Получил ещё раз.
Парни так и держали меня, пока не препроводили в соседнюю пятиэтажку. Двое вели меня, а третий заботливо нёс следом за мной мой рюкзачок и ломик. На втором этаже конвоиры мои заглянули в одну из квартир и неожиданно позволили распрямиться. Я тоже заглянул. На кухонном столе, покрытом старой клеёнкой, Алина исполняла стриптиз. В маленькую кухню набилась неожиданно большая толпа. Мужиков явно было больше, чем я думал — намного больше, чем женщин, и они таращились на голую Алину с большим удовольствием.
Всё верно. После хлеба — зрелище. Секса плебс у вышестоящих не требовал. Видать, своими силами обходился.
— Мы сюда и шли? — спросил я невинным голосом. Конвоиры окрысились.
— Иди!
На третьем этаже один из парней метал ножи в распятую у двери Веру.
— Между пальцами, — говорил он. — Да что ты пищишь? Тебе сегодня только со мной осталось. Сама ж говоришь, надоело? Вот, вместо этого бросок…
Послышался стук и Веркин истошный визг.
— Ай да стрелок, — похвалил кто-то. — Она так и будет до завтра орать? Лучше добей…
— Идиот, ты сам-то сколько раз умирал?
— Ну, веди к стене, раз такой умный!
Меня ощутимо ткнули под рёбра, приглашая идти дальше. На четвёртом этаже я увидел, наконец, Сергея. Впрочем, я его видел уже один раз, когда он прибил лопатой Аню.
Ему было лет тридцать пять. На вид ничего особенного, вид не воинственный, жирок на брюшке завязался от сытой жизни. Хотя, я всяких предводителей повидал. Он сидел на кровати с панцирной сеткой, я уж и забыл, что такие были. Тамара в милом передничке на голое тело подавала чай. Умиротворяющая, после метания ножей, картина.
— Тебе предлагали по-хорошему.
— Предлагали, — согласился я. — Это ты Серёга?
— Это я Серёга, — согласился он. — А ты не знаю, на что рассчитывал, деваться тут некуда. И тебе, и нам. Мы живём, как умеем, и развлекаемся, как умеем. Понимаешь?
— Понимаю, — согласился я.
— Хорошо, что понимаешь. Каждый вечер, как жара спадёт, игра. В кошки-мышки! Так что, дорогой, быть тебе всегда мышкой. Потом, может, посмотрим на твоё поведение, а пока так! Лучше бы ты пришёл сразу, было бы по-честному. Да ещё Пашку прибил. Выходит, напросился. Верно?
— Верно, — согласился я. — А что с мышкой делают, когда изловят?
— Узнаешь.
Он ухмыльнулся.
— Любишь прятаться, да? Тебе понравится играть. Но это чуть позже. А пока — на новенького, как полагается! — И он кивнул своим шестёркам: — Разденьте его. И постройте, как надо.
Тьфу ты, что за мерзкий мирок.
А Серёга переплюнул баб. Или нет? В любом случае, он старался. Ненавижу таких кругленьких, зажравшихся. Ненавижу геев. А уж сытеньких гомиков…
Я улыбнулся как можно ехиднее.
— Ну, ты даёшь, гей-Сергей, — сказал я. И пацана ты, значит, оприходовал. И всё тебе мало. Гигант!
— Какого пацана? — рассеянно удивился он. — Да вы не стойте, работайте… Развесили уши.
— Костика. Художника.
Картинка моего появления здесь сложилась, наконец, чётко. Стало понятно, и при чём тут Костик, и Анина истерика. Вот только я забыл в тот момент, что в этой реальности я только сейчас здесь появился. Значит, Сергей про Костика не знает. Ведь это я ему и наболтал. А уже за это меня…
— Художник есть, — прервал мои злые мысли один из шестёрок. — Каждое утро новую стенку малюет. Пацан, говоришь? Его бабы прячут, что ли? Нехорошо. Его в крайнем подъезде надо искать, если так. Проверить, Серёга?
— Там? — Сергей уставился на меня, как красный командир на допросе фашиста. Тьфу.
— Я про этого пацана, — ткнул я наугад в одного из Серёгиных подпевал, помоложе. — Он у тебя и впрямь художник. Просто чувствую, как у меня на морде шедевр проступает.
Серёга отвернулся, как от ребёнка, который пристаёт не вовремя.
— Проверь, Илья.
Вот и готово, наболтал. Хотя, если вспомнить, какое паскудство сотворили со мной Аня со товарищи, то не очень-то и хочется её выручать. Пусть даже она этого пока как бы не делала. Не говорите мне, что человека делает выбор. Человек делает выбор.
Вот только, когда в комнате появился ведомый Ильёй Костик и встрёпанная Аня, которую без видимых усилий отталкивали в сторону два бугая, мне стало совсем гадко. Не потому, что жалко их. Не люблю я таких Серёг, я же говорил.
— Не боись, Анька. Всё назавтра у него зарастёт, — деловито сказал Сергей. — А ты молодец. Ну пошли, давай подставляйся, первый кнут доносчику.
Меня опять скрутили сразу двое… нет, всё-таки один. Не разбирая, что изменилось, я сумел вывернуться и пустить в дело честный удар в подбородок. Тогда уже увидел, как Аня стукает по темечку одного из своих бугаёв — они, видно, не вовремя на меня отвлеклись. Второго бугая она уже стукнула. Столешницей журнального столика. Плохая мебель раньше была, но крепкая.
Ну как в кино, прям.
— Ты так и не понял, дурачок. Разве девчата тебя не просветили? Тут ведь и пытка может быть бесконечной. Каждый день заново, со свежими силами…
Это Серёга выступил. Языком он болтал, а времени не терял. Я ушёл от удара только потому, что вдруг всплыли в памяти слова «если бы знал, что Сергей левша…» С левшами так, с ними аккуратно надо. На меня кинулись опомнившиеся ребята. Не как в кино — по одному, а разом! Я отскочил, чтобы не мешать им толкаться, и дотянулся до своего лома.
Дальше было быстро, шумно и невразумительно. Я пел «Против лома нет приёма» на мотив «По долинам и по взгорьям». Не потому, что слова хорошо ложились, но песня эта упорно вертелась в голове, ассоциируясь с семидесятыми, моим детством. Временами изображал геликоптер, вращая лом. Ужасно мешалась Аня, крутилась под ногами, махала уже не спинкой кровати, а какой-то железякой, и очень противно визжала. Мы пробились из дома во двор и добрались до соседнего дома.
Мы пробились, но нам, очевидно, просто позволили это сделать. Решили, что торопиться некуда. Да и мне было ясно, что рано или поздно меня одолеют, что сопротивляться бессмысленно и неразумно. Не зря Серёга про пытки говорил, и меня ждёт очень насыщенная жизнь. Но об этом подумать я ещё успею. А вот так просто сдаться не могу. Это было бы не интересно.
В результате мы оказались на крыше. Пустой, покрытой толем, фактически без ограждения — вот родители-то не знали в своё время, где мы шастаем. Здесь было хорошо видно, как сходятся стены света. С одной стороны стена круто входит в угол дома, с другой — идёт вдоль краешка крыши, и тоже проходит через угол здания. И обе линии в этом месте выгибались, как если бы тело рыбки готовилось перейти в её хвост. Что, если попробовать пройти между стенами и пробраться в этот «хвост»? Внизу мешает стенка дома — не светящаяся, а кирпичная, а здесь виден только край крыши, дальше слепящий свет. Но я-то знаю, что там, за краем, не пропасть, а ещё одна крыша, метра на два ниже! Вплотную к дому пристроен ещё один. Я вырос в этом районе, я помню.
— Хотите попробовать? — предложил я Ане, объяснив всё это. Они немного поспорили с Костиком — кажется, тому не хотелось прыгать в неизвестность. Мне показалось, мать попросту столкнула его вниз. Я в их разговор не вмешивался, стоял в стороне и с удовольствием заехал в лицо, появившееся в проёме выхода на крышу.
Ничего, к утру всё зарастёт!
Потом сам отошёл к краю.
— Что, до завтра, дядя, что ли? — послышалось сзади. — Больно прыгать, однако! Бо-ольно… Ну, как
