– А Ольга-то с Татьяной при чём?!
– Да как при чём… – возмутилась мать. – Они родня, одним миром мазаны! Они и Лизку свою привечают – душегубицу… охлынщицу… вшивую биржу!.. Одна шайка! Я и не удивлюсь, что это они её подучили-то… чтоб меня только извести…
Мать, по своему обыкновению, несла ужасную чушь. Но весь её вид кричал о том, что ей необоримо хочется разогнать всех злодеев, провозгласить что- нибудь и навести кругом себя идеальный порядок. И всё упирается лишь в то, где взять злодеев и что бы такое провозгласить. Конечно, проще всего в этом случае обидеться.
Я дождалась, когда мать отвернётся к плите, и, ни слова не говоря, выскользнула из кухни.
Мне нужно было увидеть Лизу…
Постучав и дождавшись Лизиного приглашения, я вошла во флигель. Лиза в каком-то смешном, старомодном сарафанчике с крылышками на бретельках сидела на кровати, ссутулившись и сложив по-турецки ноги.
– Входи, – безучастно повторила Лиза своё приглашение и отвернулась от меня к окну, располагавшемуся как раз напротив входа.
Флигель наш богат всего лишь одной вытянутой от двери к окну комнатой. Впрочем, довольно большой. По левой стороне от входа стоит кровать, маленький письменный столик и старая софа. По правую – секретер и ещё софа.
– Можно сесть? – спросила я у Лизы.
– Да, – она недоуменно дёрнула плечом, точно удивляясь, зачем я спрашиваю.
Я присела на софу напротив. Лиза не сводила глаз с окна. Рассматривая Лизу, я подметила, что она удивительно вписывается в обстановку. Ни царские покои, ни роскошные наряды не пошли бы к ней так, как её сарафан и железная койка, на которой она восседала. Такая странная и смешная, такая одинокая и маленькая и оттого ещё более одинокая.
– Ну как ты? – тихо спросила я.
Лиза снова дёрнула плечом.
– Хорошо, спасибо.
– Что тут было?
– Ничего…
– А мать?..
– Твоя мама говорит, что это я убила, – помолчав немного, сказала Лиза.
– А ты что?
– Я сейчас соберусь и пойду к тёте Оле… а там уеду…
– Нет, я про то, что убила…
– Я никогда и никого не убивала, – спокойно отозвалась Лиза и повернулась наконец ко мне.
Пока она смотрела в окно, я старалась перехватить её взгляд и беспокоилась, оттого что не вижу её глаз. Но стоило Лизе повернуться и спокойно взглянуть на меня, как беспокойство моё возросло. Под её взглядом я смутилась и начала ёрзать.
– Ты что же, думаешь, это он сам? – спросила я.
– Я ничего не думаю, потому что ничего об этом не знаю, – так же спокойно проговорила Лиза.
– А я знаю, – тихо сказала я. Мне снова захотелось поразить Лизу, произвести на неё впечатление.
Я всё ждала, что она начнёт выспрашивать, но она молчала и разглаживала сарафан у себя на коленях. И мне вдруг показалось, точнее я поняла, что Лиза всегда была где-то очень далеко от меня, гораздо дальше архангельской деревни или даже Америки, там, куда мне нет доступа. И меня охватила какая-то жгучая зависть – до тоски, до злобы. И недавняя жалость к Лизе сменилась злорадством и садистским желанием жестокости.
– А знаешь, Лиза, кто убил-то? – оскалилась я.
– Нет… – Лиза удивлённо подняла брови. – Откуда же мне знать…
– Я! Лиза…
Вскочив зачем-то с места, я расхохоталась. Мне было не смешно, но я хохотала как безумная. Больше всего на свете мне хотелось тогда испугать Лизу, хотелось насладиться сполна подстроенной мною же пакостью.
Лиза внимательно и несколько удивлённо следила за мной.
– Зачем? – вдруг совершенно спокойно спросила она.
Меня задело, что она не усомнилась в моих словах и как-то сразу приняла их на веру.
– Не знаю, Лиза! – вскричала я. – Не знаю… Из-за тебя, может… Из-за Ильи, из-за Абрамки, из-за меня самой…
И, помолчав немного, добавила:
– Скучно, Лиза.
И уселась обратно на софу.
Мне, правда, вдруг сделалось скучно. Но главное, страшно. Именно в тот момент я поняла, что в действительности я пришла к Лизе потому только, что меня давно уже перестала забавлять подстроенная пакость.
– Зря ты, – сказала Лиза.
– Понятно, зря… – усмехнулась я, но тут же сообразила, что Лиза говорит о другом.
– Зря ты так себя выворачиваешь, – пояснила Лиза.
– Как это… «выворачиваешь»?
– Ты свою изнанку за лицо принимаешь. Вот и всё. Вот и вся ты. Оттого и скучно.
– Не понимаю я тебя, – вздохнула я. – Всё, что ни скажешь – ничего не понимаю.
Лиза дёрнула плечом и отвернулась к окну.
– Что же… ты и в суд на меня не подашь? – точно, надеясь на что-то, спросила я после короткой паузы.
Лиза усмехнулась.
– Я-то уеду. Тебе с этим жить. Ты сама на себя в суд подала.
Я ещё посидела немного, но было уже понятно, что все слова с этой минуты будут не просто лишними, но и вредными. Тихо, словно опасаясь, что Лиза повернётся ко мне, я поднялась и крадучись вышла из флигеля.
Лизы я больше не видела.
XIII
Всё это было чистой правдой. Это я отравила Абрамку.
Это сейчас, спустя время, я сама удивляюсь тому, что совершенно не думала в ту минуту об этом убогом. Я была возбуждена и взвинчена, мне хотелось проучить Лизу и поразить Илью. Странно теперь вспоминать, с какой лёгкостью я насыпала Абрамке крысиного яду. Но всё это представлялось мне тогда только отчаянной штукой, вместе с тем дерзкой и забавной. Не было в тот момент передо мной грани, отделяющей человека от уничтожения себе подобных! Не пойму я только, когда и почему эта грань стёрлась. Ведь не месть даже, скорее баловство заставило меня взять чужую жизнь. Да ещё, помню, обрадовалась, что Абрамка кстати пришёл!
В ту минуту я не раздумывала специально о возможном наказании. Но как-то безотчётно я понимала, что его не будет: никто не мог видеть меня, а если и видели, Иван Петрович не позволил бы дать делу ход.
Конечно, это была не просто шалость. Пожалуй, это был вызов. Лизе – потому что на неё могут подумать. И, обвинённая в совершённом не ею преступлении, станет ли она как все искать правды по судам или же явит собой образец кротости и всепрощения. Конечно, я была уверена, что последнее невозможно. Илье – потому что он всегда терпеть не мог Абрамку, но в неприязни своей ни за что не посмел бы зайти дальше проклятий и грязных ругательств. Матери – потому что с некоторых пор эпатировать мать сделалось для меня удовольствием. Ивану Петровичу – потому что это происшествие могло бы устроить значительную брешь в его карьере, и то-то я посмеялась бы. Всему городу – потому что одни глупо благоговели перед дурачком-Абрамкой, другие, подобно Илье, терпеть его не могли. И как Илья никогда не решились бы на такой поступок, хотя исходу, я уверена, были бы рады. Словом, видя во всех одну только ложь, я хотела, чтобы все они обнажились, я презирала их и заранее смеялась над ними.
Это сейчас я ужасаюсь, хотя ужас и удивление кажутся мне решительно чужеродными моим идеям и взглядам. Я ещё не во всём разобралась, и в голове у меня много путаницы. Но я хочу быть последовательной, для чего и стараюсь соотносить идеи и чувства. И в этом случае выходит, что поступок мой совершенно нормален.
В тот вечер все были возбуждены: вином, разговором, музыкой. Когда все разошлись, когда Иван Петрович с матерью отправились спать, я в своей комнате поджидала Илью.
Я кружилась, я напевала из «Горного короля» и чему-то смеялась. Волосы мои оставались распущенными. Я была в каком-то чаду.
Наконец звякнуло стекло под его пальцами.
Но не успела я запереть за Ильёй створки, как снова стукнула калитка, и снова заскрипел песок под чьими-то ногами. Я высунулась в открытое окно: по нашей дорожке влачился Абрамка. Он уселся на скамеечку под моим окном и застонал:
– Водички… Дайти Васи водички…
Теперь я смеялась под стоны Абрамки и проклятья Ильи.
– Что за чёрт принёс его! Надо было именно сейчас притащиться…Иди отсюда! – зашипел Илья, свесившись через подоконник, так что белая в синюю полоску рубашка его вылезла из-под брюк и заголила спину.
– Тихо! – шепнула я в самое ухо Илье. – Мать услышит…
– Ублюдочная рожа!.. Твоя мать и его услышит… И что, придёт?
– Водички… Дайти Васи водички… – донеслось с улицы.
– Чтоб ты сдох… – шипел Илья.
