты меня узнал? Как догадался?
У нас обоих слезились глаза – от напряжения. Мы оба старались не мигать.
– Ты был единственный чужой, прибывший в Фатинмер. Я заподозрил тебя сразу, когда увидел на тракте. Если бы барон тогда меня не удержал…
– …он бы все равно умер! Я приехал в Холмы не затем, чтобы кого-то убивать. Я ненавижу убивать. Я маленьким мальчиком убил сотни людей, тысячи.
– Ты Осот?! – он не выдержал и мигнул. – Черт возьми… Нэф… То есть барон, он говорил… он был уверен, что ты мертв… Это не везение, это закономерность. Ты ведь ждал, что тебя узнают, все время ждал и боялся, поэтому даже отговариваться не стал! Ты
У него, наверное, затекла рука, но он все равно не опускал кольца – держал перед моими глазами. Я вдруг понял, что он прав. С того самого момента, как нога моя коснулась платформы под вывеской «Фатинмер», я ждал, сам не отдавая себе отчета, окрика в спину: «Веснар!»
– Я давно ничего не боюсь, – сказал я магу, и это тоже была правда. – Мы оба умрем сегодня. А убийца барона останется на свободе.
– Нет!
– Да. Ни ты, ни я никогда не узнаем его имени.
Он зашипел сквозь зубы.
– Нэф был добр. Слишком добр. Он был сентиментален. Он возился с этими растениями, как…
Он осекся. Его кольцо потускнело. Я стоял и смотрел, как он думает. В его красных слезящихся глазах поблескивал отсвет факелов.
– Если ты опустишь руку, – сказал я медленно, – я могу поклясться тебе небесными корнями, что не нападу на тебя первым в течение… тридцати минут, например.
– Я не верю твоим клятвам.
Он был по-своему прав: такую клятву может принять только тот, у кого
– Почему ты не убил меня сразу? – спросил я, не то врага своего, не то сам себя. – Ведь должна быть какая-то причина…
– Я приехал на остров не как убийца. Я должен расследовать дело, убедиться в твоей вине, судить тебя и казнить. По законам Вечного Йолля.
– Что?!
Такой самонадеянности, граничащей с детской наивностью, трудно было ожидать от человека, наделенного магической властью. Но мой враг верил своим словам. Когда он говорил, его ноздри раздувались и воспаленные глаза сверкали.
– Ты глупец, – сказал я тихо. – Извини, но ты просто болван, идиот, понятия не имеющий о том, что говоришь. Ты знаешь, сколько мясоедов заплатили жизнью за эти… бредни?
Перламутр на его кольце засветился ярче, и целый миг я думал, что это конец: сейчас он ударит.
Но он удержался. Факелы дымили. В помещении вся тяжелее становилось дышать.
– Где ты был сегодня после полудня? – тихо спросил маг. – Вернее, уже вчера… После полудня – и вечером?
– Ты все-таки решил «расследовать дело»?
– Отвечай.
– Я был за Холмами, шагов на сто правее тракта, на меже двух полей.
– Что ты там делал?
– Жил. Смотрел в небо. Спал.
– Кто-нибудь тебя видел?
– Не знаю. Мне не было дела ни до кого. И сам я никого не заметил, если ты об этом хочешь спросить… Барона убили в доме?
Он помолчал.
– Барона нашли… я нашел. В лесу. Недалеко отсюда. Он был один. Лежал лицом вниз. Я перевернул его… – маг задержал дыхание, заново переживая эту сцену. – Это было уже вечером, на закате. Он ушел в лес сразу после обеда, якобы охотиться, но не взял с собой оружия.
– Барон часто так делал?
– Нет, никогда.
Задумавшись, мой враг почти опустил руку с кольцом. Это, впрочем, не ввело меня в заблуждение: я же видел, как он сбил на лету арбалетную стрелу…
– Можешь показать мне это место?
– Зачем?
Я не сразу отозвался. Мне следовало верно сформулировать ответ – безо лжи. Но и правды мой собеседник не был достоин – он просто не смог бы ее понять.
– У нас обоих мало времени, – сказал я медленно. – Но мне хотелось бы знать, кто и почему убил барона.
Его глаза сверкнули. В этот момент я читал его мысли: маг рассчитывал, изобличив моего собрата-веснара, подвергнуть его так называемому «йолльскиму правосудию»; тогда я решил про себя: как только я догадаюсь, кто убийца – нанесу удар первым. Похороню себя вместе с магом – и с этим знанием.
Я не был в Холмовом двадцать три года. После большого пожара лес изменился до неузнаваемости. Я взбирался первым по крутому склону – по-прежнему со связанными за спиной руками. Слушал незнакомый, не внушающий доверия шорох, ловил ноздрями пропахший опасностью ветер. Позади меня шагал маг: я чувствовал, как его кольцо смотрит мне в затылок.
Ночь сменялась рассветом.
Мои ноздри дернулись. Не успев сообразить, откуда вонь, я замер, всматриваясь в предутреннюю муть. Источник запаха обнаружился почти под ногами: это были останки некогда живого и теплокровного существа. Обглоданные кости, клочья меха, запекшаяся кровь.
– Это заяц, – сказал маг за моей спиной. – Его съели.
– Кто? – я боролся с тошнотой.
– Хищник, – маг говорил теперь сквозь зубы. – Вперед.
Я ничего не ответил. Обошел останки и двинулся дальше, вверх и вверх по склону. Все йолльцы, с которыми мне доводилось общаться в Некрае – а в их числе были и университетские профессора, – искренне не понимали, как природа Цветущей могла существовать без «фаа», «мерф» и «манфи»…
Я улыбнулся: все-таки я побывал в Холмовом. Иду по лесу и думаю на родном языке; сейчас, перед смертью, каждая мелочь имеет значение.
Сделалось светлее: впереди отрылась поляна. Слой рыжей хвои уступил место траве. Я замедлил шаг.
– Здесь, – сказал маг. – Он лежал вот здесь.
Трава на поляне, высокая и жесткая, во многих местах была примята. Уже после смерти барона здесь толпились стражники, растерянно оглядывались, хмурили брови, месили траву сапожищами. Расстилали полотно, укладывали на него дряхлое тело… Я присмотрелся: среди полегших стеблей подрагивали на ветру две пряди длинных седых волос. Даже в утреннем полумраке я отлично их различал.
– Трава не распрямилась, – тихо сказал маг.
– Что?
– Когда я нашел его тело, трава стояла ровно, не было ничьих следов… Даже следов барона. Я подумал, она распрямилась сама по себе… Всего за несколько часов…
