И она полетела.
И летала, летала — везде.
Летала хаотично, чтобы летать и искать.
Она летала и искала. Летала и искала.
И не находила…
…На круглом куполе планетария собралось огромное множество душ. Внизу расстилался парк, там звучала громкая музыка, работали аттракционы. Толпы праздно шатающихся людей перетекали по дорожкам парка.
Здесь, наверху, души обсуждали свои потерянные тела.
— Я своему телу сколько раз говорила: и зачем ты столько работаешь? Работаешь, работаешь, работаешь — для чего? Чтобы еще одну тряпку на распродаже купить? И это вся твоя жизнь? Для этого ты родилась, чтобы света белого не видеть ради тряпок каких-то?…
— И не говорите, это просто какое-то бедствие — распродажи эти! — вступила в разговор еще одна душа. — Сколько раз я свое тело теряла на распродажах!.. Как войдет оно в супермаркет, так обо всем на свете забудет: и о себе, и о ребенке, и обо мне.
— А все потому что — мода! — возмущенно сказала душа, сидевшая неподалеку. — Со страниц бездушных журналов, с экранов телевизоров — отовсюду только и внушают им, что в этом сезоне надо носить вот это… Вот так надо одеваться. Так краситься. «В этом сезоне моден такой цвет помады… Такой блеск для губ… Такая тушь для ресниц…» Да только что такое мода? Это быть как все. Это не отстать от правил, придуманных для тебя чужими людьми…
Душа замолчала, как бы осознавая то, что сама сказала, и продолжила:
— У них, у тел этих бездушных, одни правила и рамки, и живут они, похожие один на другого. Друг от друга боятся отстать. Друг на друга смотрят — и стараются тоже не ударить в грязь лицом… Просто роботы какие-то… — сказала она грустно. — А что другое с ними может произойти, если нет в них души? Ведь душа — это свет, это свобода. И главное для нее — быть самой собой, такой, какая есть только она, и никто другой. Душа не терпит рамок. Ее ни в какие рамки не вставишь…
И душа, говорившая это, посмотрела вниз, и души все вместе посмотрели вниз, на рамочный этот город, на правильных этих, правильно одетых, живущих по правилам мертвых людей. И отсюда, сверху, хорошо было видно, как похожи они друг на друга.
Как они правильно — то есть по правилам — были одеты, «упакованы», как говорили они сами. Как выходили они из своих модных моделей автомобилей, держа в руках модные модели мобильников. Как поддерживали они под руку модных своих женщин, которые держали в руках сумки от модных модельеров или собачку модной породы.
И грустно стало душам. Грустно от печального этого зрелища: не было там, внизу, ни радости, ни свободы, ни полета, ни любви. Одни бездушные правила, придуманные одними мертвыми телами для других. И постоянная гонка по жизни, чтобы соответствовать правилам. Чтобы правильное место занять. Чтобы правильные тряпки купить. Чтобы не хуже других быть. Чтобы как другие быть. Чтобы перед другими показаться…
— А все почему происходит? — тихо сказала еще одна душа. — Потому что они, тела эти, очень любят свои тела. Все — для тела! Вот лозунг современных тел…
Души ничего не ответили — никак не прореагировали на сказанное, и та же душа решила прояснить свою мысль:
— И кормят они себя, тела, и наряжают. И говорят они только о телах: где тело отдыхало… в каком ресторане тело ело… с каким известным телом рядом стояло… Ведь они, даже когда умирают, только о теле и думают. И гроб ему дорогущий покупают, как будто ему, телу, эта одежда там, под землей, нужна. И ритуалы над телом какие-то проводят. И рыдают они над телом, и убиваются, что тело свою работу закончило, и на могилку потом к телу ходят, и цветы телу этому, уже ставшему прахом, приносят… А где душа? Кто думает о душе? — как-то гневно провозгласила душа. И, сама застеснялась своих бурных эмоций, продолжила уже мягче: — И даже окончательно запутавшись в жизни, натворив много ошибок, пережив много страданий, доведя себя до тупика, решают они иногда покончить жизнь самоубийством — убить свое тело… А того не понимают, что боль эта, обиды эти, страдания эти, какие их душа переживает, никуда не денутся со смертью тела. Что так и будет мучиться душа в ими же созданном аду. И при следующем ее воплощении тело с душой этой вынужденно будет проходить те же уроки. Тогда зачем же тело убивать, когда нужно сейчас в ошибках своих разобраться и в грехах покаяться…
На Брошенную Душу все эти разговоры произвели сильнейшее впечатление, и она сказала то, что уже давно рвалось из нее:
— Так, может, им, телам этим, помочь надо? Напомнить о душе? Нужно им подсказать, что — главное, а что — не главное… Нужно им объяснить, рассказать…
— Рассказа-а-а-ать… — иронично-презрительно перебила ее одна из душ, — рассказать им, объяснить им… Да разве же они нас слышат? Разве хотят они слушать свою душу? Разве они нас слушают?! — с горечью произнесла она и даже крылышками передернула от возмущения. — Слушают они нас, как же! Нужны мы им!..
— Вот я своему телу сколько раз нашептывала, говорила, даже кричала, чтобы на ребенка своего внимание обратило, что быть беде… — тихо и печально произнесла одна из душ. — Нет, не слышало меня мое тело…
Души оживились, чувствовалось, что каждой есть что сказать, что у каждой — наболело.
И заговорили они, наперебой:
— А я своему телу сколько раз говорила…
— А мое тело вообще меня не слушало, только голову свою глупую слушало и одни глупости делало…
— А как они могут нас услышать, сами подумайте, когда у них все время музыка орет или телевизор работает? Где уж тут услышать собственную душу…
— Вы знаете, — громко вступила в разговор еще одна душа, и другие души притихли, слушая, что она говорит, — мы тут как-то со своим телом отдыхать выбрались к морю. Так только приехали, оно двери машины открыло, музыку врубило на полную мощь — и легло загорать. Я ему говорю: «Ты послушай, как волны плещутся, ты послушай, как чайки кричат, ты тишину послушай, ты — отдохни от города, от шума этого, ты к себе прислушайся, наконец-то, и душу свою услышь…» — говорившая душа махнула крылышком, так что всем слушавшим ее душам сразу стало понятно — не услышало ее тело…
…Ночь подступала. Холодало. И сидели души нахохлившиеся, и были похожи на больших пушистых прозрачных белых воробьев, облепивших карнизы и ветки, подоконники и провода.
Сидели они в тишине. Просто сидели. Иногда вздыхали. И смотрели вниз, на толпы тел, перетекающих с улицы на улицу, втекающих в ворота парка, на которых сидела Брошенная Душа и сотни, сотни таких же брошенных душ.
— Хоть бы уж они поумирали, что ли, — неожиданно сказала одна из душ, сидящих на воротах, и посмотрела вниз, на толпы этих бездушных тел, праздно шатающихся по парку, тупо ржущих у аттракционов, обпивающихся пивом…
И души, потрясенные тем, что она сказала, беззвучно уставились на нее, только жужжание их крылышек стало каким-то взволнованным, возмущенным.
— Да, — категорично сказала душа, — хоть бы уж они поумирали — эти тела! А то — ни себе, ни людям!.. — Душа замолчала, потом, как бы оправдываясь, но все так же горячо заявила: — Сами знаете, мы покинуть этот свет не можем, пока тела наши живы. А им, телам этим, — мы не нужны совершенно. Вот и сидим тут, только время просиживаем… Там, на том свете, нужны чистые, полные любви души, чтобы в новые тела вселиться, а мы тут сидим, никому не нужные… Лучше уж поумирали бы, и нас освободили…
— Не согласна я с вами, совсем не согласна! Как это — мы им не нужны?! — запальчиво сказала Эмоциональная Душа. — Как же это мы не нужны? Как это — не нужны?… Да мы им просто необходимы! Просто — необходимы. И рано или поздно они обязательно о нас вспомнят. Кто-то в тяжелый момент, когда совсем уже запутается в своей жизненной гонке. Кто-то в тюрьме. Кто-то на смертном одре… Обязательно они о нас вспомнят, обязательно мы им понадобимся!.. Обязательно! — горячо закончила она, и души
