— Ничего страшного, — четко произнес Альберт Алексеевич. — Наша плотина рассчитана на восемь баллов. Но здесь никогда более трех не фиксировалось.
— Было один раз четыре с половиной… — еле слышно отозвался Туровский. — В две тысячи третьем. Но мы все равно посмотрели, нет ли разрывов.
Кстати, где был все это время Туровский?.. Уходил в свою комнату? Где-то отлеживался?
— Вот на Алтае — да… — напомнил Ищук. Он уже был почти трезв, серое лицо исказилось. — Тряхнуло недавно. Может, оттуда донеслось?
— Скорее, оттуда, — Бойцов кивнул в верховья Зинтата.
Да, наверное, эпицентр в Китае, подумал я. Наверное, так решили и другие. Но очень уж сильно передернулась земля. Сколько же баллов там, вдали?
— Нет-нет, ничего страшного, — повторил Альберт Алексеевич. — На бетонных плотинах Койны, это в Индии, Алексей Петрович?..
Бойцов кивнул.
— Да в Иране, в Серифуде, при десяти баллах появилось всего лишь несколько трещин… системы устояли.
Все молча слушали.
Туровский сосал-сосал свою трубку, подпаливал табак, но огонь все равно гас. Валерий Ильич сжал ее в кулаке — и трубка хрустнула. И полетела в траву, под дождь.
— Правда, есть одна проблема. Если бы мы полностью возвели плотину, а уж потом наполнили водохранилище до нормального подпертого уровня… А мы же рывками: поднимем — добавим воды… Не получилась ли горка масляных блинов?
Альберт Алексеевич нахмурился, покачал головой.
— Так практически во всем мире строят. Идеальных условий не бывает… Эх, жаль, не смогли мальчики спуститься, где вертолет упал… а сейчас опасно… покатитесь, как шарики…
Никонов, стоявший в проеме двери, молчаливый, как монумент, ткнул кулаком в спину Маланину, прохрипел:
— Включи! Может, работает?
Владимир Александрович, не понимая, смотрел на него.
— Трубка, трубка! Телефон, бл…дь, фурычит, нет?! — прорычал Сергей Васильевич.
— Вы почему на меня кричите?! — вдруг воскликнул Маланин. — Вы невоспитанный, ужасный человек! Бандит, бандит! — И обняв трубку, как ребенка, смаргивая воду с век, решительно пробормотал. — А вот не дам! — И кивнул охраннику. — Майор, держи его на мушке.
Никонов переменился в лице.
— Ты не балуйся!.. — И яростно обернулся к охраннику. — Позвонить-то домой надо?! Как они там?.. — И уже просительным тоном. — Ребята… тысячу долларов заплачу… ну дай же ты, комсорг!
Губернатор какое-то время смотрел на него, потом нажал на кнопку и протянул трубку.
— Слышишь? Шум, треск.
Хрустов, прикрывая и открывая глаза, пробормотал:
— Шум и натиск. Или как, Лёша? Гейне с друзьями группу организовали…
— Не помню, — раздраженно ответил Бойцов. — Не о том говорим. Плохо дело, друзья мои. Все мы попадаем под уголовное дело. Приехали отдохнуть, называется. Бл…дей вызвали.
— Каких бл…дей?! — побледнев, затопал ногами губернатор. — Это… это наши комсомолки, чтобы дух поднять! Они бы спели!
— Теперь мы споем.
Хрустов закрыл уши ладонями, простонал:
— Как же мы изменились! Господи боже мой!.. Что с нами стало?! А ведь были хорошие, честные ребята…
— Хорошие?.. — повернулся к нему и словно дерево проскрипел Валерий Ильич. — А не ты на полях своей летописи написал: всё ложь!.. И нынче всё повторял…
— Ложь была… — тихо согласился Лев Николаевич. — Но была она как… пароль. А жили по правде. А сейчас правда пароль… зато всё наоборот… И самое ужасное — так поколение за поколением… Что за страна?! И ведь не бежим все сто пятьдесят миллионов отсюда, как от чумной… и не потому не бежим, что нету ног… а потому что любим, любим… За что? И когда она убивает, кричим: «За что?!» И себя спрашиваем: «За что?!» Только потому, что здесь родились?
Бойцов вздохнул:
— Я бы утешил тебя… что во всем мире, а может и во вселенной, всё движется по ленте Мебиуса… мы еще вернемся когда-нибудь сюда в виде мирных и честных коров или голубоглазых бабочек… но в это надо верить… — Алексей Петрович хмыкнул. — Но даже если сам веришь, земного судью не убедишь, что ты бабочка.
Ищук ругнулся сквозь зубы, пригнул голову и бегом, боясь нового толчка, вынес из столовой бутылку водки и два стакана.
— Кто со мной?!
Маланин, продолжая смотреть на Никонова, протянул руку.
— Правильно, Владимир Александрович. Там разберемся.
Сергей Васильевич хотел что-то сказать, но только злую слюну прожевал.
— Нас может спасти, — продолжал Алексей Петрович, — если только где-то рядом произойдет еще бо’льшая беда. Но я бы этого не желал.
— Да ничего там не должно случиться, — негромко повторил Васильев. — Ну, дождь… наверное, уж точно льется через край… Валерий, что скажешь?
Туровский только судорожно вздохнул, поджав ноздри, и замер.
— Может, зайдемте в дом? — кивнул, дрожа, массивный Маланин. — Не бетонный же… если и треснет, не завалит…
— А загорится? — Тарас Федорович кивнул на небо, и в эту именно секунду оно разорвалось пополам прямо над головой, полыхнув пламенем, и жутким, и знобящим, как само небытие…
— А давайте анекдоты рассказывать… — Владимир Александрович посмотрел на свою растопыренную пятерню и ничего не вспомнил. И снова зарыдал. — Я хотел как лучше!..
Васильев толкнул в бок Хрустова.
— Лев, ты же умел смешить до слез! Как вспомню те наши грозные годы — начинаю хохотать: сразу вижу тебя. Как ты говорил? Сала много в стране, а мыслей мало. Вот если бы членам Политбюро хоть иногда дрова колоть, мозги бы встряхивались — и хорошие идеи рождались…
— У него сын в больнице, — буркнул Бойцов и обнял за плечи друга. — Держись.
Под утро мы устали маяться на ногах под дребезжащей крышей крыльца и рискнули, перебрались в круглый зал, сели поближе друг к другу на стульях и на диванчике под сверкающим время от времени зеркалом и забылись. Кто водки напился от страха и угрызений совести, кто — валерьянки из бутылочки Туровского (Хрустов и сам Туровский). Семикобыла, как сидел мешок мешком на диване, так и далее дремал, всхрапывая и всхлипывая, при этом открывая совиные невидящие глаза.
По приказу губернатора егеря вновь включили дизель, и во всех комнатах дачи горел яркий электрический свет, который как бы усмирял влетающий в дом свет молний.
Молчаливый охранник Владимира Александровича ушел в сауну хлестаться веником. Егеря там же где-то пили подаренный им ящик водки. Слышалась песня:
Ливень лил и лил по-прежнему, но гром уже стихал, огонь небесный бегал все больше вдали, в северной стороне, над ГЭС…
