– Не буду! – закричал я во сне голосом крапивинского мальчика.[2] – Я больше не буду разыгрывать отдельных граждан и серьезные печатные органы!
После чего, успокоенный, уснул.
На «Аэлите-92» я поведал Грише Неверову правду. И мы долго хохотали над всей историей, прежде чем он взял с меня обещание в течение месяца выслать рассказ обо всем случившемся.
Но история еще не закончилась. У нее оказалось достойное логическое завершение.
Конец 1992-го года. Я сижу в гостях у Дениса Новожилова, сына Надежды Черновой, заведовавшей в журнале «ПРОСТОР» отделом фантастики. Денис – «дикий фэн». На коны не ездит, но фантастику знает, а его библиотеке позавидовало бы 99 процентов фэндома.[3] Разговор, естественно, о фантастике. Я рассказываю о Барса-Кельмесе, и Денис оживляется:
– А у меня дед про этот остров писал. Лет сорок назад. Дедушка!
Из соседней комнаты выходит девяностолетний дед. Несмотря на возраст, мгновенно входит в суть разговора, ехидно улыбается и выносит картонную папку. Там – пожелтевшие вырезки из «Ленинской смены» и «Техники – молодежи».
– Ко мне на днях из Академии наук Казахстана приходили, – сообщает дед. – Расспрашивали, где зуб птеранодона и что на острове творится. Я прикинулся, что у меня склероз, и ничего не сказал.
– А что там вообще было-то? – с надеждой спрашиваю я. И журналист Новожилов не обманывает ожиданий.
– Что было? Молодые были, веселые. Решили разыграть народ.
Получилось.
Финал…
История, на которую «Техника – молодежи» позже начала ссылаться как на бесспорный факт существования летающих тарелок и машин времени, оказалась полностью высосана из пальца. Независимо друг от друга в розыгрыш включались все новые и новые поколения. И если не поставить сейчас точку над Барса- Кельмес, то и наши внуки будут организовывать экспедиции на несчастный островок. Так что – каюсь. Грешен. И бодрая картинка из «ТМ», где птеранодон несет в клюве летающую тарелку, увы, лишена оснований.
Иногда я задаю себе вопрос – а есть ли хоть что-то, выходящее за рамки обыденного? Экстрасенсы, тарелки, инопланетяне… Задаю и боюсь ответить себе. Ибо ответ так обиден, тем более для писателя-фантаста! Так несправедливо обиден! Чудес нет. Все они лишь порождения человеческой фантазии, попытка вырваться из рамок обыденности. Я встречал ребят, «бывавших» на моих Сорока Островах. Я знаю массу мастеров Прямого Перехода и прочих чудес из книг Крапивина, про верящих же в толкиновское Средиземье и говорить не приходится. Контактеры, экстрасенсы… Бог ты мой, как нам хочется чуда! Но его все нет и нет, и тогда находятся те, кому нравится обманывать, и те, кому хочется обмануться. Посмотрим друг другу в глаза и шепотом признаемся в этом.
Тихо-тихо, чтобы за стенами фэндома никто не услышал.
Но… если я однажды снова начну врать… пожалуйста…
Сделайте вид, что верите.
Мне нечего добавить. Мораль пусть каждый извлекает сам – по своему вкусу. Я, со своей стороны, хочу поблагодарить всех друзей и знакомых – очных и заочных, которые так или иначе являются соавторами этой фантасмагории. И что из того, что некоторые из них никогда не существовали в реальности? Это, право же, не столь важно – в этой истории вообще очень трудно отделить «на самом деле» от «почти совсем на самом деле».
Я благодарен Г. Новожилову и Нурпеису Байжанову, Григорию Савичу, Сержану Егимбаеву и Тимуру Джолдасбекову, Г. Морозову и Андрею Страхову, сотрудникам кзылординской библиотеки и многим, многим другим, без которых случившееся невероятное было бы невозможным. (Особую благодарность хочется высказать редакции родной «Техники – молодежи» – хотя гонорара за «мою» статью я от нее так и не дождался.)
А всем прочим, до сих пор черпающим достоверную информацию о злосчастном аральском островке из газет, журналов и других средств массовой информации, меня так и подмывает задать один-единственный вопрос. Только один!
Все-таки красиво мы вас всех разыграли, а?!
Приложение:
вот как создавался миф…
«Ленинская смена» (Орган ЦК ЛКСМ Казахстана) № 111 (4799), 7 июня 1959 г.
…Так получилось, что пришлось посидеть в Муйнаке, надо было ждать, пока спадет вода. В дни ожидания я и познакомился с Нурпеисом Байжановым. < …> Мне не терпелось скорее начать свои расспросы, и я с трудом удерживался, понимая, что поспешностью можно испортить все дело. Впрочем, я мало надеялся узнать что-либо, старик за чаем все время молчал и не сказал даже двух слов своей жене, старой Сабире. Наконец с чаем было покончено. Старик немного отодвинулся от стола к стене и, подтянув к себе подушку, оперся на нее локтем. Жена тут же подала ему кисет с табаком. Я поспешил вытащить свой «Казбек» и протянул открытую коробку старику. Он взял папиросу и, помяв ее своими узловатыми, скрюченными ревматизмом пальцами, не спеша закурил. Выпустив дым, он долго смотрел сквозь него на задернутое занавеской окно и вдруг, не дожидаясь моих вопросов, заговорил:
– Зачем пришел – знаю, что спрашивать будешь – знаю, а вот зачем тебе это – не знаю.
Я понял, что со стариком хитрить нельзя, надо говорить прямо. Я решил, что настал подходящий момент, и, глядя на старика в упор, сказал, понизив голос:
– Шевченко был на Барса-Кельмесе и видел там кости.
Старик вздрогнул, но, может быть, мне это только показалось.
– Кости, ты говоришь, кости. – Он потер зачем-то лицо руками, словно стирая паутину, и уже спокойнее спросил: – Про какие кости ты говоришь, какие кости видел Шевченко на Барса-Кельмесе, они бывают разные?
– Шевченко видел на острове необыкновенные кости, – все так же вполголоса ответил я и неожиданно для себя добавил: – Необыкновенные кости – не то зверя, не то птицы.
Старик закрыл глаза и несколько секунд молчал.
– Значит, это правда, – заговорил он, не открывая глаз. – Слушай, добрый человек, а ты не соврал мне про Шевченко, откуда знаешь?
Я рассказал старику о письмах Шевченко. Он опять закрыл глаза и покачал головой.
– Смеяться над стариком будешь, скажешь – байки рассказываю, а это не байки, и я тебе докажу. – Старик поднялся и подошел к стоящему в углу небольшому обитому цветной жестью сундучку. Он было наклонился к нему, но, махнув рукой и сказав «потом», снова вернулся на свое место.
– Я ничего не видел и не знаю, – заговорил он, скручивая папиросу из самосада, – расскажу то, что говорил мне отец. Давно это было, давно. – Старик помолчал, отдавшись воспоминаниям. – Мой отец, – снова начал он, – в ту пору был еще подростком. Дед охотно брал его с собой в море, и всегда они возвращались с хорошим уловом, с ними еще Копан Давлетов ходил рыбачить. В те годы не было у казахов ни хороших лодок, ни моторов, но и на своих парусниках заплывали рыбаки далеко. У берегов Барса-Кельмеса рыбачили часто, тогда его по-другому называли – «Суджок», значит, «Безводный».
Однажды – рассказывал отец – в сильный ветер сорвало у них парус, и лодку понесло к южному крутому берегу острова, где они рыбачили редко – глубоко там и к берегу пристать негде, крутой он очень. Ну, пока возились с парусом, подогнало их ветром, и того гляди разобьет лодку о берег. Кое-как удалось все же закрепить парус и понемножку вдоль берега двигаться. Вот тут и увидели они высоко над морем в обрыве берега белый камень.
Ты говоришь, был на острове, знаешь, камней там нет. А этот камень большой, белый и круглый, рыбаки заметили, только посмотреть им его поближе не удалось, ветер помешал.
Это было более ста лет назад. Жара тогда стояла необычная, а рыба хорошо ловилась, и ее сушили прямо на острове, не увозя домой. Много тогда рыбы насушили. И вспомнил как-то отец в свободную минуту про белый камень, захотелось ему посмотреть на него. Уговорил он деда поехать в то место, и пошли они втроем на лодке к южному берегу.
Нашли. Берег там как стена стоит. Причалили, вышли из лодки, а до камня не добраться – снизу высоко, а наверх и совсем пути нет.
И лежит этот камень вроде как в пещерке маленькой, весь на солнце. Круглый такой камень, белый да гладкий, ну, как яйцо, только большое.
Захотел мой дед яйцо сковырнуть и пошел к лодке за веслом, а отец взял кусок глины сухой да и бросил тем комком в каменное яйцо, бросил да со страху чуть не умер на том месте. Как только шлепнулась глина о яйцо, оно и лопнуло, вроде как скорлупа раскололась, и оттуда какое-то чудовище вылезать стало, черное, противное, с глазищами.
Закричали рыбаки со страха, да бежать, да в лодку, а это чудовище вылезло совсем из скорлупы, да с обрыва вниз и свалилось, только не шлепнулось, а как птица полетело. Крылья у него были, только без перьев и огромные, да с когтями.
Как оно свалилось, это уже один дед видел, он с веслом у лодки стоял, а отец и Копан как шлепнулись в лодку, так и голов не поднимали, орут: «Шайтан!» и больше ничего. Копана, так того трясти даже стало.
Дед тоже в лодку вскочил да скорее за парус, а шайтан по берегу скачет да крылья свои растопыривает, только лететь еще не может. Ростом он с теленка был, а крылья больше нашего паруса. И клюв у него был длиннее его самого, да с зубами. Как только он в том яйце помещался. Дед до того перепугался, что не помнил, как среди моря очутился.
Копан сразу и заболел тогда, его домой в горячке привезли, неделю провалялся и помер, а мои ничего, пообтерпелись. Рассказали они людям, что произошло, только никто не поверил, решили, что дед из хитрости пугает, чтобы его рыбу на острове не трогали, а за рыбой той и дед побоялся поехать, так и бросили ее на Суджоке.
После жаркого лета началась суровая снежная зима. Знаешь ли ты, что такое джут? Для казаха-овцевода это смерть, вот в ту зиму и случилось это несчастье. Овцы не могли пробить копытами смерзшийся слой снега, чтобы добраться до травы, и, напрасно изранив ноги, погибали от бескормицы. Ведь запаса сена тогда не делали.
В ту зиму целый аул откочевал на Суджок. Арал не всегда замерзает так далеко, но в тот год море замерзло, и люди со скотом перешли на остров, где снега было меньше. Потом начались ветры, лед взломало и угнало в море, что произошло на острове – никто не знает.
Старик покачал головой и повторил:
