Хитрющий он, Петруха этот! «Дотолкаем и пойду», – сама добродетель, блин! А вот сейчас старший оперуполномоченный на это купится! Потому что Петруха ей не племянник, его сильно мучить нельзя!
– Иди, Петь, мы справимся! – Купилась-таки тетя Муза. И Ван Ваныч ее поддержал:
– Правда иди! Тут осталось-то!
За усами травы Тонкий уже видел калитку. Все равно далеко. Все равно еще толкать полчаса, не меньше. Все равно все устали. А Петруха все равно крикнул: «Ну спасибо!», – и ушел. Убежал почти, быстро так. Ну и пожалуйста.
Тонкий с удвоенной силой налег на машину (что-то стукнуло в багажнике) и услышал шум мотора. Не просто шум мотора, а рев мотоцикла! Мечтать, конечно, не вредно, что вот сейчас так примнется трава под могучим колесом мотоцикла, и знакомые байкеры, Серый и Димон, встанут перед Тонким как лист перед травой и предложат помощь…
– Федька сказал, что вы здесь до утра будете, а сам куда-то побежал, – наябедничал Серый, потому что это был он. – Димон не смог подъехать, спит уже. Трос давайте.
– Куда это он на ночь глядя? – буркнул Ван Ваныч.
Тонкий ни сообразить ничего не успел, ни поздороваться, а тетя уже доставала из багажника трос.
– Вы бы раньше сказали, – болтал Серый, прицепляясь. – Я хоть и далеко, мне долететь – десять минут. – Он глянул на Тонкого. – А ты хотел подальше от людей! Куда ж ты здесь от них денешься?
Мотоцикл заревел, трос натянулся, тетя прыгнула в машину и лихо закрутила руль. Тонкий вместе с Ван Ванычем подталкивали сзади. Машина, привязанная к мотоциклу, убегала из-под рук, и Тонкий несколько раз чуть не бултыхнулся носом в грязь. Ван Ваныч как-то ухитрялся разгадывать намерения «жигуля» и ни разу при Сашке не споткнулся, даже равновесия не потерял. Он только кряхтел, глухо и с металлом, как будто сам он «жигуль» и это его тянут за трос по ухабам и глине.
Тонкий прыгал рядом, как кузнечик, и все пытался сообразить, где он видел этого Ван Ваныча? Из головы не шел ночной гость, но нет, точно не он. Тот был молодой, без очков и этой толстой штормовки…Тонкий думал-думал, и додумался, наконец: штормовка! Наблюдатель на пляже был в штормовке, такой же, толстой не по-летнему, грязной… Но, вроде, не седой был… Так и Ван Ваныч не седой, в смысле, не очень, в глаза не бросается. Что же выходит: он следил за ними с пляжа? Зачем?
«Жигуль» рванулся вперед с новой силой, Тонкий опять чуть не клюнул носом грязь. Ну и что. В конце концов, имеет право человек посмотреть в бинокль (даже если он Ван Ваныч). Никакого криминала в этом замечено не было, и вообще хватит подозревать случайных людей неизвестно в чем. Подумаешь, бинокль! Тонкий тоже в него смотрел.
Через полчаса вся компания, грязная, но довольная, пила чай у Ван Ваныча. Кроме самого хозяина, который пошел чинить машину в теплый освещенный гараж. Тонкий, наконец, увидел всех Федькиных братьев одновременно (кроме самого Федьки и Петрухи) и сидел, забившись в угол, торопливо хлебая из чашки. Серый – рядом, похоже, ему было также комфортно.
Семеро пацанов от пяти до девяти не могли пить чай тихо. Над столом летали вопли, типа: «Сам дурак!» и надкусанные баранки. Одна тетя Муза сохраняла невозмутимость, а Тонкий с Серым сидели, не зная, куда себя деть и когда это кончится. Сашка хотел выпустить на стол верного крыса, но передумал. Во-первых, это чревато еще большим шумом, во-вторых, Толстого-то за пазухой и нет! Нет на плече и на голове… Ушел шляться по дому?
– Потерял что? – спросил участливый Серый.
– Крыса. Не видел?
Серый покачал головой:
– Небось, под лавкой где-нибудь спрятался.
Сашка кивнул: под лавкой – наверняка, под лавкой – скорее всего, это он понимает и разделяет.
– Сашка дурак! – Чья-то надкусанная баранка плюхнулась Тонкому в чай, весело нырнула и всплыла. Это что у них, игра такая?
– Чего сидишь? – Пнул его Серый. – Хватай и кидай назад, только крикни: «Сам дурак!»
Тонкий сперва так и сделал, а потом подумал: «Зачем?!» Понятно, что в каждой избушке свои погремушки, но Серый, во-первых, здесь не живет, во-вторых, малость вышел из того возраста, когда кричат «Сам дурак» и кидаются баранками. Может, это прикол такой, или примета? Тетя Муза ничего не сказала, только покосилась в Сашкину сторону. Тонкий подумал, что давненько не чувствовал себя так глупо.
– Местная игра? – спросил он Серого, как мог равнодушно.
– Угу. У кого баранка размокнет, тому за водой идти. А «Сам дурак» – это уже детские навороты.
Тонкий нервно хихикнул и подумал, что кому-то здесь придется ночевать. Двенадцатый час уже, вряд ли Ван Ваныч захочет всю ночь возиться с машиной. Скорее всего, отложит до утра.
Хлопнула дверь, в кухню ворвалась Ленка. Видок у нее был аховый: в волосах сено, в подвернутых штанинах и под ремнями босоножек – опилки, а на всем остальном – грязь.
– Чего меня не позвали?! – с порога заныла она. Федькины братья синхронно притихли: такое зрелище они, наверное, видели только по соседскому телеку.
– Садись. – Тетя Муза жестом фокусника достала из-под стола табуретку. – Чашки там. Извини, мы не знали, когда ты освободишься.
Пацаны захихикали, а мелкая Ленка, Федькина сестра (Тонкий только что ее заметил) заржала в голос. Она маленькая, ей можно.
– А че? – обиделась Ленка. Но чаю налила, села и тут же получила в чай полуразмокшую баранку: «Ленка дура!». Пока она возмущалась, баранка размокла окончательно и распалась на части. Кому-то сегодня везет!
Глава VIII
Луна
Взошла такая луна, что будь бы Толстый собакой, он, наверное, выл бы и выл до утра. Хорошо быть крысою! Очень хорошо! Сидишь себе, семечки грызешь, и все на свете луны и солнца тебе по фигу.
Семечки удались. В городе Толстый таких не пробовал. Жирные, продолговатые с тонкой шелухой – красота! Только пить хотелось от них, так, что хвост дергается! Толстый выбрался из мешка и повел носом. Из угла напротив тянуло сыростью. Подошел: так и есть, лужа на земле. Неаккуратные эти двуногие. Вот крыса около своего гнезда никогда не оставит лужу. Она же крыса, а не свинья. Он попил, умылся, набрал полный рот тех замечательных семечек… Вовремя.
Толстого подхватили и понесли, в очередной раз, не говоря, куда.
Запах был не хозяйский. Вообще незнакомый был запах: как будто сырую подушку вываляли в грязи, а потом как следует прогрели на открытом огне, вот какой это был запах. Да и сам двуногий какой-то мелкий, несерьезный. Передвигается бегом, а не шагом… Если бы Толстому пришла такая мысль, он мог бы поставить парню подножку, и тот бы упал. Как ногой в затылке почесать, упал бы, потому что мелкий и потому что бежит. Ночь уже, крысиное время. Людям спать пора, крысам бегать, а этот… Люди! Толстый висел у парня в руке, от нечего делать, перебирая лапами в воздухе. Потом его сунули за пазуху – стало спокойнее.
Двуногий шел, подпрыгивая, долго шел. Толстый вынужден был цепляться коготками и ждать, когда это кончится. Шаг, шаг, еще шаг… Он замучился считать шаги.
Нескоро, наверное, через час, двуногий подпрыгнул особенно сильно, и Толстого окатило водой. Вот так новости! Крысы не любят воду: Толстый чихал, отплевывался, вода была жутко вонючая и щипала нос и глаза. Толстый рванулся было прочь, чтобы найти местечко потише и там спокойно умыться. Но его перехватили и запихали поглубже за пазуху.
Глава IX
Ночной бомж
Комната была вообще-то просторная, сама по себе. Только разложенные по всему полу матрасы и спальники стесняли этот простор. Так стесняли, что к своему спальному месту Сашка пробирался на цыпочках, чтобы случайно не наподдать пяткой в нос едва прилегшему… кому-нибудь. В дальнем углу у окна одиноко стояла кроватка младшей Ленки и кресло (ничье, просто кресло). Весь остальной пол занимали спальники и матрасы, в три шеренги, как на параде. Тонкому достался спальник почти у самой двери: лежишь и видишь в щелочку свет из коридора.
– Почетное место! – констатировал Ван Ваныч. – Если начнется пожар или по нужде приспичит, ты сможешь выйти, никого не разбудив.
Ленка с тетей Музой расположились далеко у окна, Тонкий даже не мог их углядеть в трех шеренгах Федькиных братьев. Федька, кстати, еще не пришел, его пустой спальник лежал рядом с Тонким. И Петруха… Ван Ваныч сказал, Петруха придет поздно. И Толстого нет. Сашка весь дом облазил: нет нигде. Неужели на улице потерялся? Верный крыс, конечно, умный, но в незнакомом месте потеряться может только так. Это мы уже проходили.
Говорят, когда засыпаешь, душа отделяется от тела и уходит погулять в астрал (или где там у душ место тусовок)? Душа Тонкого сегодня растерялась: бродила будто из угла в угол, не зная, куда себя деть. Тонкий закрывал глаза, и ему казалось, что он дома в Москве или в палатке с тетей Музой и Ленкой или хоть на космическом корабле с инопланетянами… Но кто-то неосторожно шевелился или сопел в комнате, и глаза сразу открывались: здравствуй, реальность!
Интересно, как чувствует себя местный домовой, если он вообще есть? Это ж никакого тебе покоя! Даже ночью не выйдешь погулять, а если выйдешь, то будешь все время прислушиваться и нервно вздрагивать от каждого подозрительного посапывания. Кто сопит? Он что проснуться надумал или так, сон тревожный приснился? А народу мно-ого, сопеть есть кому. В этом доме, наверное, никогда не бывает тихо. Нервная работа у местного домового, Тонкий от души посочувствовал ему. Даже если он не любит гулять по ночам, все равно. Возьмем, скажем, молочные зубы. В деревнях же любят кидать их за печку, говорить какие-то специальные слова, чтобы новый зуб вырос здоровым. А если зубов много? Если детей не двое, не трое, а десять? Домовой из этих зубов может выстроить себе отдельный домик, как из кирпичей. Или сразу собрать вставную челюсть – на будущее. Но таскать замучается!
В ногах кто-то всхрапнул, смачно, по-взрослому, и Тонкий снова открыл глаза. Далеко впереди серебрилось окно, а за окном… Показалось?
Тень вела себя нагло, так, что Тонкий сразу понял: не показалось ни разу, вот она, эта тень. Разгуливает, брякает бутылками, спотыкается и … – Тудыть-
