по крайней мере, затаился. Пришлось срочно вписываться в натюрморт помойки. Наверное, хорошо получилось, потому что выскочить в нужный момент наперерез 'штымпам' оказалось непросто. Пиджак зацепился за какой-то заусенец, и под звук рвущейся материи Летягин свалился рядом с бачком. Но чья-то железная рука помогла ему – взяла за шиворот и поставила в вертикальное положение. То была рука одной из будущих жертв.
– Подслушивал, гнида? – спросил тот, что был поменьше ростом и без усов.
– Я не гнида, я... курить, – смело выдавил Летягин и позвал про себя: 'Эй, Красноглаз, где ты? Выходи'.
Никто не отозвался. Лишь усатый ткнул в зубы пачкой. Дымок с Беломорканала вскоре вошел в легкие и вызвал спазмы у истощенного организма.
– Курить хотел, а не умеешь, – железная рука сжала в щепоть Летягинскую физиономию.
– Это сявка. Выброси. Некогда с ним возиться, – отдал свое тихое распоряжение безусый. И тот, кто хотел быть Робин Гудом, за доли секунды оказался в мусорном баке. Причем, вниз головой, с сиротливо торчащими наружу ногами. Стало обидно. Ведь кровь можно было взять на почти законных основаниях – люди-то попались явно нехорошие, только бандиты так себя ведут.
Откуда-то из глубины раздался смущенный голос Красноглаза:
'Ну, испугался. С кем не бывает, а?'
'Целы мы? Целы. Ну а все остальное – гордыня', – добавил Резон.
Не успел Летягин выбраться из-под мусора, как появился накрученный и раздосадованный гнусавец.
– Деньги отдавай, падла, – слово 'падла' звучало очень сочно.
Конечно, Летягин хотел все вернуть – но оказалось, что карман пиджака в суматохе был безнадежно оторван.
– Ищи, козел, иначе пришью, – нервно посоветовал грубый антиобщественный элемент.
– Шансов найти нет, – вскоре объявил Летягин, – спишите по статье 'несчастливая случайность, форс мажор'. Не удивляйтесь, вы же в группе риска.
– Я сейчас тебе покажу, как форс тырить, – гнусавый понял по блатному слова Летягина и резко ударил объясняющего по губам. Молодой человек облизнулся, и солоноватый привкус крови показался ему восхитительным. 'Еще, еще', – сказал Красноглаз, выходя из клетки. Волна подошла моментально. Летягин-Красноглаз в три прыжка догнал бросившегося наутек гнусавого негодяя и швырнул на землю. Тот лопнул, пустив вонючий дымок, и стал дряблым овоидом. 'Ну, выжимай его, урку беспардонную, – исходил азартом Красноглаз. – И все самое светлое, что в нем есть, – у нас в пузе'. Но Летягин почувствовал неладное. Отделившись от Красноглаза, он увидел подростка, прилипшего к оконному стеклу, завороженно следящего за происходящим.
'Да пэтэушник ничего не поймет, – заверил Резон, перехватывая Летягинский взгляд, – он в предыдущем измерении остался'.
'Тут в любом измерении нечего понимать. Детишки по части гадостей очень переимчивые. Все эти выхлебывания и выжимания прямо отштампуются в подкорке – где хранится список того, что можно с другим человеком делать, а что нельзя', – пытался объяснить свою особую позицию Летягин.
'О нас, то есть о себе, ты подумал?! – взвился Красноглаз. – С таким дешевым пижонством тебя уже завтра в воронку затянет. А с гибелью твоих гнилых мозгов и мы с Резоном, так сказать, безвременно опочием. Сейчас бы на свою харю посмотрел – плюнуть и то противно, а еще рассуждает...'
'Какое ханжество! Упражнение в псевдоморали на краю пропасти. Не завтра, но через неделю наступит полное истощение. Действительно, Летягин, на людях вам уже сейчас появляться нельзя, никакой эстетики не осталось', – горя благородным негодованием, заявил Резон.
'Дети плакать будут, а взрослые рвать фонтаном', – уточнил Красноглаз.
'Молчать!' – Летягин пнул гнусавого, который уже начал принимать обычный свой вид, и двинулся наугад. Все шансы упали и это было ясно. Пиджак выглядел подобно плавникам большой гордой рыбы, брюки напоминали несобравшуюся по причине скрытых дефектов скатерть-самобранку, а в желудке по-прежнему царила холодная пустота. Хотелось плакать. Но Летягин заставил себя разозлиться и почувствовал, как мужские желваки заиграли на его лице. Он произнес первую решительную побудную речь Летягина.
– Могу я пить и выжимать кровь не хуже вашего. Особенно в нынешней тревожной ситуации. Только надо знать у кого. Не хочу быть страдальцем за человечество, не хочу оборонять пустыню. Быть неизвестным плохим – куда ни шло, но неизвестным хорошим – глупо. Почему я должен мучиться? Я, проникающий в другое измерение, где от человека остается лишь дымящаяся в воздухе кровь...
– Господин товарищ хозяин, – уважительно сказал Резон, – вернемся в родное жилище.
– Темнота – друг, – добавил Красноглаз. – Отомстим Дубиловой, она как раз должна возвращаться с рынка.
– И пойду, – тряхнул нечесаной головой Летягин, – у меня ведь теперь гипноз есть, что мне стоит Дубилову завертеть.
– Берите глубже, Георгий, не гипноз, а ЗОВ. Вы моментально пробуждаете в объекте воздействия симпатию, жалость или доверие. Если уж объект совсем деревянный, то хотя бы насылаете дремоту, – вежливо объяснил Резон.
– А как твоя рожа неумытая пришлась по вкусу милашке из прокуратуры, – подбодрил Красноглаз. – Я ж заметил, она за тобой три этажа скакала, пока каблучок не сломался. Все помочь хотела. Я едва не прослезился – люблю красивые сценки. Хотя, конечно, давно знаю им цену.
Летягин тонко рассчитал место своей засады. Так, чтобы из дома не было заметно, но и чтобы Дубилова не просвистела мимо, как 'фанера над Парижем'.
Едва Летягин закончил свои расчеты, появилась она – крепко ступая по земле и еще более крепко сжимая две авоськи с законной добычей.
– Позвольте я вам сумочку поднесу, – со склоненной набок головенкой и услужливой улыбочкой возник перед ней Летягин. Он слегка облизывался и сглатывал слюну.
Дубилова недоверчиво засопела и отодвинула молодого человека в сторону.
– Еще чего. Не твое и не трожь. Больно охочий до чужого.
– За столом никто у нас не лишний, – напомнил Летягин и проявил вежливую настойчивость, подхватывая одну из авосек. В этот же момент он получил страшный нокаутирующий удар второй авоськой и стал оседать в дорожную грязь.
– Будешь еще липнуть – и не так ударю. А потом Батищеву скажу – он тебя посадит за приставания, – сурово сказала женщина-мать. Но тут через всю улицу с радостным лаем к ним бросилась давно известная дворняга. Пес стал озорно приплясывать перед мгновенно растаявшей Дубиловой.
– Твой песик? – сквозь смех спросила ответно приплясывающая Дубилова.
– Мой, мой, – соскребая рыбью чешую со щеки, пробормотал Летягин.
– А можно ему мясца дать?
– Нужно, – еще не приходя в сознание машинально сказал Летягин.
Дворняга принялась оживленно слизывать кровь с огузка, и Летягин нечаянно приметил в этом странном способе еды, да и в выражении собачьих глаз что-то несобачье. Пес словно намекал, подначивал, как бы говорил: делай с Дубиловой то, что я делаю с огузком.
И Летягин почувствовал волну, она уже начала покачивать его, размывая очертания предметов.
– Преображайтесь, товарищ хозяин, – шепнул Резон, – самое время. Женщина готова.
Но Летягин медлил, даже сжал голову руками, будто пытаясь не пустить волну.
– Вот уж бездарь, вот уж двоечник, – стал ругаться Красноглаз, – а еще распетушился: я такой, я эдакий. Яйцо обыкновенное, вот ты кто. И все пиявки из тебя тянуть будут, пока одна пленочка не останется.
– Это же враг, она вам на горло наступила. К тому же питаться надо, – жестко предупредил Резон, – надо питаться всем, от Эйнштейна до козла, для выполнения своих сугубо индивидуальных задач.
– Не могу, – выдавил Летягин, – если бы она сейчас кричала или злилась, а то ведь радуется. И она несчастная по-своему, темная...
