получилось. Сегодня на кладбище ощущала себя как посторонняя. В чужом месте. И деда не узнала совершенно. Мне даже плакать не хотелось. Понимаете? Вообще никаких эмоций. Вот только сейчас закипела – из-за этого Захарова. Зачем он врет? И зачем он вообще вам звонил, если с моим дедом был шапочно знаком? Тогда какое ему дело до меня, до могилы дедушки?
Вика заплакала. Ей стало больно за бабулю и за то, что она не может ответить Захарову, кем бы он ни был.
– Ты хочешь еще раз съездить на могилу? – спросила Наташа. – Убрать там? Я тебе помогу.
– Бабуля сказала, что могила простояла двадцать лет и еще двадцать простоит. Просила не возвращаться. Она таким голосом говорила, что мне плохо стало. Нет, я не хочу. Не буду, – сказала Вика. – Но все-таки странно, почему этот Захаров врет? Есть ведь причина?
– У каждого есть причина не говорить правду, – ответила Наташа. – Пойдем ужинать, а то ты с утра, небось, ничего не ела. Как, кстати, тебе наш город? Ты ведь раньше здесь не была?
Вика не знала, что ответить. Город, казалось, остался жить в прошлом и жил прошлым. На главной площади маршировали в колоннах старшеклассники – замерзшие дети в одинаковых коротких шортах и футболках. Из громкоговорителя доносился женский голос, который объявлял, как дети должны двигаться колоннами. Вика такие голоса не любила – высокие и пронзительные, пронизанные ультразвуковыми волнами. Дети покорно маршировали, кричали приветствия и пели песни – вовсю шла подготовка к спартакиаде, сто какой-то по счету, судя по надписям на больших плакатах.
В гостинице она заполнила карточку гостя, указав паспортные данные, семейное положение и оставив залог – вдруг разобьет стакан или сломает тумбочку. Женщина за стойкой регистрации предупредила, что гости допускаются в гостиницу только до девяти вечера и строго по предъявлении паспорта. Неулыбчивая горничная, сидящая в коридоре за огромным столом, на котором стоял стационарный телефон с проводом и круглым диском, напомнила, что Вика должна будет сдать ей белье и номер перед отъездом. На завтраке в местном ресторане – бывшей столовой – ее записали в специальную тетрадь, еще раз проверив карточку гостя, и указали столик. Вика хотела пересесть к окну, благо места было предостаточно, столы стояли пустыми, но официантка сказала «не положено» и даже испугалась такому странному желанию гостя – сидеть ведь нужно там, где указано и где накрыто. А около окна не накрыто. Неужели не понятно?
– Но ведь можно и туда скатерть постелить и салфетки поставить? – высказала предложение Вика.
– Мне скатерть лишнюю никто не выдаст! – ахнула официантка.
И Вика подчинилась, не стала спорить, мгновенно приняв правила и порядки, – предъявляла, кивала, не задавала вопросов, не возмущалась. Если бы ее поставили в колонну к школьникам и велели нести плакат – она бы покорно встала и понесла. И только бар на первом этаже, где она пила кофе, ощущался как сладкий глоток свободы.
Вечером Вика вышла на улицу перед гостиницей покурить – в помещении это делать было запрещено. Специально отошла подальше, за деревья, прячась неизвестно от кого. Она почему-то была уверена, что надо непременно отойти и спрятаться, хотя не могла объяснить, от кого ей прятаться. И если ее поймают с сигаретой, то что будет?
Там же, на улице, за березкой, стояла женщина, которая курила чуть ли не в кулак, постоянно оглядываясь. Когда она увидела Вику, то замерла и спрятала сигарету за спину. Вика узнала женщину, которая ее регистрировала при заселении.
– Здрасьте, – сказала Вика и улыбнулась.
– Нам нельзя, – стала оправдываться женщина, – там уборщицы не было? В личное дело внесут, а у меня уже два выговора.
Ей было за сорок. И она курила, скрываясь даже от уборщицы. Боялась, что та на нее донесет.
Женщина двумя жадными затяжками докурила сигарету почти до фильтра, зажевала жвачкой и побрызгалась духами.
– Я никому не скажу, – пошутила Вика, но женщина кивнула с благодарностью, как соучастнице, и побежала к гостинице.
– Простите, – окликнула ее Вика.
Женщина дернулась, как будто ей выстрелили в спину. Она повернулась очень медленно и посмотрела на Вику с ужасом, не зная, чего ожидать, и одновременно умоляя взглядом о пощаде. Такого взгляда Вика не видела никогда, и ей стало стыдно, страшно, противно и жалко себя, эту женщину, город и всех его жителей, включая детей, которых учили строиться в колонны и шагать в ногу под звуки праздничного марша.
– А здесь есть кафе рядом? – спросила Вика у женщины. В гостинице ресторан закрывался в восемь.
– За углом.
Вика докурила и пошла туда, куда указала женщина. Кафе было открыто, но народу в нем почти не было. У Вики еще с утра разболелось горло, и ей хотелось выпить чего-нибудь горячего.
– А можно мне молоко с медом? – попросила она подошедшую официантку.
– Что? – испуганно переспросила та.
– Молоко. Только горячее. И мед, – повторила заказ Вика.
– Сейчас спрошу.
Официантка ушла на кухню и долго не появлялась.
– Нельзя, – ответила она, когда наконец вернулась.
– Почему?
– Его нет в меню отдельно. Мы не знаем, как считать. Можно только с кофе. Будете с кофе?
– Нет, я не хочу кофе. Вы можете посчитать мне как с кофе, а принести только молоко? И мед? У вас есть мед?
– Есть. Но с блинчиками. Вот, в меню.
– Я не хочу блинов.
– Тогда нельзя. Не положено.
– Почему? – Вика начала злиться. – Если у вас есть молоко и мед, то почему нельзя мне их принести?
– В меню не указано. Молоко можно с кофе, а мед – с блинчиками.
– Хорошо, несите, – согласилась Вика, – только молоко все равно отдельно. И чашку обычную чайную принесите, пожалуйста.
– Вы чай будете заказывать?
– Нет. Только чашку. Пустую.
Официантка опять застыла в нерешительности.
– Нельзя? – переспросила Вика.
– Я не знаю. – Девушка чуть не плакала. Наверное, никто еще в этом кафе не делал такой сложный заказ.
В конце концов они договорились на чай и блинчики с медом. Официантка была почти счастлива. Вика готова была согласиться уже на что угодно. Как ни странно, блины оказались вкусными, и Вика с удовольствием их съела. Чай тоже был вполне приличным.
Вика оставила десять процентов чаевых.
– Вы дали лишнее, – сказала официантка, перепугавшись чуть ли не насмерть.
– Это чаевые.
– Я должна вам пятьдесят рублей двадцать копеек.
– Не нужно. Спасибо.
– Возьмите. Вот, пересчитайте.
Вика покорно пересчитала сдачу и взяла деньги. Когда она выходила из кафе, на лице официантки
