Шэрон Кэмерон
Кукла дядюшки Тулли
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В день, когда твоего родного дядю упекают в психиатрическую клинику, ласковое солнце и праздничное лазурное небо кажутся совершенно не подходящей декорацией. Я осознала это еще часа четыре назад, утирая капли пота под шляпкой и глядя, как колеса экипажа наматывают милю за милей. Хорошо бы облака почернели, с грохотом загромоздили все небо и пролились на землю противным колючим дождем. А они, как комки растрепанного гусиного пуха, вечными скитальцами невозмутимо ползли вдоль горизонта, бросая тени на поросшие вереском пустоши. Я раздосадованно отвернулась от окна: жизнерадостный окружающий мир оставался совершенно равнодушным к моим злоключениям.
Поправляя шляпку, я огляделась вокруг. Пространство внутри экипажа, отделанного алой тканью, казалось сумрачным и душным, прямо как гостиная моей тетушки Элис, в которой я обычно корпела над семейным бюджетом.
— Кэтрин, — начала тетушка, поглаживая своего пузатого мопса, который лакал чай прямо из блюдца. Собачонка недолюбливала меня почти так же откровенно, как и ее чопорная хозяйка. — Кэтрин, нужно сделать одно дело, и мне кажется, именно ты справишься с ним как нельзя лучше.
«Конечно же, тетушка, — подумала я. — Мне всегда подходит та работенка, что ты подсовываешь».
Нужно выбранить очередную горничную или перезаложить ожерелье из семейного наследства? А может, мой дражайший кузен Роберт натворил что-то в садовой подсобке?
Я отложила ручку и подула на счетную книгу, чтобы чернила высохли побыстрее.
— Боюсь, что твой дядюшка Фредерик слегка повредился в рассудке.
Я молча ждала, что она скажет дальше, и гадала, попросят ли меня вернуть на место чьи-либо мозги на этот раз. Тетушка отставила чашку и вытянула из сумки конверт. Собачка заскулила.
— Отчеты о душевном здоровье Фредерика становятся все более удручающими. Он не только отказался разговаривать с леди Хардкасл, но и заставил ее всерьез опасаться за свою жизнь. Насколько мне известно, ей пришлось спасаться бегством. Она рассказала, что твой дядя развернул в Стрэнвайне некую деятельность, полностью подрывающую бюджет имения. Это, конечно, объясняет его упрямство касательно увеличения нашей доли в семейных доходах. Если мы срочно не возьмем инициативу в свои руки… — и тут она с обожанием посмотрела на своего единственного сына, развалившегося на ковре. Щеки верзилы раздулись, как у хомяка, от ирисок и конфет. — …то ничего не останется для бедненького Роберта, когда подойдет срок.
Я закрыла счетную книгу. Мы могли бы существенно повысить доход, ограничив «бедненькому Роберту» ежедневный доступ в магазин сладостей, но об этом не могло быть и речи, поэтому я держала язык за зубами. Я могла командовать только чернильными закорючками на бумаге, но не теми деньгами, что они отображают. По крайней мере сейчас.
— Я виделась со своим адвокатом, — продолжала тетушка, — и в связи с тем, что… ситуация требует исключительной деликатности, мне сказали, что кто-нибудь из членов семьи должен засвидетельствовать недееспособность дяди Фредерика, не предавая дело излишней огласке. — Она приподняла собачонку и поцеловала ее, бросив на меня косой взгляд из-под тщательно завитой челки с кудельками. — Тебе это удастся как никому другому.
— Но, тетушка, — очнулась я, — вы же наверняка хотели бы лично пронаблюдать за ходом столь деликатного дела? Это же, в конце концов, наследство нашего любимого Роберта.
Я метила в ее самое слабое место, но в этот раз она оказалась дальновиднее.
— Ну что ж, Кэтрин, я весьма удивлена. Наш Роберт будет твоей единственной опорой в жизни, когда меня не станет, поэтому я уверена, для тебя это дело гораздо важнее, чем для меня. — Она стиснула в объятиях извивающуюся собачку. — К тому же ты, видно, позабыла, что сейчас разгар светского сезона, и я никак не могу уехать из Лондона.
Слова, что она так и не сказала, лишили меня дара речи. Они подразумевали безрадостную жизнь на подачках от толстого кузена и отсутствие официальных приглашений на вечеринки в Лондоне во время светского сезона. Это были гораздо более веские основания для поездки, чем даже ее любовь к деньгам.
Так что теперь экипаж с грохотом уносил меня в неведомые дали, мой чемодан трясся, прикрученный позади, в дорожной сумочке лежало рекомендательное письмо, а голова трещала от многочисленных тетушкиных наставлений.
С тех пор как меня отрядили в столь невеселую миссию, я тщательно обдумывала вопрос о наследстве моего кузена.
Тетушка Элис, может быть, и была достаточно сообразительной, но вот Роберт под ее неусыпной опекой вырос полным идиотом. Если я сохраню за собой место домашнего счетовода, богатеньким глупым Робертом можно будет легко манипулировать, и я смогу выстроить свой маленький уютный мирок в пределах того кошмара, что окружал меня сейчас, а доходы обеспечат мне определенную свободу. Я уже смаковала ее по ночам, прикидывая так и эдак две недели кряду. Так что толстый Роберт станет наследником, это я гарантирую.
Кучер завел экипаж в глубокую колею, нас тряхнуло, и я больно щелкнула зубами. По дороге я уже дважды прикусила язык, пока не приучилась сжимать челюсти. Как я уже установила, деревенские колдобины выныривают в самый неподходящий момент. Экипаж завалился вперед, и, вцепившись в шляпу, я уперлась ногами в пол. Дневной свет померк, и мы оказались в ночном сумраке.
Я моргала изо всех сил, пытаясь привыкнуть к неожиданной темноте. Понятно, что гроза и порывы ветра вписывались в общее настроение моей поездки гораздо лучше, но на затмение я даже не рассчитывала. Я попыталась нащупать в темноте оконную задвижку, но тут все вокруг осветилось желтой, режущей глаза вспышкой. Я высунулась из окна.
Мы ехали в туннеле с полукруглым сводом, настолько широком, что в нем легко могли разминуться два больших экипажа. Изогнутые стены и потолок были выложены кирпичом и освещались рядом газовых фонарей. Каждый висел на отдельном кованом канделябре, украшенном затейливым вензелем «С». Ряд светильников уходил вдаль и скрывался с глаз в темноте.
— Где мы? — окликнула я кучера. Понять, как мы оказались в туннеле с газовыми фонарями посреди вересковых пустошей, было выше моих сил. Но даже если он и ответил что-нибудь вразумительное, я ничего не разобрала из-за грохота копыт, скрипа упряжи и визга колес.
Я закрыла окно и откинулась на сиденье. Вот это сюрприз. Сюрпризы я не люблю, и, хотя за семнадцать лет своей невеселой жизни приучилась терпеть что угодно, ситуация мне по-прежнему не нравилась. Фонари проносились за окном, вспыхивая и угасая один за другим. Я успела насчитать триста двадцать шесть штук к тому моменту, как экипаж снова накренился и вынырнул на свет божий. Подавшись вперед и сощурившись, я старалась разглядеть все получше.
Мы выехали на изогнутую подъездную аллею. Позади в серо-зеленом холме зиял вход в туннель, и из него линией тянулся след от колес, а перед нами высилась стена из коричневого камня, вырастающая прямо на глазах. Вот и имение Стрэнвайн. Каменная постройка приблизилась и заполнила собой все видимое пространство, мелькнули окошки со ставнями и купы стриженого кустарника. Экипаж подскочил последний раз, отбросив меня на сиденье, и мы остановились. Я выбралась наружу, не дожидаясь помощи кучера, и поставила дорожную сумку к ногам.
Над теми окнами, что я успела увидеть, возвышалось еще три ряда абсолютно таких же. Справа вдаль уходило около двадцати пяти окон, в то время как слева их вообще невозможно было посчитать из-за пристроек и пролетов между стенами. Через каждые пять окон над крышей высилась каминная труба. Как правило, на каждом этаже на каминную трубу приходится минимум по четыре комнаты, а мне одним махом
