- Но зачем она им, эта слава - мёртвым?
Для чего она им, эта слава, - павшим?
Всё живое - спасшим.
Себя - не спасшим.
Для чего она им, эта слава, - мёртвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, - ни один из погибших даже не вздрогнет.
Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет.
Знаю: слава тяжёлых могил не откроет…
…Резкий взмах во тьме - словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть…
Но вдруг - тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо - и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл:
- …Но от имени сердца,
От имени жизни повторяю:
Вечная!
Слава!
Героям!
И голос девушки вновь зазвучал:
- И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво…
Пусть не все герои, - те, кто погибли, - павшим
Вечная слава!
Вечная слава!..
…Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола - размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил:
- Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим…
Это нужно - не мёртвым!
Это надо - живым!
Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе…
Есть великое право: забывать о себе!
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала
Вечною Славой мгновенная смерть!
Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме - чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены.
Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились - но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса - казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли…
- Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?! - горько спрашивал молодой мужчина.
- Жизнь обещала, любовь обещала,
Родина… - тихо сказал девичий голос.
- Разве для смерти рождаются дети,
Родина?! - звоном взорвался крик мальчишки.
- Разве хотела ты нашей смерти,
Родина? - хрипловато произнёс ещё кто-то.
…Страшный грохот заставил всех вздрогнуть. Голубоватый свет погас; его сменило сплошное кровавое свечение, и на заднем плане всплыли зубчатые руины города. Верещагин почувствовал, как по коже побежал мороз, на миг он подумал: боги, неужели всё заново?! Елена сжала руку мужа.
Саваны полетели прочь. И зазвучали уже живые, настоящие голоса…
- Помнишь - ударило пламя в небо слепое,
Родина?! - спросил почти яростно парень.
- Тихо сказала:
'Вставайте на помощь…', -
Родина! - почти прошептала девушка.
- Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина! - запальчиво и гордо сказал мальчишка.
- Просто был выбор у каждого: я или
Родина?.. - спокойно и уверенно подытожил немолодой мужчина.
Золотые, серебряные и голубые лучи побежали по развалинам, стирая их вместе с тьмой и алым светом. Вновь появились девушка и тот парень, и они читали попеременно:
- Самое лучшее и дорогое -
Родина!
- Горе твоё - это наше горе,
Родина!
- Правда твоя - это наша правда,
Родина!
- Слава твоя - это наша слава,
Родина!
Тишина лопнула и разлетелась в куски. Каждый в огромной толпе принял всё сказанное, как обращение лично к себе.
- Старые стихи… - сказал Верещагин, когда шум вокруг утих - словно волны откатились обратно в море. - Кажется, Роберта Рождественского.
- Ничего. Напишут ещё новые - и о нас. Уже пишут.
- Да… Мне знаешь что жаль только?
- Что?
- Что люди забудут о Великой Отечественной… Я даже чувствую себя виноватым… перед ветеранами…
Ларионов-старший не ответил. На сцене уже разыгрывалась постановка, посвящённая славянским странам, вошедшим в СССР. На фоне белорусского флага кряжистый усатый мужик пел под гитару - а сбоку от него мелькали кадры хроники времён войны - защита Минска, пограничное сражение, взятие Люблина…
- На русском поле 'Беларусь' Пахал и пил взахлеб соляру, Давал на сенокосах жару… Но в бак ему залили грусть. Потом в застенках гаража На скатах спущенных держали. Скребла его когтями ржа. И под капотом кони ржали. И сотни лошадиных сил Рвались на русские просторы. Он слышал дальние моторы И каплю топлива просил. Без плуга корчилась земля. Без урожая чахла пашня. Двуглавый герб-мутант на башнях Венчал двуличие Кремля.
И, окружив славянский дом, Пылили натовские танки. Глобальной газовой атакой На Минск надвинулся 'Бушпром'. И встал мужик не с той ноги, Ко всем чертям отбросил стопку, Заправил 'Беларусь' под пробку. К рулю качнулись рычаги. Советский гимн запел движок (Его другому не учили), И, повернув колеса чинно, Он небо выхлопом обжег. И через ноздри клапанов Втянув убитой пашни запах, Он, вздыбившись, повел на Запад Ряды железных табунов. И понеслись в последний бой Все 'Беларуси' - белороссы.
На подвиг малые колеса Вели большие за собой. И странно было всей Руси, Великой некогда и смелой, Вставать за малой Русью - Белой И верить: Господи, спаси! И через поле, через мать… Опять сошлись надежды в Бресте, Где сроду с Беларусью вместе России славу добывать. И честью пахаря клянусь, Что, на бинты порвав портянки, Тараном в натовские танки Влетит горящий 'Беларусь'.
Люди зашумели.
- Лука-а-а-а!!! - орал кто-то одурело. - Батько-о-о-о!!!
Верещагин сказал:
- А что ни говори, а воевали мы его оружием. По крайней мере - вначале. Жаль, что не его избрали Вождём.
- Говорят, он сам отказался, - ответил Ларионов. - Смотри, Боже Васоевич. Сам приехал.
Юный глава югославской Скупщины, смущённо улыбаясь, поднятой рукой пытался успокоить людское ликование.
- Я буду говорить по-русски, - сказал он. - В конце концов, это заслуга русских - что есть моя страна, что у меня, в конце концов, целы ноги. Здравствуйте, братья…
Где-то уже шумела стройка.
