Она повела передо мной крепеньким бюстом с тёмными налитыми сосками и заржала, как пони. А я и правда чуть было не решил, что они тут озверели без мужиков.
— Ты гад, — сообщила она проникновенно.
Ну вот, теперь ещё и гад.
— Девчонки, — сказал я осторожно. — Что я такое сделал-то?
Моих слов будто не слышали.
— Иуда хуже насильника, — заявила, поднимаясь, Аня.
Точно, Аня! Я даже вздрогнул, когда немытая, в рваном халате под ватником баба подошла ко мне и свирепо заглянула в глаза. Живая, и никаких следов от лопаты на лбу. Фанатичный блеск в глазах лишал желания исповедаться в особенностях интимной жизни, так что я проглотил заверения, что я не насильник и вообще смирный.
— Знаешь, что, подлюка? Сегодня ты никого не изнасилуешь.
Она так нехорошо улыбалась.
— Ань, ты что это собралась делать, — попыталась нерешительно возразить Верка. — Ты разве знаешь, как такое делают?
— Как, как! Как кота! Просто.
— Ань, ты же сама говорила, он вам помочь пытался, — на этот раз вмешалась немолодая рыхлая женщина с бледным лицом. — Серёгу не одолел, но если бы знал, что тот левша…
— Брось, Тамара! Всё честно, — оборвала её девица с крепеньким бюстом. — Так и надо! Знаете, можно леской, затянуть и дёрнуть…
— Как бы ни так, за меня он заступался! Свою шкуру вытаскивал.
— Какой там леской, щипцы надо или ножницы. И прижечь.
— Прижигать ещё? Обойдётся!
Действия мужчин бывают очень мерзкими, но они хотя бы подчинены логике. Скажу честно — я растерялся, когда цепкие ручонки этих фурий опять вцепились меня, связанного по рукам и ногам. Придавили к земле плечи и руки, рвали джинсы и расстёгивали ремень…
Слишком быстро и невразумительно всё происходило. Потом я ослеп от боли в паху.
Потом почувствовал, что меня поднимают.
— Иди-иди, — приказал знакомый женский голос, а у меня не было сил послать её в ответ.
— Уходи, не фиг тут помирать! Да вали, или нравится мучиться?
Идти я не мог, но меня так толкнули в спину, что я сделал несколько шагов. Потом, кажется, упал.
Солнце, летнее солнце, жаркое, слепящее. И очень хочется пить. Надо пойти, купить воды в киоске.
— Какой тебе воды? Газировки в гастрономе нет!
Наверное, нет. Да и денег у меня только пятнадцать копеек — на мороженое, сегодня должны завезти. Только бы не пломбир, он стоит целых восемнадцать…
— Сходи домой. Мама мальчику компотику даст.
Это Людка с ободранными коленками. Ухмыляется. А что, вообще-то, плохого или странного в том, что человек хочет пить?
Говорят, из всех живых существ, кроме человека только крыса способна смеяться. Не знаю, ни разу не замечал. У меня была крыса — очень ласковый, доверчивый и смышлёный зверёк, и даже голый хвост оказался приятно шершавым и тёплым на ощупь. Я её очень любил, пока я однажды не забыл закрыть клетку с попугайчиком. Крыса забралась туда и моментально схватила заметавшуюся в ужасе птичку. И отказывалась разжать зубы, когда я пытался отобрать у неё добычу. Тогда я понял, что называют крысятничеством.
— В сыщики-разбойники, — деловито предлагает между тем Колька и вытаскивает из кармана украденный в школе мелок. — Чур, я сыщик!
Я тоже хочу быть сыщиком. Но больше хочется домой, где стоит в холодильнике трёхлитровая банка с чайным грибом. Да хоть воды из-под крана. Надо подняться, надо идти…
Я встал.
Больно било сквозь веки золотое сияние.
Я очень терялся поначалу от настигающих при переходе стены глюков, а потом привык. Этот сон о дворе и детстве — именно такой бред, а подлинный бред стал привычной уже реальностью. Нельзя вернуться в прошлое.
Стены не пустят.
А пить хотелось всё больше, надо было идти. Не умирать же от жажды тут, в пронизывающем золотистом свете. Я закрыл голову руками, понимая, что это бесполезно, но делая уступку малодушию. Потом открыл глаза.
Ничего не случилось.
Солнце, как и раньше, било в простенок между двумя хрущевками-пятиэтажками, и я отошёл вправо так, чтобы оно не слепило меня.
Я стоял на детской площадке один. Баб не было. Джинсы мои были целы. Остальное, кажется, тоже. Я постоял немного, ничего не решая, впитывая запахи и звуки летнего утра.
Двинулся к ближайшему подъезду и чуть не столкнулся с женщиной в рваном ватнике и камуфляжных штанах. Под ватником у неё был рваный ситцевый халат, а в дырах просвечивал грязный лифчик.
— Аня, — сказал я и невольно отступил на шаг. Вот будет сейчас визгу…
Аня спросила спокойно и без удивления:
— Ты чего так рано пришёл?
— Рано?!
Она близоруко прищурилась.
— Я тебя не помню, — сказала она недовольно (как будто у меня были причины для радости). Ты новенький, что ли? Оттуда? — она махнула рукой в сторону стены. — Давно новеньких не было. Оттуда, ага?
— Оттуда, — согласился я.
— А меня откуда знаешь?
Временные петли и раздвоение реальности — дело обычное, а всё-таки неприятно.
— Ты на мою знакомую похожа, — мрачно соврал я. — Она тоже Аня.
На Лидку она была похожа, а ни на какую не на Аню. Вредную белобрысую крысу с нашего двора.
— Ну иди, — согласилась она. (А мы уже и так шли, вот только куда?) — Или ты к мужикам хочешь? Они все в той девятиэтажке живут, где пивной ларёк.
— Я пить хочу, — сообщил я. Раз она меня не помнит или делает вид, пусть так и будет. Пить… должна тут быть вода?
Или, вон — квас. На углу замаячила жёлтая бочка с надписью на боку. Пустая?
— Квас есть, — подтвердила Аня, старательно стягивая ватник на груди. — Только закрыто, надо замок ломать. Показать тебе, где инструменты?
Она не притворялась, она правда на меня не злилась.
— Покажи.
Инструменты оказались дворницкими. Среди них нашёлся ломик для сколки льда, отмычка на все случаи жизни.
— Слушай, — сказала Аня, глядя, как я с удовольствием взвешиваю железяку в руках. — Может, ты нам магазин откроешь?
Ну, магазин так магазин…
Вход был тут же, со стороны двора, среди ящиков с пустыми стеклянными бутылками, и я сорвал здоровенный амбарный замок. Этот магазин во времена моего детства именовался тридцать четвёртым гастрономом, позднее супермаркетом «Еда». Потом его переименовывали столько раз, сколько он менял хозяев.
