от домашних дел. Скользила глазами по строчкам между стежками, украдкой проглатывала абзац, пока чистила картошку. Она так глубоко погрузилась в книгу, так переживала смерть родителей госпожи Холверт, предательство графа Олафа и крах матримониальных надежд госпожи Ионеско, что перестала обращать внимание на жизнь домашних.
До нее долетали обрывки разговоров о путешествии, несколько раз она отрывалась от страницы при упоминании Стамбула, но известие, которое принес отец одним ноябрьским вечером, оказалось для нее полной неожиданностью. Она сидела за столом и читала третий том, дойдя до знаменитой сцены, в которой генерал Кржаб собирает всех членов семьи и обращается к ним с упреками, после чего сообщает о сокровищах, которые обнаружил в шкафу покойной матери, и делит их поровну. Как раз в этот момент отец подъехал к крыльцу в запряженной ослом повозке, на которой стояло четыре сундука. Когда отец с помощью возницы составил сундуки в углу гостиной, Элеонора с любопытством подняла голову:
— Зачем эти сундуки, папочка?
— Для моей поездки.
Она положила раскрытую книжку на стол, переплетом вверх, и они в замешательстве посмотрели друг на друга.
— Ты забыла? Я скоро еду в Стамбул.
— В Стамбул?
Для Элеоноры Стамбул был вовсе не тем местом, куда можно просто взять и поехать. Это был город легенд, жемчужина, занесенная песками пустыни или даже похороненная на дне океана, затерянная столица древней цивилизации, от которой за века небрежения остался лишь остов.
— Я еду продавать ковры, — объяснил отец. — А возможно, и покупать тоже. Дела в последние несколько лет шли не очень хорошо. Надеюсь, в Стамбуле мне повезет.
— А долго тебя не будет?
— Не так уж долго, — ответил он. — Дорога занимает неделю или полторы, смотря по погоде. Но я должен буду задержаться там недели на две, возможно и дольше. К счастью, мне есть у кого остановиться.
Что скажешь в ответ на такое? Элеонора стояла, пытаясь переварить неожиданное известие, когда из кухни показалась Руксандра с супницей. Она накрыла на троих. Элеонора смотрела в тарелку, болтая ложкой в супе: морковка, сельдерей, лук, петрушка кружились под маслянистой пленкой. Она поймала розоватый кусок курицы и представила месяц без отца, целый месяц наедине с Руксандрой. Ее затошнило от одной мысли об этом.
— Папочка, — выпалила она, — не уезжай. Я не хочу.
Отец отложил ложку и тщательно прожевал жесткий куриный хрящ. Она закрыла лицо руками. Если бы только она смогла придумать, как заставить его остаться, но ничего нельзя было сделать. Все было уже решено.
— Я буду по тебе скучать, Элли. — Протянув через стол руку, он погладил ее по спине. — Но ведь я уезжаю всего на месяц.
— Всего на месяц, — повторила Руксандра. — А пока мы найдем чем себя занять. Он вернется скорее, чем ты успеешь соскучиться.
Элеонора перевела взгляд с отца на Руксандру. Ее мир разрушен, его методично ломали долгие недели, а теперь просто поставили ее в известность. Она сглотнула и прикусила нижнюю губу. Месяц — это так долго, тридцать дней или даже тридцать один, а путешествие полно опасностей: повсюду подстерегают воры, дикие звери, землетрясения и разбойники. А вдруг что-то случится? Что же тогда с ней будет? Горе подкатило к горлу соленой волной, но она понимала, что плачем делу не поможешь. Элеонора попыталась справиться со своими чувствами. Она вспомнила слова, с которыми госпожа Холверт обратилась к кузине после трагической смерти своих родителей: «Почему бы мне самой не решить, что мне чувствовать? Разве это не мои чувства? Если мне захочется поплакать, я поплачу. Сегодня мне не хочется».
После ужина Элеонора, отпросившись, ушла к себе. Она лежала на спине в плотном коконе одеяла и слушала, как замирали звуки дневной жизни. Мир меняется, когда приходит ночь, того и гляди, провалишься в темноту бездонного колодца, откуда уже не выбраться. В полусне ей показалось, что за окном стоит олень. Его глаза сияли скрытым огнем, будто бы отражая свет тысячи маяков. Через секунду видение исчезло.
Утром Элеонора точно знала, что ей делать. Другого пути не было. Несколько недель она жила обычной жизнью: читала, чистила овощи, скребла полы и даже несколько раз слушала отцовские рассказы. Но в это же самое время она продумывала детали побега. Она решила, что прежде всего необходимо запастись провизией, чтобы было чем подкрепиться в первые несколько дней, пока она не придумает, как добывать себе пропитание. Мешком ей послужила старая голубая наволочка с желтыми цветами, вышитыми по верхнему краю. Делать запасы оказалось даже проще, чем она думала. Она собирала свечные огарки, прятала недоеденные кусочки сыра в карман и, когда представился случай, пробралась в кладовую. Все эти приготовления велись в глубочайшей тайне. Ведь заподозри Руксандра или отец хоть что-либо, ее планы бы рухнули.
Тайна чуть не раскрылась накануне отъезда Якоба. Стоял ясный день, небо расчистилось впервые за несколько недель, и Руксандра объявила, что собирается выбивать ковры. Элеонора посмотрела, как тетя один за другим выносит в сад бесконечные рулоны, взяла табурет и пошла в кладовую проверить тамошние запасы. Чего там только не было: копченое мясо, круги сыра, громоздящиеся один на другом, разнообразные соленья, варенья, сушеные фрукты и огромный фруктовый пирог. Вполне достаточно, чтобы не умереть с голоду целый месяц. В конце концов Элеонора решила, что возьмет банку ежевичного варенья и кусок соленой трески. Она уже сняла банку с полки и тянулась за рыбой, когда в дверном проеме показалась чья-то тень.
— Решила полакомиться вареньем?
От неожиданности Элеонора выпустила банку из рук. На полу среди осколков стекла варенье растекалось, как раздавленный слизень.
— Пока я работала в саду, ты решила перекусить булкой с вареньем? Это же была последняя банка ежевичного варенья, разве ты не знала?
Пока Руксандра отчитывала ее, Элеонора слезла со стула и опустила голову в знак смущения. Ее поймали с поличным, но Руксандра даже не заподозрила, что она собиралась делать с вареньем, а это было самое главное.
— Простите, тетя Руксандра, — сказала она. По ее губам пробежала легкая улыбка, но она сдержалась. — Я проголодалась.
— Придется поголодать до обеда. Убери-ка тут, и смотри, чтобы я тебя больше не видела у кладовой.
На ужин Руксандра приготовила любимые осенние блюда Якоба: курицу в сливовом соусе, тыквенный суп и яблочный пирог. От волнения Элеонора едва прикоснулась к еде, хотя и была голодна. Меньше чем через полдня корабль унесет ее в Стамбул. Ком подкатывал к горлу, когда она слушала, как Руксандра обсуждает с отцом последние подробности: когда прибудет повозка, время отправления парохода, доставили ли венецианскую парчу, кто будет его сосед по каюте. А между тем в голове Элеоноры проносились образы Стамбула вперемешку с обрывками ее плана и мыслями о том, что может пойти не так.
После ужина, во время которого она почти ничего не съела, Элеонора сказалась больной и попросила позволения пойти к себе. Отец пообещал заглянуть к ней, когда закончит последние приготовления. Он сдержал слово.
— Элли, — позвал он, просовывая голову в дверь, — ты не спишь?
Она перекатилась на бок и моргнула. Она не спала, но решила, что лучше будет притвориться спящей. На отце был серый шерстяной костюм, который он обычно носил, но сегодня костюм выглядел свежеотпаренным, отцовские усы были подстрижены, а в голосе чувствовалось нетерпение.
— Вот, принес тебе, — сказал он и поставил тарелку с пирогом на комод. — Если проголодаешься. Ты почти не ела за ужином.
Элеонора почувствовала, как у нее заурчало в животе — будто рядом с легкими начиналось извержение вулкана.
