— Добрый день, госпожа Коэн. — Он сначала поприветствовал Руксандру, потом перегнулся через прилавок и угостил Элеонору карамелью. — И вам, молодая госпожа Коэн.
Лаврентий, жилистый, всегда растрепанный парень с добродушной улыбкой, работал у господина Сейдамета, сколько Элеонора себя помнила. Это была добрая душа, хотя и не всегда расторопная. Пару раз он путал покупки, из-за чего приходилось повторять весь путь от дому до лавки и обратно, чтобы обменять товар.
— Килограмм фасоли, два куска зеленого мыла, вон того, килограмм желтой чечевицы и, — Руксандра заглянула в список, — две катушки ниток, банку леденцов и сто граммов зиры.
— Что-нибудь еще, госпожа Коэн?
— Нет, это все.
Бормоча себе под нос, Лаврентий обходил лавку, чтобы снять с полок то, что назвала Руксандра, пока не набрал полные руки нужного товара. Пару секунд спустя он вручил им аккуратный сверток коричневой бумаги, перевязанный веревкой:
— Ровно две лиры.
Руксандра вытащила кошелек и принялась отсчитывать монеты, но тут Элеонора потянула ее за рукав платья:
— Полторы лиры, тетя Руксандра.
Руксандра сделала вид, что не слышит, и протянула деньги:
— Благодарю вас, Лаврентий.
— Но, тетя Руксандра, — Элеонора продолжала дергать за рукав, — должно быть полторы лиры.
— Не говори глупостей! — сказала Руксандра, повышая голос. — Неужели ты думаешь, что знаешь цены лучше Лаврентия?
Другие покупатели уже начали посматривать в их сторону, поэтому Руксандра ухватила Элеонору за ворот платья и поспешила к выходу. Голос из-за прилавка заставил их остановиться:
— Сколько, говоришь, должно быть?
Это был сам господин Сейдамет, выходец из Добруджи, который время от времени захаживал к ним по вечерам — выпить чая с Якобом.
— Сколько, говоришь, должно быть? — повторил он и вежливо поклонился. — Мы вовсе не собираемся обсчитывать вас, госпожа Коэн.
Элеонора почувствовала, как Руксандра отпустила воротник.
— Ну, давай, — сказала Руксандра, растягивая губы в тонкую улыбку. — Повтори, что ты сказала.
Элеонора подняла глаза и посмотрела на тетю, потом повторила:
— Полторы лиры, — сказала она, одергивая платье. — Фасоль стоит сорок пиастров за килограмм, мыло — по десять за кусок, желтая чечевица — по тридцать пять, две катушки ниток за десять, леденцы — пятнадцать, сто граммов зиры — тридцать. Получается полторы лиры.
Господин Сейдамет задумался на секунду, подсчитывая в уме.
— Она права, — объявил он, обращаясь к покупателям, которые следили за развитием событий. — Лаврентий, верни, пожалуйста, госпоже Коэн ее деньги.
Лаврентий виновато повел плечами, открыл кассу и извлек монетку в пятьдесят пиастров, однако Руксандра была уже в дверях.
— Простите, — говорила она, таща Элеонору через толпу, — она не понимает, что говорит.
Когда они вышли на улицу, дождь шел еще довольно сильно, небо было затянуто тучами, а дорога утопала в грязи, доходившей до щиколотки. Но Руксандре было не до дождя. Она неслась вперед с высоко поднятой головой и прижатыми к груди покупками. Такие мелочи, как лужи и Элеонора, ее совсем не занимали. За всю дорогу домой Руксандра не проронила ни слова и ни разу не обернулась.
— Вот именно, — проговорила она, хлопнув дверью так, что китайские коты закачались на своих подставках. — Вот именно так и должно было случиться. Вот именно поэтому я хотела пресечь твои занятия в корне. Теперь весь город будет о нас судачить. А это последнее, что нам нужно, — привлекать к себе лишнее внимание. Вдовец и бездетная свояченица, евреи, которые ведут дела с турками. А теперь еще и девчонка, которая считает в уме и поправляет продавцов.
— Но, тетя Руксандра, я подумала, что деньги…
— Деньги! — сказала Руксандра, всхрапнув, как норовистая лошадь. — Вам с отцом все бы деньги считать. Вот что я скажу вам, молодая госпожа Коэн. Вашим урокам пришел конец. Вы нарушили правило, единственное правило — и тут не удержались.
— Но, — голос Элеоноры зазвенел от обиды, — я не нарушала правила. Я ничего не сказала о занятиях.
— Ты нарушила и букву, и дух правила. Иди к себе в комнату и не выходи, пока я не разрешу.
Элеонора не знала, сколько часов проспала. Когда она проснулась, лежала она почему-то на одеяле. Голова была засунута под подушку, а большой палец оказался во рту. Было холодно, небо за окном отливало темной синевой. Она чувствовала себя так, словно проснулась в другом мире, ну или, по крайней мере, другим человеком. Элеонора выпростала голову из-под подушки и вытащила замусоленный палец изо рта. Из гостиной пахло жареной картошкой и фруктовым пирогом. Руксандра засмеялась, кто-то двигал стулья. В комнате разговаривали, но до Элеоноры долетали только отдельные слова. Чтобы получше расслышать, она выскользнула из кровати и приложила ухо к двери.
— Более того, это для ее же собственного блага, — говорила Руксандра. — Помните историю моей двоюродной бабушки Шейделе? Ее было за уши от книг не оттащить, она все время проводила в библиотеке, а когда пришло время искать ей мужа, никто не захотел брать ее в жены. Сваха говорила о ней как о калеке. Вы этого добиваетесь для девочки? Для вашей дочери?
Последовала короткая пауза, только нож стучал по тарелке.
— Все, чего я хочу, — чтобы Элли была счастлива.
— Мы все этого хотим. Но дело в том, что она нарушила правило.
— Хорошо, — сказал отец, пережевывая кусок мяса. — Мы будем заниматься через день или раз в неделю.
— Она нарушила правило. У нас было только одно правило, и она его нарушила.
Отец не отвечал.
— Что-то с ней не так, вы же сами мне говорили. А теперь все об этом знают, все видели.
В комнате повисла тишина, потом до Элеоноры донесся скрип отодвигаемого стула. Отец прочистил горло и сказал:
— Я буду в гостиной.
Элеонора стояла, прижавшись ухом к замочной скважине. Она чувствовала запах отцовской трубки, который смешивался со стуком посуды, — Руксандра убирала со стола. Через пару минут она совсем успокоилась, взобралась на кровать, улеглась на бок, свернулась калачиком и осмотрелась по сторонам. Ее взгляд перебегал с хромого трехногого умывальника на царапину на оконном стекле, со стекла — на комод под окном. Она вовсе не хотела нарушать правило, не хотела расстраивать Руксандру. Все, что она сделала, — поступила так, как нужно. Элеонора перекатилась на спину и уставилась в потолок, по которому пробегали быстрые тени. Может, она на самом деле какая-то не такая? Но она чувствовала себя такой же, как все, по крайней мере, ей так казалось. Закрывая глаза, она слышала чуть различимое воркование удодов, и ее мысли унеслись к Робинзону Крузо, который оказался совсем один на необитаемом острове, без всякой надежды. Если ей не позволят больше учиться, не дадут дочитать книгу, он никогда не выберется к людям.
Глава 4
Судьба Элеонориных занятий была решена. Она нарушила правило, единственное правило, и никакие доводы или уговоры не заставили бы тетю смягчиться. Через несколько месяцев после происшествия в лавке хорошее поведение и прилежание в работе по дому было вознаграждено. Элеоноре разрешили читать ради развлечения, но не более одной книги в месяц. Это уже не в радость, если читаешь
