как они потрескивают, постукивают обнажившимися костями. Волоски на позвоночнике Димы приподнялись, словно задул вдруг ледяной ветер, затылок напрягся. Их всего двое живых на этом острове, населенном мертвецами.
— Что Антон к тебе придет, конечно, — шепотом сказала Лера и нервно оглянулась. — Да и Оля… она же из-за тебя ночью от костра потащилась.
Конечно, они придут. Но если допустить это знание в разум, признать его вслух, то безумие захлестнет с головой. Дима не мог себе этого позволить. Он делано поморщился:
— Извини, я не верю в призраков.
— Ты еще байку про пакеты на кустах расскажи, — тоскливо проговорила Лера. — Трус. Все вы жалкие трусы. Одинаковые. Жаль, я тебя не успела прирезать.
— «Вы» — это люди? — уточнил Дима.
— Люди… мужчины. Слабаки и трусы, воображаете, что мир вертится вокруг вас, а если вдруг замечаете, что это не так, — делаете вид, что почудилось, и отправляете в игнор. Лишь бы все было правильно, объяснимо, так, как вам надо, да? А кто не в вашем вкусе — того можно топтать… — Лера судорожно вздохнула, и Дима вдруг понял, что она плачет. — Как вы мне все надоели. Как мне надоело для вас стараться. Если бы ты знал, как я устала…
— Так кто ж тебя заставляет, — удивился Дима, и Лера посмотрела на него как на идиота:
— А кому я тогда буду нужна? Разве что таким ботаникам, как ты.
— Зря ты так, — упрекнул Дима как можно мягче. — Я тебе ничего плохого не делал. Это ты старалась…
— Ага, не делал. — Лера саркастично потрясла связанными руками. — Я вообще не понимаю, как ты протянул так долго. Ты же… Ты даже не умереть должен был, как другие, нормальные, а сбежать в первый же день, поджав хвост. С криками «Я не такой, я хороший!».
Лера сухо, зло рассмеялась, и Дима различил призрачные голоса, вторящие ей. На мгновение он прикрыл ладонями уши, чтобы не слышать их. Это помогло — когда он убрал руки, в ветвях снова шелестел один только ветер. Только ветер и всякая живность, и никаких мертвецов, никаких злых духов. Дима перевел сбившееся дыхание.
— По-моему, сбежать намного нормальнее, чем погибнуть ради какой-то чепухи, — сказал он. — Это всего лишь работа, а все вдруг так уперлись, как будто…
Он хотел сказать «проигрывают корову», но осекся: прилипшая к нему в незапамятные времена фразочка теперь слишком живо напоминала набережную в Пномпене, взволнованное, розовое Олино лицо, ярко горящие в закатных лучах волосы.
— Ты тоже уперся, — бросила Лера. — Вот я и удивляюсь: с чего вдруг. Сам говоришь, всего лишь работа…
Дима привычно промолчал, стараясь сдержать хитрую ухмылку, но Лера продолжала смотреть на него испытующе и недоуменно, и он вдруг почувствовал, как слова рвутся из него, словно гной из лопнувшего нарыва. Потребность рассказать обо всем хотя бы одному-единственному человеку была так велика, что Дима даже не пытался с ней бороться. В конце концов, Лера все равно не жилец, мелькнула ледяная мысль. Так почему бы не облегчить душу? Девушка не успеет выдать его тайну.
Дима прикусил губу и вытащил фигурку кальмара. Поднес поближе к костру, чтобы Лера смогла рассмотреть предмет получше. На гранях щупальцев заиграло оранжевыми переливами пламя.
— Эту штуковину я нашел в первый же день, — сказал Дима. — Помнишь, ты хотела договориться со мной о совместной игре, а потом вдруг резко передумала? Так вот…
Дима говорил долго, не упуская ни единой подробности, упорно глядя на игру живого, неутомимого огня, — лишь бы не видеть, как на Лерином лице проступают ужас и отвращение. Девушка молчала, ни разу не перебив его. Дима даже не был уверен, что она не заснула, но продолжал говорить, то стискивая кулаки от внутренней муки, то нервно посмеиваясь. Он знал, что нечто, живущее на острове, тоже слушает его и оно недовольно тем, что тайна кальмара раскрыта. В какой-то момент он хотел остановиться, не рассказывать всего, чтобы дать Лере шанс — ведь если она не узнает все секреты Кох-Нага, то, возможно, ей позволят уйти. Снова выбирать, как же надоело… Нечто ждало, и в его давящем взгляде чудилась насмешка над его нерешительностью. Дима вздохнул и принялся рассказывать дальше.
Наконец он опустошенно замолк. В голове звенело, и тело казалось бессильным, будто резиновым. Молчание становилось все гуще, все тяжелее, и Дима, не выдержав, все-таки рискнул посмотреть на свою слушательницу.
Увиденное поразило его. Во взгляде Леры не было ничего человеческого — лишь бесконечное отвращение, перемешанное с бесконечным же ужасом, которые, казалось, затопили ее мозг, не оставив места для способности мыслить разумно. Она смотрела на него как на разложившийся труп. Как на гигантского, осклизлого паука. Как на копошащихся в ране червей. Казалось, девушка сейчас пронзительно завизжит, зажмурясь и взмахивая руками, но когда Лера заговорила, он едва смог расслышать ее.
— Какая гадость, — прошептала она. — Какая мерзость… зачем ты мне это рассказал? И ты… во мне… — Она всхлипнула. — И ты кайфовал все эти дни, зная, что в любой момент можешь… Какой кошмар. И — именно ты, это самое худшее, ты, ботаник несчастный…
Лера все всхлипывала, то и дело переходя на мат, и Дима, пытаясь оправдаться, жалко забормотал:
— Слушай, ну я же не нарочно. А что ты хотела, чтобы я вам про эту штуковину сразу доложил и отдал, кому скажете? Ты бы на моем месте как поступила, да?
— Я бы на твоем месте… — Лера замолчала, сосредоточенно сдвинув брови. — Нет, — сказала она сама себе.
— Сделала бы все то же самое.
— Нет! — пронзительно выкрикнула Лера голосом человека, который уже понимает, что самое страшное случилось, но еще не может принять это.
— Я тоже так думал, — сказал Дима. — Я был уверен, что справлюсь. Вот увидишь. Ты получишь выигрыш и кальмара… и увидишь сама.
Они помолчали. Лера мерно качала головой, и от этой гипнотической размеренности Диме становилось все страшнее — как будто это может никогда не кончиться, вечно будет ночь, и костер, и связанная Лера до конца времен будет качать головой, шепча: «Нет, нет, нет…»
— Я не могу придумать, что с тобой делать, — в отчаянии проговорил Дима. — Что со всем этим делать…
— Развяжи меня, — внезапно потребовала Лера абсолютно спокойным, ледяным голосом. Дима опешил, и она тут же сорвалась на визг: — Развяжи меня, ты, урод!
Ничего не соображая, Дима подступил к ней с ножом и, как во сне, послушно вспорол путы. Лера вскочила, разминая запястья, и тут же согнулась пополам, отвернувшись от костра. Дима услышал мучительный стон, громкий, отвратительно густой плеск. В нос ударил запах кислятины.
— Хватит с меня, — сухо сказала Лера, выпрямившись, и вытерла ладонью рот. — Хватит. Мне здесь не нравится.
— Рация…
— Да засунь свою рацию знаешь куда? — заорала Лера. — Какая, к черту, рация, если по миру ходят такие уроды, как ты? Мне здесь не нравится. — Она нервно оглянулась. — Твари эти подсматривающие. И ты еще с ними заодно… к черту. И Кирилл…
Дима гулко сглотнул.
— И что ты собираешься делать? — быстро спросил он, лишь бы не дать ей заговорить о Кирилле. — Ну хочешь, давай я отсюда свалю, а ты выиграешь. Так честнее будет.
— Да пошел ты, — треснувшим голосом проговорила Лера. Ее лицо свело судорогой, будто девушку снова одолевали рвотные спазмы. — Ничего я больше не хочу, понимаешь?
Глаза у нее стали пустыми, как окна заброшенного дома. Она присела на корточки рядом с воняющей гнилыми водорослями кучей жгутов и обрывков веревок и теперь, зажав в зубах фонарик, яростно рылась в этом хламе, брезгливо отбрасывая ненужное. Глядя на ее истерические, разболтанные, как у марионетки, движения, Дима спохватился:
— Лера, а ты пила давно? Извини, но ты не в себе, по-моему.
