жители этого города грехов… и слепые ведут слепых в яму преисподней…» — Незнакомец умолк, задумался… в нем было что-то женственное… тело нежное, худощавое, как у ребенка, но дьявол уже щекотал его чувства… помолчав, незнакомец опять заговорил… он говорил, а я размышлял… иногда мне казалось, что незнакомец болен и бредит… речь его путалась, не знала порядка… я невольно проникся сочувствием к нему, когда он заговорил о смерти… тема смерти волновала и меня… незнакомец умолк, задумался… уже смеркалось… помню, он сказал, пора спать, заполз в пещеру, напоминающую гробницу, лег на ложе и затих… глянув по сторонам, я последовал за ним… когда я очнулся, у входа в пещеру стояла толпа… незнакомец говорил о смерти и спасении… не перескажешь всего, впрочем, понемногу можно сказать о многом… одни слушали незнакомца молча, другие возмущались, мол, к чему нам слушать разъяснения этого грамматика, который способен скорее развратить, нежели спасти… я вступился за незнакомца… остаток дня я провел с незнакомцем в пещере… шел дождь… он не прекращался всю ночь… за ночь я весь окоченел, так, что мог только согнуть шею и улыбаться… поэт вскользь глянул на мое лицо бледное, окаймленное торчащей мерзлой щетиной, рассмеялся, сказал, жизнь истинная покупается страданиями… сказал и умолк… я понял, что ему открылось нечто, о чем он не мог мне сказать… иногда на него нападала тоска по вечности, богу… и он выл, как воют собаки, если поблизости покойник… у собак тоже бывает тоска по вечности… еще одну ночь мы провели, обнявшись… утром другого дня он предложил мне место секретаря… доверил мне вести переписку… писем он не читал, говорил, что все они насквозь лживые… впрочем, считаю уместным обойти это молчанием… жуткое было время… не знаю, как мы выжили… но кто допустил искушение, тот дал и силы устоять… однажды ночью поэт исчез, оставив мне записку, из которой я понял, что ему открылся путь спасения… на этом пути многие стали ему врагами, а друзьями никто… говорили, что он завершил оставшуюся часть своей жизни на одном из западных островов… их называют блуждающими… на острове его звали человеком, который творит знамения… и это, несмотря на дикость и недоступность места, привлекало к нему людей… не все видели в нем бога… некоторые полагали, что он заботился не об их спасении, а о своих выгодах… и выказывали чисто собачье красноречие… он пытался вразумить их, но, увы… он и меня вразумлял… помню, как он изгонял из меня нечистого духа через стыдное место, а когда я упал со скалы и получил серьезные повреждения, провел ночь у моей постели и вернул мне здоровье… зиму мы провели на острове, а летом вернулись в город, где меня арестовали за бродяжничество и отправили в ссылку… я плыл сначала по воде, потом шел через пустыню с караваном… помню, я сидел на верблюде, вернее не сидел, а висел… мне постоянно угрожало падение… ночью я не мог заснуть, опасался змей и других тварей, и спал днем… меня освободили по амнистии и я вернулся в город… поэт жил на вилле с девицей, которую звал Музой… помню, я тогда тяжело болел… меня мучила лихорадка, опухли ноги… Муза надеялась, что занимать место секретаря я буду недолго, но к весне я выздоровел… обманувшись в своих надеждах, эта стерва возненавидела меня… я отвечал ей такими же чувствами… все лето мы странствовали из города в город, а осенью поэта арестовали за бродяжничество… в тюрьме поэт и написал роман, который сделал его скандально известным… сознаюсь, я не читал роман… мне казалось, что читать его не только бесполезно, но и в немалой степени вредно, и даже опасно… после тюрьмы поэт не стал осмотрительнее, хотя и пытался внушить себе страх и осторожность…
Писатель слушал историка, но не вникал. Он стоял и смотрел в оцепенении восторга на неясные очертания далеких гор, окутанных облаками на самом горизонте.
— Я ведь тоже дитя стыда и блуда… — сказал вдруг историк. — Моя мать была актрисой… она утопилась… захотела посмотреть, как живется рыбам… а моим отцом мог быть любой из почитателей таланта матери… хотел бы я видеть в себе хоть слабый отблеск отца, хоть тень… конечно, я понимаю, что желаю слишком многого… мы живем в плену иллюзий, среди видений и призраков… но я продолжу… после освобождения из тюрьмы по амнистии по случаю смены власти он вернулся в город и сошелся с женой судьи… а мне предложил занять место библиотекаря, я отказался, надеясь на лучшее… увы, надежды не оправдались… — Историк полистал книгу. — Композиция этого романа напоминает мне свернувшуюся в клубок змею…
Небо потемнело. Блеснула молния. Жутко громыхнул гром.
— У меня предчувствие чего-то угрожающего… — пробормотал писатель, наблюдая за людьми, которые уходили из города…
Ночью писателя мучил кошмар. Он шел, сам не зная куда идет. Дорога вилась змеей.
Он держаться подальше от людей. Время было такое, нужно было быть осторожным. Увидев впереди толпу, он остановился. На обочине дороги закапывали мертвеца. От мертвеца исходил тяжелый запах, который колебал язычки горящих свечей.
Он сошел на обочину, чтобы обойти толпу. Ноги то уходили в песок, то в болотную тину, то скользили на камнях. Уже смеркалось, когда писатель наткнулся на пустой дом. Окна были выбиты, дверь качалась в петле. Дом застрял в камнях после потопа. В нем жили лишь тени. Они танцевали и сплетались в танце на полу.
С жутким скрипом дверь приоткрылась.
Писатель успел увидеть среди теней блаженную, все ее бледное тело, которое показалось ему прекрасным, и дверь захлопнулась.
Писатель вздрогнул и очнулся у гроба с телом жены.
Створка окна было приоткрыта.
Доносились звуки прибоя. Море исполняло реквием.
Писатель глянул на жену.
Лиза была все так же прекрасна. В ней была какая-то завораживающая красота.
Трудно было удержаться от слез, и писатель разрыдался, дал волю своему горю, повергся на пол, ломая руки, выкрикивая слова проклятия смерти, которые лучше умолчать и забыть.
Рыдания сменились безумным смехом…
Писатель успокоился.
Он лежал и размышлял.
«Не в наслаждении ли корень зла?.. наслаждение и развращает и отупляет, бесстыдно оскверняя целомудрие… а каждая попытка противостоять соблазну, не отвергая даже безумных средств, увы, заканчивается признанием собственного бессилия… да и нужно ли бороться с этим сладостным грехом, если тот, кто превыше всех, так устроил?.. — Писатель глянул в окно. — Бог создал эту пропасть без дна… какие только чудовища в ней не водятся…»
Створка окна приоткрылась и захлопнулась с тяжким вздохом.
Ветер поднял зыбь на море. Луна ее посеребрила и причудливо преобразила пейзаж, повесив над городом ослепительный нимб.
Ночь творила превращения: тот, кто был мертвым, стал живым, а живые все умерли, расползлись по гробам таким тесным, что ни встать, ни сесть, ни упасть.
Почувствовав прикосновение блаженной, писатель оцепенел.
Из оцепенения писателя вывели крики и гул толпы…
Уже светало.
Писатель стоял у гроба с телом жены и размышлял:
«Где она теперь?.. у меня было много женщин, с которыми я расстался без сожаления, но Лиза была ангелом… помню, когда я странствовал, жил в пустыне, выжженной солнцем и был похож на эфиопа, днем я томился от жара, а ночью от лукавства снов, я воображал себя среди ее удовольствий и просыпался… какая перемена положения!.. низверженный из рая, я видел вокруг лишь дюны или крутые утесы и обрывистые скалы… помню, неожиданно из-за скалы вышли люди… мне показалось, что они связаны веревками за шеи… с ужасом наблюдая шествие, я думал про себя, слепые ведут слепых в пропасть… потом прошла процессия полуобнаженных людей, которые неистово избивали другу друга ветвями финиковых деревьев, которые были еще с иглами… они иссекали хребты и песнопениями доводили себя до экзальтации… не удивительно, что они не ощущали боли… это была галлюцинация… змей-искуситель
