фиолетовую полоску.
– Тихо! Что вы врываетесь?.. – сурово бросила женщина ей через плечо, и вся нечеловеческая воля тети Раи вмиг улетучилась как дым.
Она замерла – она узнала эту женщину. Это снова была Свобода-на-Баррикадах.
– Что вы стоите? Наденьте ему очки, он же без очков ничего не видит! – теряя последнее терпение, приказала Свобода доктору, и он повернулся к столу, открыв тете Рае неузнаваемого дядю Изю.
Он оставался таким же обросшим седой щетиной, как и в день их ужасного расставания, но клочковатые апельсиновые седины были сбриты, придавая ему вид моложавый и даже слегка уголовный, если бы не старческая гречка. Только прямовидящий глаз его был безвольно прикрыт, и правый угол рта свисал скорбно и так же бессильно, как и его голые руки, валявшиеся поверх простыни.
Доктор приладил ему очки на слабо различимую переносицу, и Свобода-на-Баррикадах требовательно, но справедливо склонилась к нему.
– Господин Шапиро! Исаак Моисеевич! Господин президент! Вы узнаете меня?
Вечноопущенный глаз дяди Изи пришел в движение и в конце концов сквозь уменьшительную линзу узрел лик Свободы. И сохранившая жизнь половинка его заросшего седой щетиной лица исказилась совершенно младенческим испугом.
– Ыы, ыы!.. – умоляюще замычал он, пытаясь бессильно отмахиваться еще сохранившей силы рукой, и Свобода гневно выпрямилась.
– Не узнает! – возмущенно бросила она доктору, как будто именно он был в этом виноват.
– По-моему, как раз узнает... – в сторону буркнул доктор, чье терпение, казалось, тоже было на исходе.
– Вы супр... Вы Раиса Абрамовна Шапиро? – повернулся он к тете Рае, очевидно заметив ее еще спиной, и не до конца убитый в ней ужасом уголок сознания подивился, разглядев чеховскую бородку на такой высоте да еще и на раздраженной физиономии мясника. Однако после общения с психологами-консультантами она предпочитала мясников. По крайней мере, они не претендовали на звание свободного человека.
Тетя Рая сделала несколько неверных шагов и, не сдержав стона от боли в артрозных суставах, опустилась перед кроватью на колени и припала седой головой к неподвижной дяди Изиной руке. Не губами, как дернулась в первый миг, а лбом, клоунскими изумленными бровями.
– Аыа... Аыа... – пытался простонать что-то нежное дядя Изя, все еще живой рукой пытаясь пробраться к ее щекам, чтобы не то погладить, не то утереть хлынувшие ручьями слезы:
– Раенька, Раенька, – явственно расслышала она. Чтобы не утруждать его, она подняла мокрое лицо и полезла в сумочку за платком, но даже сквозь слезы увидела, что он тоже плачет. Дергалась у него только левая половина рта, но слезы катились сразу в обе стороны.
– Слезные железы функционируют, хороший признак, – откуда-то из вышины донесся голос мясника.
