психиатру.
Огурцов тоже промолчал, решив не растрачивать впустую запас знаний, полученный из книг, описывающих симптомы и методы лечения различных душевных расстройств и болезней.
Доктор Ленько оказался таким же розовеньким и кругленьким, как бабушка-регистраторша, доктор Ленько был улыбчив, совершенно лыс, рост имел небольшой, даже, можно сказать, маленький, потирал ручки и поблескивал черными глазками из-под толстых линз в грубой роговой оправе, доктор Ленько постоянно сморкался, утирая свой добрый, какой-то домашний нос просторным, белым в синюю клеточку, платком.
— Что случилось, молодой человек? — весело спросил доктор Ленько и Огурцов вдруг понял, что вся та информация, которую он собирался на него вывалить, дабы убедить врача-психиатра в полной своей невменяемости ему не пригодится. Глаза Ленько, спрятавшиеся в сеточке веселых морщин были серьезны. И говорили эти глаза о том, что их хозяин не нуждается в исповеди молодого человека, пришедшего к нему на прием. Что исповедей, подобных той, что приготовил Огурцов, он наслушался за свою жизнь предостаточно и они ему наскучили своим однообразием, наскучили, если не сказать больше — утомили и озлобили.
— Так что же? — спросил Ленько уже чуть строже. — Излагайте. Я вас слушаю.
— Понимаете, — начал Огурцов. — Дело в том, что…
— Ну-ну, — подбодрил доктор. — В чем же дело?
Огурцов, взгляд которого прежде блуждал по кабинету, изучая его довольно скудное убранство — казенный, дешевый письменный стол, шкаф с мутным стеклом, за которым виднелись пустые полки, пузырящийся линолеум на полу — взгляд его остановился на глазах Ленько.
— Дело в том, — неожиданно для самого себя сказал Огурцов, — дело в том, что я не могу ходить в институт.
— Почему же так?
— Не могу и все. Не знаю, что со мной. Я ничего не помню…
— В каком смысле, — заинтересованно спросил доктор Ленько.
— В прямом. У меня специализация — вычислительная техника. Так я не то, чтобы Фортран и Алгол не помню, хотя — чего там, казалось бы помнить, — я даже интегральные уравнения решать не в силах.
— Я тоже, — сказал доктор Ленько, блеснув линзами очков.
— Я, понимаете, кроме ленинских работ не помню, ровным счетом, ничего. Как со школы мне в голову вбили — «Империализм и эмпириокритицизм», «Советы постороннего» и «Детскую болезнь левизны…»
— Достаточно, — заметил доктолр Ленько.
— Да нет, недостаточно! Левизны в коммунизме! А потом, — Огурцов перешел на шепот. — Потом стал я интересоваться — во что одевался Ильич, а во что — брат его, Сашка…
В голосе Огурцова появились патетические интонации.
— Что ели они на завтрак… Представляете — просыпаются Ульяновы — отцу на службу пора, Вовке — Вовке в гимназию. Александру — тоже пора… Ведь не натощак же пойдут! Обязательно покушают. А во сне мне Глаша стала являться…
— Кто-кто? — спросил доктор Ленько.
— Глаша… Горничная их. Вот плывет она этаким лебедем по столовой, а в руках… В руках — котел с кашей гречневой… А Ульяновы — сидят, ждут, когда Глаша их обслужит… И она обслуживает — сначала Илью Александровича, потом Сашу. Потом… А, вообще-то я…
Тут Огурцов почувствовал, что сейчас, когда он дошел до Володи, очень легко может съехать к изложению вызубренных симптомов маниакально-депрессивного психоза, но Ленько был специалистом опытным и не дал пациенту опуститься до скучного вранья. В душе он был эстетом и красочное описание завтрака семьи Ульяновых его даже слегка растрогало.
— Ладно, ладно, — спокойно заметил доктор Ленько. — Ничего такого с вами особенного не происходит. Ну, не нравится институт. Большое дело. Уходите. Идите в армию.
— Да какая, к черту, армия? — вскричал Огурцов. — Вы можете, хотя бы на секунду, представить себе Володю Ульянова в армии?
— Нет, — често ответил доктор Ленько.
— Хорошо. Уже лучше, — заметил Огурцов. — А Сашу?
— Какого Сашу? — растерянно спросил врач.
— Ну, Ульянова, — входя во вкус начал заводиться Огурцов. — Ульянова Сашку! В армии! В казарме! Носки стирающего дедам! В красном уголке, зубрящим устав — вы можете себе его представить?!
Огурцов не собирался говорить об армии столь эмоционально, он вообще не собирался о ней даже упоминать.
— Так какая же, какая же, к черту армия, в таком случае, — крикнул Огурцов, понимая, что сейчас его отправят из спасительного кабинета восвояси.
— Обычная, — спокойно ответил Ленько. — Обычная армия. Советская. Все служат. А что такое?
— Да не могу я в армию, — окончательно утратив контроль над собой, как-то плаксиво почти прошептал Огурцов. — Что вы? В армию… Я там вообще сдохну. Я и погон-то не различаю… Кто там унтер- офицер, кто — штабс-капитан…
— Выучат, — заметил доктор.
— Ну, допустим. Но, как же я, пардон, простите за выражение, по большой нужде буду в ров ходить? Вернее, орлом сидеть? Я не неженка, поймите меня правильно, но не могу я это… как сказать… Публично испражняться. И вообще…
— Что — «вообще»?
— Вообще мне люди… Меня люди…
— Раздражают?
— Ага. Даже очень. Иногда просто противно… Вот и Володя Ульянов…
— Так-так. С этим понятно, — зевнув, сказал доктор Ленько. — А дома как дела?
— В каком смысле?
— Ну, родители, обстановка? Ладите?
— Отца нет, — ответил Огурцов. — Умер, когда мне шесть лет было. Мама — учитель. Но я редко дома бываю…
— Что так? Проблемы?
— Да нет. Просто мы с ней разные люди. Как Володя с Сашей…
— Ладно, про Володю с Сашей мы уже слышали. Так что ты от меня-то хочешь, — Ленько заглянул в карточку, лежащую перед ним на столе, — Саша? Что ты хочешь от меня?
— Того же, что Саша Ульянов хотел от всех. От всех людей на земле… Помощи.
— Какой помощи?
— Хочу… Поправиться. Саша, вот, тоже хотел, да не дали ему. Не успел…
— А ты чувствуешь себя больным?
Огурцов уставился в пол. Он не мог найти нужных слов. Все то, что он представлял себе, когда шел в диспансер «сдаваться», как принято было говорить среди его знакомых, оказалось пустыми фантазиями. Кажется, этот ушлый доктор раскусил его еще в тот момент, когда Огурцов только открыл дверь кабинета. Конечно. Не он первый, не он последний. Сколько уже «закосило» армию «сдавшись в дурку», сколько еще придет сюда молодых людей, изображающих из себя душевнобольных — конечно, этот доктор Ленько все уже повидал и все знает. Пустой номер, одним словом. Фокус не удался.
— Ну, так.
Ленько побарабанил пальцами по столу.
— Хочешь в больницу лечь? Обследуем тебя — если ты себя так плохо чувствуешь, то надо что-то делать… Лечить. Да?
— Лечить… Да. Наверное. А то, знаете, так все тошно… Как в преддверии революции. Когда низы,
