Валера зашагал по аллее к выходу из парка. Остановился на тротуаре, пропустил милицейскую машину с надписью 'ЗАО МВД', хмыкнул над неожиданным каламбуром, прыгнул на пустую проезжую часть…
Визг тормозов.
Откуда…?
Квадратная решетка радиатора.
Треугольная звезда.
Удар.
Боли Валера уже не почувствовал.
Тьма.
— Аааа!!!
Валера подскочил на отчаянно завизжавшей кровати. Сердце колотилось о ребра.
'Машина… Авария… Удар…'
Стоп. Он ведь жив. Валера лихорадочно ощупал себя.
Тело цело, не болит, не ноет. Разве что голова немного…
Валера потянулся к затылку…
Рука повисла в воздухе.
А ГДЕ это он?
Маленькая узкая комнатушка. Вместо обоев — побелка, да еще и неровная. Такой же беленый потолок, с которого свисает на плетеном шнуре лампочка. Книжная полка, стул, на котором висит одежда, небольшое зеркало без рамы. Маленькое окно деревенского вида, с широким подоконником. Филенчатая дверь, крашеная в синий цвет.
Кровать — железная, с узорчатой спинкой, из тех кроватей, что показывают в фильмах.
'Где я?'
Это — не дом. И не больница. И вообще не похоже на Москву.
'Одесса' — всплыло вдруг в голове, как будто произнесено чужим голосом.
'Твоя комната' — продолжил голос.
Валера осторожно дотронулся до стены. Нет, твердая, шершавая. Будь она мягкая, это многое бы объясняло…
Шаги! Шаги за дверью! Сейчас кто-то войдет и все объяснит.
В раскрывшуюся дверь заглянула женщина лет тридцати с небольшим. С типично еврейской внешностью. Настолько типичной, что Валера, уже набравший воздуха в грудь, не успел ничего спросить.
'Двойра Шнифферсон, в девичестве — Ривкина' — прокомментировал голос.
— Изя! Ты еще валяешься? Вставай, лентяй! Я пошла на рынок, куплю рыбы. Вставай, вставай!
Дверь захлопнулась. Валера сидел, окаменевший.
Изя?! ИЗЯ???!!!
Он прыгнул к зеркалу.
Из мутноватого стекла на него смотрел мальчик лет шестнадцати. Загорелое лицо, черные, кучерявые волосы, длинный нос, круглые, темные глаза… На носу — царапина.
Изя??!!
'Израиль Шнифферсон, двадцать пятого года рождения…' — забормотал голос.
Валера видел в зеркале, как по чужому — его! — лбу потекли капли пота.
'Мама, — вспомнились слова из глупой комедии — это что же получается, я — Изя Шниперсон?'
Он сжал кулаки, зашуршала бумага. Стоп, какая бумага?
В кулаке — откуда?! — он держал записку.
Развернул. Прочитал.
'Сейчас ты — в прошлом, — было написано мелким разборчивым почерком — Двадцать второе июня сорок первого года. Вражеские войска займут его семнадцатого октября. Можешь попробовать пойти к ним работать. Удачи тебе, Изя'.
Уж и ёж
Коротенький рассказик-шутка. Добьем, наконец, непрошенных советчиков-попаданцев!
— Ого! Тридцать седьмой! Я попал по назначению!
— А?! Что?! Ты кто такой? Что еще за голоса в моей голове?!
— Я — это ты.
— Допился… Галлюцинации.
— Эй! Я тебе не глюк!
— Тогда кто ты? Э… Бес?! В меня вселился бес?! Изыди! Тебя не существует! Тебя нет!
— Да не бес я. Я человек. Такой же, как и ты. Только теперь я буду жить в твоей голове.
— И на кой мне такие подселенцы? Может ты, враг народа, прячешься тут в моих мозгах от органов.
— Слушай меня. Я — не враг народа. Я — из будущего.
— Из какого будущего?
— Из твоего будущего. Вернее… какое там у тебя будущее… Из вашего будущего. Две тысячи десятый год.
— Да ладно! И что, коммунизм уже построили?
— Ха-ха-ха! Насмешил. Никакого коммунизма нет. У нас — капитализм.
— Тогда ты — не из нашего будущего.
— То есть?
— Мы строим коммунизм, жилы рвем, кровь по капле отдаем, для того чтобы там, у вас, был коммунизм. Значит, он будет. А ты — либо путаешь, либо врешь. Или галлюцинация.
— Я — галлюцинация? Да ты знаешь, почему от коммунизма отказались?! Потому что ты и твои товарищи рассадят по лагерям миллионы невинных человек. И расстреляют миллионы.
— Невиновных у нас не сажают. И не расстреливают. Точно тебе говорю, товарищ внутриголовый, путаешь ты чего-то.
— Ага, держи карман шире. Ты, вот лично ты, такие репрессии развернешь, что останешься в истории с кличкой 'кровавого'.
— Репрессии полезны. Они очищают общество от отбросов.
— Так можно дочищаться, что общества не останется. Вот ты не боишься, что и от тебя общество очистят?
— Я? Я верный солдат партии! Мне ничего не угрожает!
— А вот и ошибаешься. Расстреляют тебя, как врага народа. В следующем году.
— Врешь!
— Расстреляют, расстреляют. Сам Сталин приговор утвердит.
— Товарищ Сталин? Врешь! Врешь, собака! Да я… Да я все приказы… Да я руками врагов душить буду… Больше! Еще больше!
— эй, эй, не увлекайся. Я ведб к тебе отправился не для того, чтобы ты тут кровавые ванны устраивал. Наоборот, чтобы ты репрессии остановил.
