Взяв с собой Петю Истратова, я поскакал к Барановскому договариваться о взаимодействии. Он заверил, что будет держаться до последней возможности.
[297]
Установили связь и с отрядом Армии Крайовой, предупредили аковцев о приближении немцев.
В восьмом часу партизан Василий Задорожный, дежуривший на ветряке, крикнул, что видит пыль над дорогами, ведущими в Хелм и Люблин.
Связные и разведчики, обследовавшие маршруты предполагаемого движения неприятеля, подтвердили: из Люблина фашисты движутся на Волю Верещинскую, из Хелма — на колонию Воли Верещинской, а из Парчева — на деревню Сосновицы, на аковцев.
Мы заняли круговую оборону. Меня беспокоила высокая рожь, колыхавшаяся вдоль дороги, занимавшая все пространство между нами и отрядом Барановского. По ржи немцы могли скрытно приблизиться к обороняющимся партизанам. Будь это дома, мы бы сожгли рожь. Но мы находились на польской земле...
Вскоре пыльная дымка над дорогами стала видна и нам. Потом со стороны Сосновиц послышались выстрелы, ударило несколько автоматных очередей, стали взрываться гранаты.
«Началось!» — подумал я.
Но наблюдатель тут же закричал:
— Товарищ подполковник! Аковцы драпанули из Сосновиц!
— Как драпанули?! У них же сильный отряд!
— Точно говорю — драпанули, товарищ подполковник! Вон как коней нахлестывают!
Прискакали разведчики, подтвердили: отряд Армии Крайовой отошел, не приняв боя, на рысях уходит в парчевский лес.
— Герои, так их перетак! — не удержался Гальченко.
Я приказал передвинуть пулеметы в сторону дороги на Хелм, полагаясь на отряд Барановского.
Но через полчаса выяснилось, что отходит и Барановский. Его брички тоже запылили к парчевскому лесу.
Это удивило и огорчило.
Впоследствии я узнал, что немцы подползли по ржи к самой деревне и появились так внезапно, что Барановский едва не попал в плен: он отдавал приказания партизанам, когда увидел в двадцати метрах от себя поднимавшихся в рост солдат врага...
Так около девяти часов утра 22 июня 1944 года мы остались одни перед тремя наступавшими колоннами немцев.
[298]
Не в наших правилах было показывать врагу спину. Я решил дать бой. У нас насчитывалось несколько пулеметов, две трети бойцов имели автоматы, мы располагали тремя ротными минометами.
Бежать с таким вооружением, не намяв фашистам бока?! Ну, нет!
Я приказал вывести население колонии Воли Верещинской в ближайший лесок и убрать подальше к болоту обоз, а основные силы отряда сконцентрировать вдоль дороги на Хелм, где по опушке редкого лесочка прятались жители.
Колонны гитлеровцев сближались. Их острие нацелилось на наш отряд.
В девять часов утра немцы выскочили из ржи, что росла за дорогой на Хелм. Партизаны тут же положили их.
Так начался этот бой, закончившийся только в девять часов вечера.
Мы выдержали и отбили двенадцать атак.
Фашисты явно не ожидали столь яростного отпора. Подъезжали они на бричках, словно собрались на базар, и по ржи пошли в рост, надеясь, видимо, что сомнут нас так же, как смяли аковцев. Гитлеровцы уже привыкли, что аковцы не выдерживают открытых боев с регулярными частями.
Самонадеянность дорого обошлась фашистам в первые минуты боя и заставила их быть более осторожными.
Часа через два немецкие офицеры сообразили, что голыми руками — с одними автоматами и гранатами — нас не взять.
Наступило недолгое затишье.
Мы были начеку. Еще до боя я выслал разведку в сторону Хелма и Парчева. Разведчики сразу заметили пушку, которую немцы подвезли к Воле Верещинской и пытались установить на перекрестке дорог, возле ветряка.
Артиллерийский обстрел не входил в наши расчеты.
Приказав минометчикам следовать за мною, я побежал на окраину колонии. Отсюда хорошо были видны и перекресток дорог, и тупорылая пушка, уже развернутая в нашу сторону, и орудийная прислуга, суетившаяся возле орудия.
Для миномета необходима прочная опора. Такая опора нашлась — на краю колонии был бетонный колодец. Вторая мина угодила точно между станин пушки, еще не ус-
[299]
певшей сделать ни одного выстрела. Взрыв разметал орудийную прислугу.
Немцы вызвали на помощь самолет.
Где-то за полдень со стороны Люблина прилетел «костыль». Снизившись над лесочком, летчик в кожаном шлеме со стрекозиными глазами стал швырять пакеты с мелкими бомбочками. Высыпаясь из пакета, десятки этих бомбочек-гранат взрывались в воздухе. Осколки секли деревья.
Расшвыряв пакеты, самолет удалился. Как выяснилось, «на заправку». Вскоре он появился опять и принялся за свое.
После нескольких удачных выстрелов партизанских противотанковых ружей самолет сразу набрал высоту. Теперь бомбочки не причиняли никакого вреда.
Пользуясь появлением самолета, гитлеровцы снова предприняли несколько попыток ворваться в лесок, занятый отрядом, и потеряли еще порядочное количество солдат.
Вдобавок в полдень в тыл фашистам ударил Седельников, вызванный по радио и спешно прибывший к месту боя.
В третьем часу дня на дорогу за Волей Верещинской сел самолет. Он прилетел со стороны Люблина и, очевидно, привез кого-то из фашистского начальства.
Я приник к биноклю. Прямо посреди дороги стоял небольшой самолет. Летчик копался в моторе. А невдалеке, жестикулируя, несколько немцев объясняли что-то тучному человеку в высокой офицерской фуражке.
Тучный человек был в коричневом полицейском мундире. Я не мог разглядеть погон, но ясно видел на правом рукаве повязку со свастикой.
Человек с повязкой отдал какое-то приказание. Офицеры козырнули. Двое побежали в рожь, а двое — к Воле Верещинской. Коричневый мундир стал прохаживаться по дороге, явно раздраженный и нетерпеливый.
«Приказал атаковать еще раз, — догадался я. — Ну хорошо, сукин сын!»
Опустив бинокль, распорядился вызвать бойцов с противотанковыми ружьями.
Гитлеровцы действительно ринулись в очередную атаку. Пока шла схватка, наши петеэровцы появились на окраине колонии.
— Видите самолет? — спросил я. — Подберитесь по
[300]
ржи как можно ближе к нему. Подбейте. Мы вас прикроем.
Бойцы скрылись во ржи.
Прошло минут пятнадцать. Атака немцев захлебнулась. Парахин доложил, что партизаны скосили еще несколько десятков фашистов.
