«скорую».
Констебль, видимо, знал о печальной славе нашего дома. Поэтому отнесся к случившемуся с пониманием.
– Хорошо, мистер Боуэн, мы узнали все, что нужно. Вряд ли нам потребуются новые сведения для расследования, но мы на всякий случай сохраним ваши контакты в деле, если вдруг нам понадобится с вами связаться, – предупредил он.
Констебль рассказал, что они нашли у умершего какие-то документы и лекарство, на котором было написано его имя и адрес. Потом выяснилось, что его на день отпустили из психиатрической клиники.
К тому времени, как я вышел провожать констебля, в подъезде уже все убрали. Как будто ничего не случилось. В других квартирах стояла могильная тишина. Наверное, в это время дня никого не было дома. И эта тишина стала последней каплей. Я понял, что больше не могу сдерживать эмоции. Вернувшись к себе, я разрыдался. Я позвонил Бэлль и попросил ее переночевать у нас. Мне нужно было с кем-то поговорить.
Мы с ней засиделись далеко за полночь и выпили немало пива. А я все не мог забыть, как тот парень падал у лифта.
Несколько дней я провел в состоянии тихого шока. У меня в голове не укладывалось, как умер этот человек: последние секунды своей жизни он провел в подъезде чужого дома в компании незнакомца. Это неправильно. Не должно так быть. Он же был чьим-то сыном, может быть, чьим-то братом и даже чьим-то отцом. В такой момент ему полагалось находиться в окружении родных или друзей. Но где они были? Почему бросили его? И почему его выпустили из клиники, если он был в таком состоянии?
Впрочем, если говорить начистоту, главным образом мне не давала покоя мысль о том, что на месте этого человека легко мог оказаться я. Наверное, это прозвучит глупо, но я почувствовал себя Скруджем, которого навестил Призрак Прошлого Рождества. Ведь за последние десять лет мне не раз и не два доводилось колоться в чужих подъездах; я был тенью, прячущейся в переулках, тенью своей зависимости. Подробностей я уже не помню, целые куски моей жизни скрыл наркотический туман. Но можно предположить, что мне неоднократно выпадал шанс умереть в одиночестве в каком-нибудь безымянном пригороде Лондона, вдали от родителей, близких и друзей, которых я оставил ради героина.
Вспоминая человека из подъезда, я не мог поверить, что сам был таким. Неужели я действительно опустился на самое дно? Неужели сотворил с собой нечто подобное? Сейчас мне казалось невероятным, что я добровольно втыкал в себя иголки, порой по четыре раза в день. Но я знал, что это было. И настоящие шрамы развеивали все сомнения. Для этого достаточно было посмотреть на мои руки и ноги.
Шрамы напоминали и о том, насколько хрупок мой выстроенный с таким трудом мир. Бывшие наркоманы всегда ходят по лезвию бритвы. Зависимость никогда не отпустит меня до конца, и склонность к саморазрушению никуда не денется. Достаточно будет один раз дать слабину, и я снова покачусь по наклонной. Это пугало меня. Но и укрепляло в стремлении продолжать путь, заходить на посадку, как говорил мой психолог. Я не хотел умереть в одиночестве в грязном подъезде. Я должен был идти вперед.
Инспектор мусорных баков
У каждого из нас есть своя маленькая страсть. Для Боба такой страстью была упаковка.
Разнообразные коробки, пачки, пакеты, пластиковые бутылки, то, что для нас давно стало обыденностью, для кота было источником радости и веселья. В особенности это касалось пупырчатого полиэтилена. Какой ребенок не любит давить на пузырьки, чтобы они лопались? Боб приходил в неописуемый восторг, когда я давал ему поиграть с куском пупырчатого счастья. Конечно, я всегда следил за тем, чтобы он ненароком не подавился. А кот, надавливая на пузырьки лапой или зубами, смотрел на меня огромными глазами, словно хотел сказать: «Ты это слышал?!»
Еще он очень любил упаковочную бумагу. Когда я разворачивал очередной подарок от восторженных почитателей его талантов, Боб больше интересовался шуршащей оберткой, чем самой игрушкой. Он обожал хрустящий целлофан, в который упаковывали кукурузные хлопья и хлеб из супермаркета. Боб мог бесконечно долго гонять по квартире комок целлофана или шарики пищевой фольги.
Но на первом месте были картонные коробки. Любую коробку Боб воспринимал как игрушку, специально придуманную для того, чтобы он часами развлекался и веселился. Если я проходил мимо кота с коробкой в руках, он бросался ко мне и пытался ее отобрать. Ему было неважно, что я несу: пачку хлопьев, пакет из-под молока, коробку для обуви – он поднимался на задние лапы, передними цеплялся за мои штаны и мяукал: «Дай, дай, дай сюда, я хочу поиграть ПРЯМО СЕЙЧАС!»
В больших коробках Боб любил прятаться, и эта его привычка доставляла мне немало хлопот. Я не разрешаю рыжему гулять без присмотра и всегда слежу за тем, чтобы окна были закрыты. Знаю, кошки умеют группироваться в воздухе, всегда приземляются на лапы, у них девять жизней, а мы живем всего лишь на шестом этаже, но я как-то не спешил проверять летные качества своего друга. И когда одним летним вечером Боб внезапно пропал, я слегка перепугался.
– Боб, ты где, дружище? – позвал я.
С учетом скромных размеров нашего жилища мне потребовалось немного времени на то, чтобы обыскать каждую комнату. Ни в спальне, ни на кухне, ни в ванной кота не обнаружилось. Я уже начал паниковать, когда вспомнил, что утром убрал в шкаф коробку с поношенными вещами, которую выдал мне работник благотворительной организации.
Естественно, именно там я и обнаружил сладко спавшего кота.
Вскоре он опять проделал этот фокус, но на сей раз последствия могли оказаться более серьезными.
Бэлль пришла, чтобы помочь мне прибраться в квартире. Даже в лучшие времена тут царил легкий беспорядок, а если вспомнить, что я годами собирал всякий хлам… Не знаю, может, в глубине души я всегда мечтал открыть магазин подержанных товаров или меня просто притягивали вещи, отслужившие свой век, но почему-то я с маниакальным упорством тянул в дом старые книги и карты, сломанные приемники, тостеры и прочий мусор.
Бэлль убедила меня, что пришло время избавиться от некоторых вещей, пока они не захватили все жизненное пространство, и мы собрали часть моей «коллекции» в картонные коробки. Часть мы хотели выкинуть, часть отдать в благотворительный магазин и на переработку. Бэлль как раз стояла у лифта с коробкой, которая должна была закончить свой путь в мусорном баке, когда та вдруг затряслась. Бэлль перепугалась и чуть не уронила ее на пол; я услышал, как девушка вскрикнула. Когда я вышел из квартиры, она уже вытаскивала из коробки Боба. Он устроил себе гнездо среди старых книг и журналов и был крайне недоволен, что мы потревожили его покой.
Вскоре после этого я сделал ему кровать из картонной коробки. Я решил, что, быть может, если я разрешу ему спать в одной из них, он будет меньше сходить с ума по всем остальным. Отрезав верх от коробки, я постелил в нее маленькое одеяло. Боб зарылся в него, как жук, и выглядел невозможно довольным. Моя идея явно пришлась ему по душе.
Впрочем, от любви к остальным коробкам это его не избавило. Он по-прежнему не упускал возможности сунуть нос в мусорное ведро на кухне. Стоило мне что- нибудь выкинуть, как он смотрел на меня: «Эй, я еще не решил, буду я с этим играть или нет!» – и засовывал туда голову. Я даже стал в шутку называть его инспектором мусорных баков. Впрочем, иногда мне было не до смеха.
Я как раз выходил из душа, когда услышал доносившиеся из кухни странные звуки – как будто кто-то царапал что-то металлическое. Сопровождалось это сдавленным мяуканьем.
– Боб, что с тобой опять случилось? – вздохнул я, вытирая голову полотенцем.
Зайдя на кухню, я не смог сдержать смех.
Боб застрял головой в банке из-под кошачьих консервов. В попытке добыть остатки лакомства, он умудрился натянуть ее по самые глаза и теперь напоминал уэльского гвардейца в медвежьей шапке, стоящего у Букингемского дворца. Банка явно мешала ему видеть, и кот неуверенно бродил по кухне, натыкаясь на шкафы и стулья, тщетно пытаясь освободиться. Боб тряс головой в надежде, что она сама свалится, но это не помогало. Зато выглядело очень забавно.
Не нужно быть Эркюлем Пуаро или детективом Коломбо, чтобы понять, что случилось. В углу стоял мешок с мусором, который я как раз собирался отнести утром на помойку. Обычно я делал это вечером – чтобы кое-кто не распотрошил его за ночь, – но тут почему-то забыл. И зря.
Боб не терял времени даром и, пока я был в душе, разорвал пакет, чтобы вдоволь покопаться в мусоре. Он пытался добраться до коробки из-под хлопьев, но тут его внимание привлекла консервная банка. К несчастью, неуемное любопытство до добра не довело: кот застрял и не успел исследовать содержимое пакета.
Судя по грустному мяуканью, Боб был крайне огорчен случившимся. И ведь не в первый раз он попадал в такую ситуацию! Однажды я сидел в гостиной и услышал, как на кухне что-то топает. Сначала медленно: топ… топ… топ… Потом все быстрее: топ-топ-топ!
Оказалось, что Боб умудрился надеть на лапу маленький пластиковый контейнер из-под сливочного масла. Рыжий всегда любил масло; судя по всему, он доставал лакомство лапой, облизывал ее и снова засовывал в контейнер. Пока не застрял. И теперь ходил по кухне, время от времени стуча лапой по дверцам кухонных шкафов, надеясь таким способом избавиться от «ботинка». У него ничего не получалось, так что мне пришлось ему помочь. И сейчас, видимо, придется.
Бобу было явно очень жалко себя; он знал, что выглядит смешно, и ему это не нравилось.
– Ох, глупыш, – вздохнул я, пряча улыбку. – Что же ты с собой сделал?
Опустившись на колени, я аккуратно снял с его головы консервную банку. Хорошо еще, что он не порезался или не сбрил себе кусок шерсти! Правда, теперь от Боба попахивало, но чего еще ожидать от вчерашних консервов?
Едва почувствовав свободу, кот бросился в угол. К ушам и затылку рыжего прилипли остатки еды, поэтому он принялся старательно вылизываться и умываться. При этом он не забывал укоризненно на меня поглядывать: «Да, я поступил глупо. Можно подумать, с тобой такого никогда не случалось!»
Когда часом позже мы вышли на работу, вид у кота был по-прежнему смущенный, а я старательно сдерживал улыбку, чтобы не оскорблять его достоинство.
Несколько дней спустя я заподозрил неладное: Боб стал есть гораздо больше, чем обычно. Все эти годы рыжий питался чуть ли не по расписанию. Хотя денег у нас было в обрез, я старался покупать ему качественный корм, рекомендуемый ветеринарами и другими котовладельцами. Я накладывал в миску определенное количество еды, в соответствии с предписанными размерами порций. Боб получал блюдце сухого корма утром; за полчаса до сна я давал ему еще полблюдца корма с мясным рагу.
Помимо этих приемов пищи было еще множество перекусов, пока мы работали. При таком режиме питания Боб замечательно себя чувствовал, был сыт и доволен жизнью. На самом деле он редко оставлял пустой миску с утренней порцией. Иногда корм лежал там до самого вечера, иногда он съедал его перед выходом из дому, в качестве второго завтрака.
Но через несколько дней после происшествия с консервной банкой Боб опустошил миску за долю секунды и даже вылизал ее, чего я за ним прежде не замечал.
