— Спасибо, папочка.
— Я уезжаю завтра, — сказал он и коснулся ее лба, — зашел попрощаться, чтобы не будить тебя утром.
Элеонора посмотрела на отца, который склонился над кроватью. Свет из приоткрытой двери золотил его волосы. На секунду ей показалось, что сейчас он скажет ей что-то, но он не сказал.
— Я буду скучать по тебе, Элли.
— А я по тебе, папочка.
На его глазах показались слезы, и он резко повернулся к двери:
— Спокойной ночи.
Мысль о том, что она обманывает отца, грызла Элеонору, но она знала, что так оно будет лучше. Придет время, и она покинет свое укрытие на стамбульском пароходе (но лишь тогда, когда будет слишком поздно поворачивать назад), и отец обнимет ее и скажет ей спасибо. Она точно знала, что скажет. «Песочные часы» научили ее по крайней мере одному: что бы ты ни делал, всегда следуй зову своего сердца. Разве госпожа Ионеско не повторяла все время, что нет «более глубокой мудрости, чем зов сердца»? На секундочку она задумалась, не входят ли слова госпожи Ионеско в противоречие с тем, что говорит госпожа Холверт, но решила, что нет. Ведь они обе призывали читателя заглянуть в собственное сердце и делать то, что оно им подсказывало, причем без всякой оглядки.
Прошло много томительных часов, прежде чем она решила, что отец и Руксандра наверняка заснули. Тогда она выскользнула из кровати, бесшумно переоделась и пошла к сундукам, стоявшим у входной двери. С усилием открыла замок и подняла крышку. Как и следовало ожидать, сундук был доверху набит коврами. Она обхватила большой лиловый хереке[2] обеими руками, уперлась ногами в стенку сундука, потянула изо всех сил и вытащила ковер на пол. При этом она старалась двигаться как можно тише. Потом быстро перетащила ковер к себе в комнату, с усилием взгромоздила на кровать и со всех сторон подоткнула одеялом. После этого отступила назад и осмотрела дело своих рук. Можно было бы и лучше, но должно сработать.
Уже на пороге Элеонора помедлила, обводя комнату прощальным взглядом. Вот ее комод, кровать, пятый том «Песочных часов» на столике у кровати. На секунду ей захотелось взять книгу с собой, но места в сундуке не было. Она довольствовалась тем, что открыла книгу и вынула деревянную закладку, которую нашла в четвертом томе. С мешком припасов на плече Элеонора прокралась обратно в гостиную и свернулась калачиком в знававшем лучшие дни сундуке, почти доверху набитом коврами, которыми ее отец собирался торговать в Стамбуле.
Глава 5
Преподобный Джеймс Мюлер оперся ногой о край кровати и нагнулся, чтобы завязать шнурки.
День был по-зимнему яркий, холодный, хотя довольно приятный. Запах горящего угля смешивался с ароматом сосны, в доках царила обычная суета. Вереница портовых грузчиков перетаскивала сундуки из повозки на борт судна. Слезы и пожелания доброго пути сменились возмущенными криками возницы, разглядевшего полученную плату. Кроме доков, Констанца напоминала о себе только двумя холмами да парой дюжин серых домов из камня, гнездившихся по периметру ничем не примечательной площади. Джеймс глубоко вдохнул, вынул сигарету из кармана пиджака и прикурил не без некоторого изящества. Констанца не так уж и ужасна, если ты никогда не знал ничего лучшего. Климат тут довольно приятный, и, если он не ошибался, город сыграл, кажется, довольно важную роль когда-то во времена Римской империи. Преподобный затянулся и стряхнул пепел, прежде чем вспомнить: ну да, ведь Овидий провел здесь несчастливые годы на склоне жизни и ведь было у этого городишки еще другое название — Томы. «Последний приют на окраине мира» — так он называл Констанцу. И ничем иным она и не могла быть для этой нежной, тонкой души, оказавшейся в изгнании.
Преподобный Мюлер докурил сигарету и посмотрел на необычную птицу, которая сидела на перилах совсем близко от него. Она походила на удода, хотя такого необычного оперения преподобному никогда не приходилось встречать: удод был светло-пурпурный, с яркими белыми полосками на крыльях и грудке. Удоды не слишком-то дружелюбны, но эта птица просто не отводила от него взгляда, можно было подумать, что она требует чего-то. В ответ преподобный уставился на пурпурное пятно над тонким заостренным клювом, но птица почти сразу же перелетела к двум другим, что притулились на крыше повозки, которая ждала очереди на разгрузку. Джеймс выкинул окурок в воду и облокотился на деревянный поручень, наблюдая за тем, как грузчики под присмотром плотного мужчины с густой черной бородой вытаскивали сундуки из повозки. Торговец, без сомнения. Похоже, еврей. Якоб Коэн? А может, какой другой еврей. Когда последний сундук был благополучно погружен на пароход, бородач взошел на палубу, а удоды полетели к холму.
Преподобный Мюлер выпрямился, вздрогнул и поплотнее запахнул пальто. Почти полгода его не было в Стамбуле, наверняка скопились горы работы. А следующий семестр начнется через четыре дня после прибытия. Приступят к работе трое новых преподавателей. Кроме всего прочего, надо написать приветственную речь. Вдобавок к обязанностям в Робертс-колледже «Педагогический журнал» ждет от него статью, а вице-консул — отчет о положении религиозных меньшинств при теперешнем капитуляционном режиме. Да и начальники из военного департамента им недовольны: уже несколько лет он не мог установить ничего определенного о германском влиянии на Стамбул. Это тревожило его больше всего. Он умел писать отчеты, натаскивать неопытных преподавателей, готовить статьи к печати, но вот вести агентурную работу — увольте. Никогда он не был шпионом — по крайней мере, никто не учил его. Он готов был признать, что успех его миссии в Бейруте был не чем иным, как удачным стечением обстоятельств, но шишки в департаменте приняли откровенность за скромность, и что же? Он обязан им своим местом в Робертс-колледже и при этом не в состоянии доставить им необходимые сведения.
Он закурил вторую сигарету и мысленно перенесся в ласковую Ялту, к продуваемым ветрами эспланадам и меланхолическим фасадам опустевших летних дач. Ялта была превосходной передышкой между нескончаемой чередой стамбульских интриг, партийных игр и предательств, но приходилось возвращаться. Он стряхнул пепел на поручень и равнодушно посмотрел на кучку новых пассажиров, которые поднимались на борт, сопровождаемые отчаянными прощальными взмахами платков. Пароход чихнул, и они отошли от причала. Он уже сожалел, что не поплыл прямым рейсом из Севастополя в Стамбул. Этот же пароход останавливался по крайней мере раз в день, и, что более существенно, на нем совершенно не с кем было поговорить. А ведь Новый год, чего доброго, придется встречать на борту, подумалось ему тем утром; тут ведь все живут по юлианскому календарю. Джеймс ухмыльнулся, вспоминая любимую максиму своей матушки: «Все, что нам остается, — извлекать пользу из положения, в котором мы оказались по воле Господа». Постукивая пальцами по нагрудному карману, он послал сердечное, хотя и несколько сардоническое последнее «прости» немногочисленным провожающим и спустился вниз знакомиться с попутчиком.
Господин Якоб Коэн оказался именно тем бородатым субъектом, за которым преподобный Мюлер наблюдал с палубы. Вернувшись в каюту, он увидел там человека, который распаковывал потрепанный чемодан.
