воображалось, будто я – единственный представитель человеческого рода, обитающий на этой планете. Величественные горы, неукрощенные реки, девственное буйство растений и несметные полчища животных вокруг – и я один, бессменный созерцатель, не ведающий, что такое другой человек, и особенно – что такое женщина. И ничего не желающий. Легкий, прозрачный, почти эфирный.
…Но вот выхожу из поезда на Московском вокзале в Питере. Спокойствием похвастаться не могу – испытываю легкий мандраж, как давно в школьные годы, когда удавалось удрать с уроков, ловко обманув и родителей, и учителей. И вдруг (точно звонок будильника, прерывающий сновидение, точно бак холодной воды на голову):
– Фе-еденька-а-а!!!
Бежит, чуть не падая, роняет сумочку, но даже не оглядывается, врезается в меня на лету, бледная, что-то лопочущая… Не успеваю увернуться – покрывает мое лицо поцелуями. Я растерян и слабо протестую: мол, между нами все кончено, я чужой для тебя, тебя больше нет в моем сердце. Да, я отчаянно сопротивляюсь… примерно с минуту. И… дня три мы, точно пьяницы, угодившие в винный погреб, упиваемся друг другом, практически не покидая постели.
В итоге мне и противно за себя, за свою нестойкость, за свою неспособность быть легким и вольным, и не оторваться от этого греха, от этой сладости, этого наркотика.
Глава 14. ВСЕ КОМПЕНСИРУЕТСЯ
Я постоянно убегаю от своих воспоминаний и постоянно увязаю в них, как жук в смоле. А может быть, надо не убегать, не прятаться, а открыто взглянуть прошлому в лицо? Разобраться с ним окончательно. И разобраться наконец с самим собой.
Похоже, мне не избежать этой болезненной операции.
Итак, с самого начала…
День нашего знакомства
Прежде чем мы с Аней выбрались на крышу любоваться ночным городом, мы, еще не знакомые между собой, сидели за общим столом в большой комнате- мансарде художников.
Помещение явно претендовало на оригинальность: полупустая комната с накрененными стенами и окнами причудливых форм (круги, полумесяцы). На полу – ворохи листов ватмана и пыльные рулоны с эскизами. Посреди комнаты – унитаз (не действующий) с торчащим из него флагом и украденной металлической табличкой «площадь Труда».
Компания, человек десять, кое-как разместилась вокруг маленького столика с максимумом выпивки на нем и минимумом закуски. С первых же минут я обратил внимание на худенькую девушку с бледным лицом и светлыми волнистыми локонами, сидящую напротив. Впечатление произвели ее выразительные, как будто с испугом поглядывающие по сторонам глаза и какие-то скорбные складочки в уголках чувственного рта. Несколько раз мы обменялись взглядом. Она первая обратилась ко мне (немного нервно):
– Простите, а вы не художник? Вы здесь часто бываете? Чем вы занимаетесь?
– Не художник, бываю редко, учусь, – ответил я сразу на все вопросы (я действительно недавно поступил в аспирантуру). – Только сам не знаю, чему и зачем, – прибавил с усмешкой.
– Я тоже училась, но бросила. Терпения не хватило. И времени. Я медлительная. Теперь восстанавливаюсь на заочное. Почти восстановилась…
– Медлительные люди более вдумчивы, – высказался я. – И способны глубже чувствовать. Ведь все в природе компенсируется. Вот, например, у меня бывает бессонница. Зато если уж засну, то вижу такие дивные сны! Сейчас расскажу последний…
– Вы серьезно говорите? – девушка внимательно посмотрела мне в глаза.
– Что именно? – не понял я. – Про сны?
– Про то, что в жизни все компенсируется.
Это был не праздный вопрос. Я догадался, что передо мной та самая Аня, о которой мне рассказывала Татьяна, наша общая знакомая, в прошлом – Анина одноклассница. Рассказывала она о какой-то несчастной любви своей подруги, завершившейся тяжелым абортом и попыткой уйти из жизни (по счастью, не удавшейся). Похоже, ей было, что компенсировать…
– Ну конечно! – с покровительственной улыбкой заверил я собеседницу, стараясь говорить как можно проникновеннее. – Не сейчас, так после, через год, два, но обязательно человеку воздастся за все потери и несчастья. Обязательно!
(Неужели я сам верил тогда в эти сказки?)
С той минуты о чем бы я ни говорил, Анна была моим самым внимательным, самым серьезным и благодарным слушателем. А если говорила она, то так, как будто обращалась ко мне одному, и только мое мнение было ей важно. Не удивительно, что она согласилась отправиться со мной на крышу.
Но еще до крыши мы много танцевали, рассуждали о живописи, о предначертанности судьбы и прочем. И все время я чувствовал ее интерес ко мне. И умело подпитывал его.
Когда же я позвал ее с собой на крышу и она без раздумий протянула мне свою руку, словно доверяя мне, малознакомому человеку, саму жизнь, я ощутил с этого момента свои на нее права. Отныне она становилась моей.
После вина я был бесстрашен, раскрепощен и даже не удивился, что девушка позволила целовать ее, целовать и тискать ее ноги.
Не прошло и месяца после той вечеринки, как мы уже жили вместе – в моей комнате аспирантского общежития.
Однажды после особенно трепетной близости Аня не удержалась и приоткрыла мне свое прошлое.
Анина история
Где она познакомилась с тем меном, я так и не понял. Он был старше ее лет на десять, не толстяк, не заморыш, представился Павлом Квашниным, или просто Паулем, коммерсантом; дарил цветы, дарил цветы Аниной маме, втерся на почве компьютера в доверие к папе. В уединенных беседах с Анной он обрисовал ей всю их будущую жизнь: как они снимут для начала комнату, она будет учиться, чтобы иметь хорошее образование, он – помогать ей и зарабатывать на пропитание; только после окончания ею института они заведут детей, он непременно хотел двух девочек. Но сейчас нельзя, рано. Поэтому он убедил ее принимать таблетки («резинок» он не терпел – принципиально).
В первый раз это произошло у них (а у Ани вообще впервые) в гостиничном номере, днем. Аня знала, зачем они пришли туда, но в последний момент впала в оцепенение и сидела на широкой разобранной кровати сжавшись, в одних трусиках, снять которые она никак не решалась. И отталкивала требовательную руку кавалера. И тогда рассудительный, уравновешенный Пауль вдруг разразился ужасающим взрывом гнева:
– Я твой мужчина, почти что муж, и ты меня отпихиваешь! Ты хочешь, чтобы это сделал с тобой какой-нибудь неумелый сопляк, дебил, который надолго отобьет у тебя охоту заниматься любовью?! Или у тебя есть кто-то, для кого ты бережешь свою девственность?! Это подарок не для меня?! – И подойдя, он с силой встряхнул ее за плечи, а затем толкнул.
И Аня, как сама вспоминала, вдруг размякла, упала на спину и уже без малейшего сопротивления позволила стянуть с себя последний лоскуток ткани и проделать все остальное.
(Я всегда подозревал в ней скрытые зачатки мазохизма. Ведь сам я столько над ней измывался, а она продолжала любить…)
Работа у Павла была связана с разъездами, неделями он отсутствовал, она ждала. Иногда он звонил («из других городов»), привозил подарки…
А потом было отчаяние ожидания месячных и установленный после УЗИ срок – примерно четыре недели. Аня предполагала, что нарушила по рассеянности схему приема препарата. Как бы там ни было, но случившееся рушило все их с Паулем продуманные планы. Однако и успокоить ее было некому, так как потенциальный супруг исчез. Она звонила в больницы, в милицию… Она готова была и к худшему. Даже если с ним произошло что-то непоправимое, она сохранит и вырастит его ребенка, ребенка от любимого человека.
Родители, узнав обо всем, впали в транс. Аня слышала через дверь их комнаты обрывки взволнованных разговоров:
– Остаться одной с дитем, без образования, без работы, в наше жестокое время!.. – едва не стонал отец.
– Что же ты предлагаешь? Убить младенца в утробе? Нанести удар ее молодому неокрепшему организму? А ее психике?… – возражала мать.
А через какое-то время (Аня была уже на третьем месяце) ее отец случайно в центре города столкнулся с Павлом – живым, здоровым, да еще и с девицей. И у них произошло что-то вроде потасовки, после чего обоих задержали и доставили в милицейский участок. В участке, как рассказал потом отец, выяснилось, что сбежавший жених – никакой не Павел Квашнин и не коммерсант, а таксист, семейный человек, отец двух сыновей. Ничего в общем-то оригинального.
Как Аня мне призналась, она не знает, что потрясло ее сильнее – всплывшая подноготная ее «друга» или вид своего интеллигентного отца с разбитым распухшим носом. Через несколько дней после этого, собрав необходимые справки, она сделала аборт, затем – повторное выскабливание, а потом напилась какой-то дряни (кажется, жидких удобрений для цветов). Спасал ее опять же отец.
Такая вот драматическая, можно сказать, история. И эта история кое-что объяснила мне и в Анином поведении, и в отношении ко мне ее отца.
Глава 15. «ЕСТЬ МАЛЕНЬКО»
Вечером засиделся допоздна в кухне со своим блокнотом и ручкой.
Коллеги ушли в дом укладываться (предполагаю, не столько из-за усталости, сколько от скуки).
Правду говоря, с хозяевами-башкирами и их гостями я чувствую себя как-то уютнее, чем со своими соплеменниками.
Откладываю свои записи и поворачиваюсь к Радику:
– Наливай и мне!
Радик, в распахнутой, мокрой на плечах фуфайке, между отворотами которой видна только майка да коричневая, в черных волосах грудь, курит, привалившись к вороху одежды в углу лавки. Сам я сижу на краю стола-нар боком к горящей печи. На углу нар устроился Гайса, а у самого огня умостился на поленьях Бурхан.
– Во-о-о, – одобрительно улыбается (со складками на небритых черных щеках) Радик и тянется к высокой пластиковой бутылке (здесь на Урале их называют «сусками»), – сразу бы так.
Выпиваем пахучий, обжигающий гортань самогон.
Снаружи бесшумно сыплет в сумерках нескончаемая морось. А здесь сухо, тепло, даже жарко.
Бурхан рассказывает, как он ездил вчера в соседнюю деревню Березовку, выпил там, а очухался ночью в степи мокрый до нитки и босой. И потом долго брел
