— Напротив, она предложила мне поселиться вместе с нею.
— Вот как? — Маргарет несколько сникла, явно разочарованная нечаянным устранением повода для досады. — Жаль, я буду лишена твоего приятного общества; к тому же одиночество для меня так тягостно.
Одевшись быстрее всех, Эмма спустилась в гостиную и нашла там только своего брата.
— Что, Эмма, — обратился к ней Роберт, — не очень-то сладко чувствовать себя чужой в отчем доме? Да, и учудила же твоя тетя Тернер! Ей-богу, нельзя доверять деньги женщинам! Я всегда говорил: сразу же после смерти супруга ей следовало переписать что-нибудь на тебя.
— Но тогда получилось бы, что деньги доверены мне, — возразила Эмма, — а я ведь тоже женщина.
— Но можно было закрепить их за тобой, оговорив, что до определенного возраста ты не вольна ими распоряжаться. А так — какой удар для тебя! Рассчитывала стать наследницей восьми, если не девяти тысяч фунтов — а приходится возвращаться под родительский кров без гроша за душой. Но может, тетя Тернер еще поплатится за свою глупость.
— Прошу, не нужно говорить о ней в таком неуважительном тоне! Она всегда была добра ко мне. Если же сделанный ею шаг окажется опрометчивым, ей самой придется страдать от этого много больше меня.
— Я вовсе не хотел тебя огорчать, но ведь ты и сама знаешь — твою тетку все почитают просто взбалмошной старухой. Одного не возьму в толк: как же сам-то Тернер допустил такую оплошность? Он как будто слыл человеком исключительно разумным — и вот дернул его черт составить такое завещание.
— Разве привязанность мужа к жене дает нам право ставить под сомнение его разумность? Моя тетя всегда была ему превосходной супругой; а люди самых широких и просвещенных взглядов нередко оказываются и самыми доверчивыми. Пусть в конечном счете все обернулось не лучшим образом — но мой дядя явил истинную любовь и уважение к своей жене, и от этого память о нем мне вдвойне дорога.
— Глупости! Он вполне мог щедро обеспечить вдову, не оставляя ей при этом всего своего имущества, движимого и недвижимого.
— Я допускаю, что моя тетя ошиблась, — горячо проговорила Эмма. — Возможно — и даже наверняка, — она совершила ошибку, но мой дядя вел себя безупречно. Я же ее родная племянница — поэтому он предоставил ей возможность обеспечить мое будущее, выделив необходимые для этого средства.
— Да, только, к несчастью, возможность сию она предпочла перепоручить твоему отцу, а средства перепоручить забыла — куда как хорошо! Держала тебя в своем доме столько лет, оторвала от семьи, воспитывала, надо полагать, в холе и неге и вот — извольте радоваться! — возвратила родственникам, которые тебя и в лицо- то не помнят, и ни гроша в придачу.
— Все знают, в каком плачевном состоянии находился мой дядя, — борясь со слезами, отвечала Эмма. — Он страдал даже больше нашего отца — совсем не мог выходить из дому!..
— Ну, ну, не надо слез, — проговорил Роберт, смягчаясь. — Я только что заходил к отцу, — промолвил он после паузы, видимо желая переменить тему. — Кажется, дела его плохи, он едва взглянул на меня. Воистину кончина его будет для всех нас прискорбна. Что ж ни одна из вас никак не может выйти замуж? Ну ничего, съездишь, как все твои сестрицы, в Кройдон, глядишь, там что-нибудь у тебя и выгорит. Думаю, будь у Маргарет хоть тысяча или полторы, и для нее жених бы давно сыскался.
Эмма испытала большое облегчение, когда остальные дамы наконец спустились в гостиную. Лучше уж смотреть на невесткины наряды, нежели выслушивать рассуждения брата, которые огорчали и даже сердили ее. Миссис Роберт, облачившись в платье, в котором она уже щеголяла на последнем из своих приемов, принялась извиняться за его скромность.
— Не хотелось заставлять вас ждать, — щебетала она, — вот я и надела первое попавшееся; жалкое, должно быть, зрелище. А дражайший мой мистер Уотсон, я вижу, даже волосы не удосужился посыпать свежей пудрой!..
— Вот еще. В волосах моих и без того уже достаточно пудры — хватит на тебя и на всех моих сестер в придачу.
— Но надо же хоть что-то изменить в своем наряде перед обедом. Что из того, что дома ты этого не делаешь? Мы ведь не дома.
— Глупости и вздор.
— Отчего ты никогда не желаешь вести себя, как другие мужчины? Взять хоть мистера Маршалла, хоть мистера Хемминга — они переодеваются к обеду каждый день! А твой новый сюртук — скажи, на что он тебе был нужен, если ты даже не хочешь в нем показаться?
— Ах, показывайся сама, в чем тебе угодно, но только оставь меня в покое!
Дабы положить конец этой перебранке и немного умерить явное неудовольствие своей невестки, Эмма (не без усилия, поскольку сама пребывала не в лучшем состоянии духа) принялась расхваливать ее наряд. Маневр тут же произвел желаемое действие.
— Тебе нравится? — оживилась Джейн. — Я так рада! Его многие хвалили, даже чересчур; а мне все кажется, что узор чуточку аляповат. Вот завтра я выйду в другом; оно — я уверена — понравится тебе еще больше. А то платье, что я подарила Маргарет, его ты уже видела?
За обедом миссис Роберт продолжала весело щебетать, за исключением тех моментов, когда взгляд ее падал на непудреную голову супруга. При каждой новой перемене она снисходительно журила Элизабет за чрезмерную расточительность, а против жареной индейки и вовсе твердо восстала:
— Нет, нет, умоляю, никакой индейки! И так помыслить страшно, сколько блюд мы уже съели, а теперь еще индейка — нет, нет, я умоляю!
— Милая Джейн, — отвечала Элизабет, — индейка уже зажарена, и, по-моему, пусть лучше она будет подана к столу, чем без пользы простынет на кухне. К тому же у меня есть тайная надежда, что отец, соблазнившись ароматом лакомого блюда, отведает хотя бы кусочек.
— Что ж, милочка, коли так, пускай подают твою индейку, но я — как хотите! — ни за что к ней не притронусь.
Мистер Уотсон, по причине неважного самочувствия, предпочел обедать у себя в комнате, однако, поддавшись на всеобщие уговоры, все же соблаговолил спуститься в гостиную к чаю.
— Мне кажется, было бы славно скоротать вечер за картами — обратилась Элизабет к невестке, когда хозяин дома был благополучно усажен любимое кресло.
— Право, Элизабет, не надо ради меня так хлопотать! Ты ведь знаешь, я не большая охотница до карт. По мне, просто поболтать куда как приятнее. Я всегда говорю: карты хороши, когда людям не о чем говорить, а в тесном дружеском кругу они вовсе ни. к чему.
— Я только надеялась занять игрой отца, — поспешила объяснить Элизабет, — разумеется, если ты не возражаешь. Он сказал, что виста ему нынче не осилить, но какая-нибудь простенькая круговая игра ему бы, пожалуй, подошла.
— Ну конечно, душа моя! Конечно, я согласна, даже вопросов быть не может. Только, прошу, не заставляй меня выбирать игру. В Кройдоне из простеньких нынче играют только в «спекуляцию», но мне все едино, хоть «спекуляция», хоть другая какая игра. Вот когда вас дома всего одна или две, тогда, конечно, трудновато придумать, чем бы развлечь мистера Уотсона. Хотя — отчего не приучить его к криббиджу? Мы с Маргарет почти всякий вечер, когда у меня не было приемов, играли в криббидж.
Тут к журчанию беседы начал примешиваться отдаленный поначалу шум дорожного экипажа. Все
умолкли; шум делался явственнее; экипаж определенно приближался. В такое время дня — как, впрочем, и в любое другое — подобные звуки доносились до обитателей Стэнтона нечасто: деревня располагалась на некотором удалении от проезжей дороги, а из людей благородных в ней только и проживала семья священника, то есть сам мистер Уотсон с дочерьми. Звуки все близились, и через минуту всеобщее ожидание разрешилось: подкатив к воротам, карета, судя по всему, почтовая — остановилась.
Кто бы это мог быть? — размышляли все; не иначе Пенелопа, воспользовавшись нечаянной оказией, возвратилась раньше намеченного. Некоторое время снаружи было тихо, потом послышались шаги: кто-то прошел по мощеной тропинке под окном и вступил в дом. Шаги, однако, были мужские и никоим образом не могли принадлежать Пенелопе. Сэмюэль? Но дверь уже отворилась, и перед собравшимися предстал Том
