инкогнито, о холдингах, которые прибираю к рукам через подставных лиц, о разорившихся заводах, которые покупаю за гроши, искусственно реанимирую при помощи биржевых махинаций и, встревожив конкурентов, перепродаю им же с немалым барышом. Обычная клевета, настолько далекая от действительности, что даже скучно. Бездельникам всегда недостает воображения — на чем, собственно, я и выстроил карьеру, — но из-за этого меня подчас мучает совесть. Право, они не заслуживают даже урона, который я им наношу.
Я открываю дверь. Руководители подразделений оборачиваются ко мне с видом одновременно самоуверенным, настороженным и недовольным, как если бы я помешал напряженной деловой дискуссии. Знакомая картина. Обычно я устраиваю совещания где-нибудь за городом, в «Новотеле», у автострады или возле аэропорта. Там служащим нечего делать — только есть, пить, спать и демонстрировать, на что они способны. Но проблема этой фирмы решается в четверть часа, а сегодня вечером в Париже меня ждет Коринна. Ну да, я ей позвонил. Ну да, сегодня вечером. В шесть часов в Эврё я подпишу акт о выкупе Ронсере. Пятнадцать лет я ждал этой минуты. В замке состоится праздничный ужин, но такими приемами я манкирую — предпочитаю посетить в двухкомнатной квартирке в XX округе студентку юридического факультета, которая приготовит мне рагу из телятины. Мне не о чем с ней разговаривать, да и ей этого не нужно, я люблю ее трахать и вижусь с ней только в дни триумфа. Триумфа… Скорее отмщения. Мое детство разбили, и я всю жизнь занимаюсь тем, что склеиваю осколки. После самоубийства отца его коллекция автомобилей и все дома разошлись с торгов. Я уже вернул «Де-Дион-бутон», «Рено Сельтакатр» и серый «Бентли», а сегодня мой брат станет владельцем поместья Ронсере.
Вернуть свое — больше меня ничего не интересует. Я не стяжатель. Женщины, фирмы, дома, машины — я люблю их во множественном числе, но ради них самих, люблю постоянно освежаемые воспоминания, открывающиеся возможности, новые альтернативы, служение многим сразу. Все, о чем я прошу моего брата, — фигурировать вместо меня в организационных схемах и административных советах, следить за тем, чтобы квартиры моих женщин были оплачены, мои машины оставались на ходу, а замок — возрождался. Брату хорошо, он счастлив. И это справедливо: он был для меня не только братом, он был моим богом, моим героем. Пять лет, проведенные в детском доме, превратили его в бледную тень, сломали. Я привел его в порядок. Не выношу, когда у меня отбирают что бы то ни было.
Демонстрируя свое неодобрение, директора медленно, один за другим, поднимаются с мест и снова рассаживаются вокруг стола в зале, где стойко пахнет кисловатым моющим средством. Каждый представляется, обозначает свою роль на предприятии и стоящие перед ним задачи. Одна из самых досадных помех в моей работе: менеджеры вечно говорят «я делаю вот что» вместо «я нужен вот для чего». Неспособность увидеть себя в общем процессе. А эти вообще хороши: их предприятие, оказывается, два года буксует исключительно из-за нехватки снега. И пошло-поехало: загрязнение окружающей среды, озоновый слой, парниковый эффект. Спасти лыжную индустрию должно правительство. Ввести новый налог.
Я, не перебивая, слушаю их бредни, сливающиеся в монотонный гул. Чувствую эрекцию. До чего же хочется посадить Коринну сверху и медленно войти в нее, лежать, закинув руки за голову на мягкой подушке, пахнущей тимьяном, и смотреть, как она ласкает себя под расстегнутым боди, видеть ее груди, колышущиеся на фоне окна за Синими занавесками, между которыми проглядывает кладбище Пер-Лашез. Вывод: все работают слаженно и гармонично, подразделения находятся в постоянном контакте, на предприятии царит атмосфера товарищеской взаимопомощи и общности интересов. Коринна кончает первой и наблюдает мой оргазм: ей нравится так, и я догоняю ее. Все приведенные данные свидетельствуют, что проблем во внутренних взаимоотношениях, требующих вмешательства консультанта, не существует. Я не возражаю. Теперь я возьму ее сзади, многократно повторившись в зеркале ванной комнаты и стеклах книжного шкафа напротив. Директора ждут со своими раскрытыми папками, — неуязвимые, готовые отвечать на мои каверзные вопросы.
Я благодарю их и предлагаю сыграть в кубики. Уже вошел мой брат: он открывает в гробовой тишине ящичек, который поставил прямо на чьи-то папки. Его руки перепачканы смазкой. У «Бентли» барахлит зажигание: как бы нам опять не пришлось возвращаться домой на буксире. Жак, раздавая каждому по кубику, шлет мне успокаивающий взгляд специалиста. Я сажусь боком на край стола, скрестив руки, и обвожу взглядом собравшихся.
— Итак, господа. Вы — предприятие, работающее с кубиками, вы строите башни. Понятно? Теперь пусть каждый рассмотрит исходный материал и напишет на бумажке, сколько кубиков, по его мнению, можно использовать, чтобы конструкция была устойчивой и не рухнула.
Напряженное молчание. Потом все начинают галдеть, задавать вопросы. Это занимает в среднем пять минут. Пять минут потерянного времени, ведь задача была поставлена четко. Одни, прежде чем дать оценку, хотят заменить кубики, другие требуют абсолютно ровной поверхности, третьи принимаются высчитывать площадь опорного основания, четвертые заявляют, что это дурацкая игра. За каждой реакцией виден характер человека, его сообразительность, и Жак скрупулезно фиксирует все в уме.
Я собираю листки и записываю мелом на доске указанные цифры. Разброс — от одиннадцати до тридцати шести кубиков. Я знаю: башня рушится на двадцать третьем. Спрашиваю, не хочет ли кто-нибудь, ознакомившись с оценками коллег, изменить свою. Есть такие. Двое или трое всегда уменьшают число кубиков в своих проектах. Это те, кто, прикинув среднее арифметическое и рассчитав вероятность успеха, предпочитают количественным показателям надежность. Берем их на заметку как самых основательных работников. То есть наиболее ценных или наименее продуктивных — в зависимости от того, работают ли они в центре ядерных исследований или шьют тапочки на обувной фабрике.
Переходим ко второму этапу: начинается собственно игра. Жак выдает каждому запрошенное количество кубиков — время пошло, у вас тридцать секунд. Все принимаются лихорадочно строить. У кого-то башня рушится, и он с видом фаталиста, сложив руки на груди, ждет конца игры. Кто-то в бешеном темпе вновь складывает обвалившиеся кубики. Кто-то, если его сооружение закачалось, предпочитает остановиться на полпути. Кто-то достиг цели и боится отвести руки от шаткой постройки, заклиная ее держаться.
Первые просчитали, что не успеют выстроить башню заново. Вторые думают только о том, чтобы уложиться в срок: их конструкции, обваливаясь, рушат и чужие. Третьи пожертвовали первоначальным замыслом, удовлетворившись его частичной реализацией. Четвертые, наиболее преуспевшие, дрожат за свои башни и бросают критические взгляды на соседние, надеясь, что те рассыплются.
Как правило, с намеченной программой справляются четверо или пятеро. Но одна башня всегда оказывается выше других. Тогда коллеги спешат добавить кубики к своим сооружениям — и губят их.
Стоп! Тридцать секунд истекли.
— Я выиграл! — выкрикивает директор по внутренним связям, дылда в клетчатом костюме.
Три подхалима и один честный игрок аплодируют ему. Я поздравляю победителя, но задаю вопрос: кто, собственно, сказал, что это был конкурс? Требовалось выстроить башни из кубиков, и только. Он цепенеет. Вы спонтанно предпочли личное соревнование, конкуренцию между сотрудниками, а ведь в начале совещания — я не ошибаюсь — все высказались за согласованность действий. Не потому ли ваша фабрика тонет?
— Но ведь это всего лишь игра, — возражает он.
К счастью, отвечаю я. После чего объявляется перерыв на обед. Обычно они почти ничего не едят, держатся настороженно и, передавая друг другу блюда, поглядывают друг на друга с опаской. Значит, совещание принесло первые плоды. После кофе я предлагаю обсудить одну из конкретных проблем предприятия. Тут уж они вовсю напирают на слаженность действий, хотя в данном случае вытащить фирму из болота может только дух соревнования. Говорю им об этом. И сразу же, не давая времени на оправдания, предлагаю игру в экспедицию НАСА. Вы космонавты, ваш спускаемый модуль сел в пятидесяти километрах от лунной базы. Кислорода у вас на восемь часов, что возьмете с собой? Следует список из пятнадцати предметов, их надо расположить в порядке необходимости.
Краем глаза я наблюдаю за директором по производству креплений, который, похоже, сейчас сорвется. Скрупулезная сосредоточенность коллег на проблемах лунной экспедиции его бесит. Еще минуты три, и он, хлопнув дверью, пулей вылетит из столовой.
— А надувную лодку брать? — задумчиво тянет директор по планированию и прогнозам, никчемный педант, которого я переведу в архив.
— Да! — это отдел внутренних связей; видно, что его распирает. — Если накачать лодку азотом, то в условиях невесомости можно перебираться через расщелины.
— Это как же — грести?!
Директор по креплениям в ярости вскакивает; все леденеют от его вопля.
— Надо спасать предприятие, черт бы нас побрал! — он стучит кулаком по столу. — А мы, как идиоты, играем в бирюльки, ждем оценок от пришлого «эксперта», который явился, чтобы всех нас разогнать! Вы что, дети малые?
Он хлопает дверью и уходит, сопровождаемый стыдливым молчанием. Еще кто-нибудь? Нет? Занятно, на каждом совещании у меня срывается ровно один человек, не больше. Я знаком велю Жаку продолжать игру и иду за скандалистом в его кабинет на четвертом этаже, куда тот в гневе удалился. Разыгрывая встречное возмущение, рывком распахиваю дверь.
— У меня двадцать лет стажа! — переходит он в наступление.
— В том-то и беда. Вы отстали от жизни, вы балласт, здесь вас не увольняют только потому, что не хотят платить неустойку, оговоренную в контракте. Так вот, вас уволю я! На ваших ляпах я за три месяца сэкономлю достаточно, чтобы покрыть убытки, и все забудут, кто тут просиживал это кресло!
— Меня хочет перекупить «Россиньоль», предлагает роскошные отступные.
— Только потому, что вы здесь. Если я вышвырну, вас ни одна душа не подберет!
Крыть ему нечем. Смягчив выражение лица, я усаживаюсь на угол стола и беру сигару, торчащую у него из кармана. Прикуриваю от его грошовой пластмассовой зажигалки, улыбаюсь:
— Я повышаю вам зарплату на сорок процентов и назначаю генеральным директором по спонсорству; испытательный срок — полгода. Будете за счет фирмы разъезжать по миру, искать конкурсы, мероприятия, научные программы, выставки, — все, куда можно внедриться. Бюджетом будете распоряжаться самостоятельно, а через полгода вашу работу оценят по привлеченным источникам финансирования.
Он ошеломленно таращит глаза, гадая, в чем подвох.
— Но как меня смогут оценить? За такое короткое время…
— Я даю вам деньги, страх будет вас подгонять. Это ваш последний шанс — и последний шанс вашего бренда. Тратьте вдоволь, чтобы вас считали богатым, не скупитесь на рекламу, постарайтесь внушить конкурентам, что готовите выпуск революционной модели.
Не сводя с меня глаз, он качает головой и фыркает, потом машет рукой, как бы не веря в абсурдное чудо, тянет:
— Я…
— Не ожидали, знаю, но не нужно в этом признаваться. Если мне покажется, что вы не уверены в себе, я передумаю.
Глядя в пол, он выдавливает «спасибо».
— Нет, не то. Я же чужак, вражеская сила. Так что надо сказать?
— Вон! — выпаливает он, вскинув голову и сверкнув глазами.
— То-то.
Оставив доверительную записку на столе главы фирмы, я возвращаюсь в столовую и сигнализирую брату, что можно отпустить космонавтов.
— Ну что твой скандалист? — спрашивает он, садясь за руль «Бентли».
