– Какая я тебе Мура?!- шепотом заорал Крохин. В купе было темно, и с нижней полки, наискось от него, доносился чудовищный храп Некипелова. Ни одна женщина не могла бы храпеть с такими фиоритурами, внезапными садистскими паузами, внушавшими надежду, и новыми триумфальными раскатами.
– Мура моя Мура,- продолжал шептать ему в ухо погранец.- На палубу вышел, а палубы нет… Вручили нам отцы всесильное оружье…
– Тебе чего надо?- без приязни спросил Крохин.
– Всех!- захрипел дембель.- Они нас всех! Придут и всё заселят, я же вижу. А ты лежишь тут, люба моя, и не знаешь…
– Сам ты Люба,- сказал Крохин и отвернулся, но отвратительный небритый чужой человек еще дышал ему в затылок и норовил обнять – без всяких приставаний, в чистом дружеском порыве. Мужское тело было отвратительно. Крохин лежал, вяло отбивался и с невыносимой тоской думал о том, сколько раз его собственное мерзкое тело наваливалось вот так на чистую и нежную красоту, на совершенство, именуемое женщиной; и многие терпели, а некоторые любили! Он понял теперь внезапные приступы отвращения, овладевавшие его Элей вдруг, без всякой причины. По-хорошему, Эле не следовало терпеть его вовсе.
В остаток ночи уместилось много удивительных событий: Некипелов продолжал храпеть, дембель побежал блевать – и не добежал; хорошо, по крайней мере, что не заблевал купе. «Харчами расхвастался»,- презрительно проскрипел Каримов. Саня Крупский сказал, что один его друг – он с тщательностью второклассника выговаривал его американскую фамилию – тоже однажды перебрал перед первой брачной ночью и тоже, значит, метнул харчи – ну, не в сам момент, но сразу после, так что невеста подумала, что это она так на него подействовала. Крохин засыпал, слушал буйство дембеля в коридоре и каримовский шепотный монолог – несчастный рассказывал самому себе о том, какие все стали выжиги, а бабы в особенности. Крупский иногда подавал голос, отвечая на каримовские шепотные расспросы о ценах на американскую недвижимость. Зачем Каримов этим интересовался – Бог весть: ясно было, что покупать американскую недвижимость он не собирался. Просто ему все время надо было чувствовать, что кто-то живет много лучше нас – разумеется, за наш счет.
Среди всего этого шума и зловония, страдая вдобавок от коньячной изжоги, Крохин думал о главном – о том, как он придет завтра к Эле. То есть даже уже сегодня, о Господи. Он придет к ней, в чистоту, опрятность, интеллигентность ее квартиры,- придет грубый, страшный, чужой, ведь они не виделись три месяца, придет, чтобы сделать с ней грубую и страшную вещь – потому что страшно видеть рядом с собой мужчину, примитивную, пошлую особь, озабоченную только доминированием да демонстрацией нажитых комплексов. Мужчина жесток, труслив, циничен. Мужчина отвратительно пахнет. Невозможно даже просто спать рядом с мужчиной, а о том, чтобы принадлежать ему, не может быть и речи. Генофонд гибнет из-за мужчин. Одни мужчины храпят и пьют, как наши попутчики, а вторые умеют только брюзжать и всех ненавидеть, хотя они ничем не лучше… Что я сделал в своей жизни? Я делал женщин более или менее несчастными, и все это время я трепался, занимался никому не нужной и непонятно зачем существующей социологией, маскировал свои низменные желания стихотворными цитатами… Ненавижу! Крохин все мог себе представить – не мог представить только, как женщины терпят этих уродов, примитивных, как два пальца, и зловонных, как авгиевы конюшни.
Утром он долго сидел в скверике напротив Элькиного дома, не решаясь зайти. И просидел бы так еще час, а может, и уехал бы на фиг, ближайшим же поездом, не осквернив и не сломав ее жизни, не навредив ей эгоизмом и комплексами всякого самца… но она, со своей истинно женской интуицией, сразу просекла, что надо поглядеть в окно. В это окно она и увидела его, и сбежала к нему по лестнице, и потащила в дом – не то бы он, конечно, уехал. Но бабы понимают, и потому она ни о чем не расспрашивала его.
Миледи
Независимая, состоятельная, молодая, красивая, пышноволосая, худощавая, длинноногая, изысканная, изящная, профессионально успешная женщина Татьяна по прозвищу Миледи – а как вы хотите, чтобы окружающие трансформировали фамилию Милетинская?- ехала в Москву из Петербурга в комфортабельном, уютном, дорогом, шикарном, отличном купе сверхскоростного поезда ЭР-200, чтобы отметить свое неотвратимое, приятное, зрелое, своевременное, нисколько не огорчительное тридцатилетие в обществе своего нового красивого, щедрого, молодого, состоявшегося любовника по имени Григорий.
Миледи сидела в купе и думала о себе именно этими словами. Это было нечто вроде профессионального аутотренинга, но, по совести сказать, она и в самом деле встречала тридцатилетие в полном шоколаде. Врут, что большинство женщин боится возраста. Возраст – это компетентность, это право пользоваться плодами трудов, это особая, зрелая, чуть терпкая привлекательность (она так и думала: «чуть терпкая»). Молодость унизительна. Зрелость – ровное, надежное плато, достигнутое равновесие, и только от нас зависит растянуть его практически до бесконечности. Кроме того, новый любовник Миледи хоть и был младше ее на два года, но совершенно об этом не догадывался: он был главной ее вершиной, тем самым, к кому она шла все эти годы, дегустируя и отвергая предыдущие варианты. К этому человеку можно было бы даже переехать – он уже намекнул на это. Отметить вступление в новый возраст Татьяна хотела именно с ним. Как встретишь, так и проведешь.
В купе она была одна. Думала сначала выкупить второе место, но потом решила лишний раз испытать судьбу. Судьба в последнее время подбрасывала ей подарок за подарком – повышения, знакомства, проекты. Миледи передвигалась по жизни в ауре всеобщего завистливого обожания, ловила на себе восторженные взгляды и не снисходила до того, чтобы отвечать на них благодарной улыбкой. В конце концов, все это было должное, заслуженное. Тут и таилась прелесть возраста: спелые, так сказать, плоды. Страшно вспомнить, сколько она комплексовала в юности. Теперь уже ничьи резкие слова и грубые замечания (проистекавшие, понятно, от зависти) не портили ей настроения – она научилась игнорировать их. Но ждать подарков от судьбы не переставала – вечная азартная девочка, Диана-охотница. Так думала она о себе: да, Диана-охотница. Беру, что хочу. Вот сейчас войдет прелестный мальчик, или опытный зрелый мужчина, или увлекательный творческий человек, телеведущий или Сергей Минаев, и дорога превратится в еще одно приключение, а Григорий никогда ничего не узнает. Жизнь надо воспринимать именно так – как череду легких праздников, веселых авантюр и увлекательных… она задумалась, подыскивая третье слово, и тут дверь купе отъехала в сторону, и глазам Миледи предстал ее бывший муж Прохоров.
– Здорово, Таня,- сказал он, отдуваясь. Прохоров был полноват, но это его не портило – мог себе позволить при почти двухметровом росте.- Не ждала?
– Прохоров?!- изумилась Миледи.- Здравствуй, я очень рада! Какие бывают удивительные совпадения!
– Да, да,- сказал Прохоров.- Прямо как в «Космо». Поздравляю тебя, Таня, с днем рождения.
Он уселся напротив и угнездил на коленях дипломат, но никакого подарка оттуда не извлек. Вот тебе и судьба, подумала Миледи. Разумеется, никакой речи о возобновлении отношений и быть не могло, Прохоров был исчерпан и отброшен еще три года назад, да и брак длился всего пару лет,- но занятно было посмотреть на него с высоты своих прекрасных тридцати. В нем что-то было, да, что-то надежное, мило-медвежковатое,- но он, конечно, сильно отличался от двадцативосьмилетнего щедрого, состоятельного, состоявшегося, веселого, белозубого, безукоризненно одетого, благоуханного, свежего (нужное подчеркнуть – нет уж, давай все вместе) Григория.
– Прекрасно выглядишь, Таня,- сказал Прохоров с мягкой улыбкой.- А я вот, видишь, все один и выгляжу не очень хорошо.
– Ну что ты, Прохоров,- очаровательно улыбнулась Миледи.- Ты очень, очень славный. Я часто вспоминаю тебя. Мы были друг для друга необходимым этапом. Я благодарна всему и ни от чего не отрекаюсь.
– Да-да,- рассеянно кивнул Прохоров.- А у меня после тебя все не очень хорошо. Ты видишь какая, а я, прямо скажем, не ахти…
«И впрямь не ахти»,- подумала Миледи с явным удовольствием.
– Ну, не надо опускать руки,- сказала она.- Никогда не поздно реализовать свой шанс. Ты всегда был недостаточно позитивен, а ведь всё в наших руках.
– Ну да, ну да,- снова кивнул Прохоров, вытащил недорогой, некрасивый, немодный потрепанный, неинтересный, ненавороченный мобильник и набрал номер.
– Уже здесь,- сказал он в телефон.- Да, да, все отлично. Ну, привет.
Через несколько секунд дверь купе опять отъехала – они как раз пролетали мимо Купчина,- и взору Миледи предстал Паша, которого тут не могло быть ни под каким видом. Паша два года назад, с тех самых пор, уехал за границу. Он написал ей, что у него всего два варианта – или убить ее, или убить себя; но поскольку на самоубийство он пока решиться не может, то предпочитает мягкий его вариант, а именно Швейцарию.
– Ой, Паша!- воскликнул Прохоров.- Какая удивительная встреча!
– И то сказать,- кивнул Паша.- Прелестные бывают совпадения. Здравствуй, Коля.
Мужчины пожали друг другу руки.
– А ты гляди, с кем я еду-то!- радостно сказал Прохоров.
– О-о-о!- воскликнул Паша.- Ты едешь с Таней! Вы опять вместе?
– Что ты, Паша,- кротко сказал Прохоров, потупившись.- Разве Таня теперь снизойдет до меня… Видишь, я какой… Я старый, и толстый, и немодный… Нет, я оказался здесь для того, чтобы поздравить Таню с днем рождения.
– Еще одно удивительное совпадение!- с некоторым гнусноватым подвыванием ответил Паша.- Я здесь ровно для того же, йа, йа! Натюрлихь! Дорогая Таня, я поздравляю тебя с наступающим днем рождения.
– Спасибо,- суховато ответила Миледи. Ей переставал нравиться этот парад удивительных совпадений.- Очень приятно, мальчики, что вы встретились как друзья.
– Ну теперь-то что же нам делить?- искренне изумился Паша.- Теперь мы, конечно, друзья. Мы все теперь веселые, позитивные друзья… я присяду, дорогие ребята?- Он плюхнулся на мягкий диван рядом с Прохоровым.- Дружба – такое удивительное, прекрасное чувство… оно, мне кажется, даже больше любви. Как ты думаешь, Коля?
– Нет,- сказал Прохоров и решительно покачал головой.- Нет, как хочешь, Павел, а я не соглашусь с тобою. Я буду с тобою спорить. Любовь провоцирует нас подчас на чудесные поступки, мы сами потом не можем понять, что это на нас нашло… Вот, например, узнав, что Таня любит тебя, я сжег твою книгу в ванной. Вообрази. Там на обложке был твой портрет. Сначала я проткнул тебе глазки и ушки, а потом сжег на хрен в ванной. Прости, Паша.
– Ерунда,- сказал Паша.- Я даже ничего не почувствовал. Зато теперь мы друзья, и это прекрасно.
– Зато Таня почувствовала,- сказал Прохоров.- Правда, Таня? Ей было очень приятно. Когда она об этом узнала, она очень смеялась, очень. Вообще, мне кажется, ей нравился наш тройственный союз…
– Только когда ты не напивался,- резко сказала Миледи.
– Да, да, я напивался,- покаянно кивнул Прохоров. Она сразу вспомнила эту его манеру – шутовские покаяния вместо того, чтобы сделать хоть шаг к реальному изменению ситуации.- Я вообще чуть не спился, когда ты ушла, Таня. Точнее, когда ты выгнала меня. Правда, мы купили квартиру вместе, но ты
