даже при жизни постоянно торжествует над вашей идеей о ней. Вы именно этого и хотите; вы хотите именно ее, с ее сопротивлением, ее ошибками, ее недостатками, с ее непредсказуемостью. Вот именно: живую, настоящую ее, а не ее изображения или память о ней, мы продолжаем любить и после ее смерти.
Но «это» пока не поддается воображению. В этом отношении она и все мертвые подобны Богу. В этом отношении продолжать любить ее в какой -то мере все равно как любить Его. И в том и в другом случае я должен простирать руки любви — глаза любви тут не годятся — навстречу реальности, наперекор и сквозь зыбкую фантасмагорию всех моих размышлений, страстей и воображения. Я не должен оставаться с самой фантасмогорией и поклоняться ей вместо Него, или любить ее вместо Х. Не мою идею Бога, а самого Бога. Не мою идею Х., а ее самое. Да, и также не идею соседа, а самого соседа. Не совершаем ли мы ту же ошибку по отношению к живым, даже к людям, находящимся рядом с нами в той же комнате? Разговариваем ли и ведем себя, будто мы имеем дело не с самим человеком, но с его образом — почти точным, созданным нашим воображением? И разница между истинным и воображаемым нами человеком становится довольно разительной, прежде мы себе в этом, наконец, признаемся. В реальной жизни (а не в романах), если внимательно присмотреться, он в своих высказываниях и поведении выходит из «характера», из того, что мы называем его характером. Он всегда неожиданно выкладывает карту, о которой мы и не подозревали.
Я полагаю, что я неправильно оцениваю окружающих на основании того факта, что они совершают ту же ошибку по отношению ко мне. И все мы думаем, что раскусили друг друга.
Может оказаться, что все это время, в очередной раз, я складывал карточный дом. Если это так, то Он снова развалит его одним щелчком. И будет делать это каждый раз, когда сочтет необходимым. Если только не убедится, что я неисправим, и я не окажусь в аду, где буду вечно строить карточные дворцы, «свободный среди мертвых».
А что, если я и прихожу постепенно к Богу, то лишь в надежде, что Он приведет меня к ней? Но при этом я прекрасно понимаю, что нельзя использовать Бога как путь для достожения своей цели. Он должен быть целью, а не средством, Он — конец пути, а не сам путь, иначе вы никогда не приблизитесь к Нему. Это и есть главная ошибка разных популярных картинок, изображающих счастливые воссоединения с родными и близкими «в запредельном будущем», ошибка не в самих простых и очень земных образах, а в том факте, что то, что они называют окончанием пути, на самом деле лишь промежуточный пункт на пути к истинному концу.
О, Боже, неужели только на этих условиях? Неужели я смогу встретиться с ней, если только я возлюблю Тебя так, что мне станет все равно, встречусь ли я с ней или нет? Подумай, о, Господи, ведь именно так это видится нам. Что можно было бы подумать обо мне, если я сказал бы детям: «Никаких конфет! Вот вырастите большими и перестанете их хотеть, тогда вы сможете есть столько конфет, сколько угодно!»
Если бы я точно знал, что нас разлучили навечно, и что она навсегда забыла о моем существовании — но это принесет ей радость и успокоение, я бы, конечно, сказал: «Пожалуйста, я согласен, валяйте!» Так же, как если бы в земной жизни я мог бы излечить ее от рака, согласившись никогда больше не увидеть ее, в ту же секунду я бы устроил все возможное, чтобы никогда больше ее не видеть. Я бы должен был согласиться, как любой порядочный человек. Но, к сожалению, мне не дано этого выбора.
Когда я задаю все эти вопросы Богу, я не получаю ответа. Но это не прежнее «Ответа не будет!». Это не захлопнутая перед носом дверь. Скорее, это спокойный, явно без всякого сочувствия, взгляд. Как будто Он покачал головой не в знак отказа, а как бы не желая обсуждать вопрос. Как бы говоря: «Успокойся, дитя мое, ты не понимаешь». Может ли смертный задавать Богу вопросы, на которые Он не считает нужным отвечать? И очень даже просто, думаю я. Бессмысленные вопросы не требуют ответа. Сколько часов в одной миле? Желтый цвет круглый или квадратный? Боюсь, что добрая половина наших великих теологических и метафизических проблем подобна этим вопросам.
А если хорошенько подумать, то передо мной вообще не стоит никаких практических задач. Я знаю две великих заповеди и буду-ка их и придерживаться. С ее смертью ушла одна проблема. Пока она была жива, она практически могла быть для меня важнее Бога, я мог делать то, чего хотела она, а не Бог; если бы возник вопрос выбора. Теперь я оказался перед лицом проблемы, где я ничего не могу поделать. Остался только груз чувств, мотивов и прочее того же рода. С этим я должен разобраться сам. Я не верю, что это проблема Бога.
Дар Бога. Свидание с умершими. Сколько я ни размышляю, ничего не приходит на ум, кроме ассоциации с игральными фишками. Или незаполненными чеками. Моя идея, если это можно назвать идеей, что фишки — это рискованная попытка экстраполирования всего нескольких очень коротких земных эпизодов. И подозреваю, что эти эпизоды не самые значительные, может быть даже менее важные, чем те которые учитываю я. Идея пустого чека — тоже экстраполирование. В реальности и то и другое (попытка выиграть или получить наличные по чеку) вероятнее всего разобьет вдребезги все идеи, касающиеся и фишек и чеков, (более того, соотношение обеих идей между собой).
Мистическое воссоединение, с одной стороны. Воскрешение из мертвых, с другой. Я не могу достичь хотя бы намека на образ, или найти формулу, или даже только почувствовать, что их объединяет. Их объединяет реальность (и нам дано это понимание). Реальность — еще один иконоборец. Да, небеса разрешат все наши проблемы, но, думаю, не демонстрируя искусное сглаживание всех наших явно противоречивых представлений, нам с нашими представлениями сразу выбьют почву из-под ног. Мы увидим, что и проблемы-то никакой не было.
И снова не раз возникнет то же самое переживание, которое мне никак не удается описать, кроме как сравнить с приглушенным смехом в темноте. Догадка, что единственно верный ответ — сокрушающая и обезоруживающая простота.
Часто мы думаем, что мертвые нас видят. И заключаем из этого, неважно, имеются ли на это основания, что если это правда, то они видят нас более ясно, чем при жизни. Видит ли теперь Х., сколько пены и мишуры было в том, что мы оба называли «моей любовью»? Да будет так. Смотри изо всех сил, родная. Я не стану ничего от тебя утаивать, даже если бы мог. Мы не идеализировали друг друга. У нас не было секретов друг от друга. Ты знала все мои слабости. И если сейчас, оттуда ты увидишь что-нибудь похуже, я могу это принять. И ты тоже можешь. Отчитать, объяснить, подразнить, простить. Потому что одно из чудес любви — то, что она дарит обоим, в особенности, женщине, способность видеть партнера насквозь, несмотря на околдованность любовью, в то же время не освобождаясь от ее чар.
В какой-то степени это способность все видеть, как Бог. Его любовь и Его знание неразделимы и неотделимы от Него самого. Мы всегда можем сказать: Он видит, потому что любит, и любит, потому что видит.
Иногда, о, Господь, мы склонны спросить у Тебя, если Ты хотел видеть нас чистыми, как лилии, то почему Ты не создал мир, подобный лилейному лугу? Я полагаю, потому что Ты поставил великий эксперимент. Хотя нет, Тебе не нужны эксперименты, Ты и так все знаешь. Скорее это было великим предприятием: создать организм, но в то же время дух, создать ужасный оксюморон, «духовное животное». Взять бедное примитивное создание, существо с обнаженными нервными окончаниями, с желудком, постоянно требующим пищи, животное, которому требуется самка, чтобы размножаться, и приказать: «Теперь живи сам. И стань богом.»
В одной из предыдущих тетрадей я написал, что если бы мне вдруг было представлено что-нибудь хоть отдаленно похожее на доказательство существования Х., я бы все равно не поверил. Проще сказать, чем сделать. Даже сейчас, после того, что я испытал прошлой ночью, я не собираюсь рассматривать это как свидетельство связи с ней. Но само «качество» переживания, хоть оно ничего не доказывает, стоит того, чтобы попытаться его описать. Оно было начисто лишено каких-либо эмоций. Это было ощущение, будто ее разум на какой-то момент столкнулся с моим. Именно разум, а не «душа», то, что мы обычно считаем душой. Абсолютная изнанка того, что мы называем «слияние душ». Совсем не пресловутая встреча двух любящих, скорее, похоже на телефонный звонок или телеграмму от нее, с каким-то известием или распоряжением. Никакого конкретного сообщения — просто ум и внимание. Не было ощущения радости или печали, ни любви в обычном смысле, ни отсутствия любви. Никогда до сих пор я не мог вообразить, что мертвый может быть таким, что ли, деловым. И в то же время я ощутил необыкновенное чувство бесконечной и радостной близости. Близости, не имеющей отношения ни к чувствам, ни к эмоциям.
